И, как о нем многие пишут, и это совершенно справедливо, у Сёрена был один самый главный дар. Он вообще был гений: великий психолог, писатель, философ, богослов. Но самый большой его дар – в другом. Это дар страдания.
Страдание – как ценность. Причем надо понять, что самое сильное страдание – беспричинное страдание. Как все человеческое. Страдание, которое вызвано чем-то внешним, уже не чистое, не безусловное. А чистое страдание – это страдание, которое не имеет внешних причин. И Кьеркегор был человеком, который познал мир страдания, как мало кто. Это очень сильно сказалось на его творчестве. Я много об этом говорил в связи с Паскалем, помните? И мог бы это же сказать в связи с Ницше, в связи с Достоевским – великими страдальцами и оттого великими знатоками закоулков человеческой души. Страдание – как пусть к познанию, как путь к утончению личности. Сёрен вырос человеком очень утонченным, меланхолическим, настоящим гением страдания. (Мы еще не раз затронем с вами тему отчаяния в его философии.)
Когда он становится юношей, в более-менее сознательном возрасте, начинают умирать его братья. И сам он воспринимает это как проклятье! Он был уверен, что не переживет роковой черты в 30 лет. Каково это – жить, зная, что ты проклят и ты скоро умрешь?!
Самая первая книга Кьеркегора, которая была посвящена… вы, наверно, догадаетесь кому. Какого еще датчанина мы знаем, великого современника Кьеркегора? Конечно же Андерсена! Первая книга Кьеркегора была как раз об Андерсене. (Они современники и хорошо знали друг друга.) Знаете, как называлась эта первая книга Сёрена Кьеркегора? Она получила очень характерное название – «Из записок еще живущего». Это очень характерно для Кьеркегора. С одной стороны, все мы – «еще живущие», все мы смертны, принадлежим смерти, все мы умрем. Что тут такого? Это кажется банальностью, но за ней скрыт намек! Это предельно скрытный и предельно откровенный философ и писатель. То есть, когда он называет так книгу, подразумевает: никто не знает, но я-то, Кьеркегор, только я один точно знаю, что скоро умру, через пару-тройку лет. Это очень характерно для его мироощущения: все время на что-то намекать и все время прятаться и таиться.
Первая веха в жизни Кьеркегора – это отец, его религиозность, тайные преступления, проклятость, диалектика, уныние, меланхолия. Отец хотел, чтобы Сёрен стал священником, пастором. И сам Сёрен этого хотел. Замечу, что из семи детей пять умерли. Единственный уцелевший брат, Петер (или Педер), стал-таки пастором, а потом даже епископом. Конечно же Сёрен поступил на теологический факультет Копенгагенского университета, чтобы пойти по этой стезе, стать теологом, богословом. Но в то время его мало привлекала теология. Учиться можно было сколько угодно. Вот он и учился… десять лет! Он не очень усердствовал в учебе и вел то, что сам потом назовет «эстетическим образом жизни». Его интересовала тогда больше не теология, а музыка, театр, литература.
И тут еще очень интересная тема – романтизм. У Кьеркегора очень сложные и неоднозначные отношения с романтизмом. Его не назовешь романтиком, но романтизм оставил на нем очень сильный отпечаток. Кьеркегор очень многое почерпнул из романтической культуры. Его любимые писатели – это все те, о ком я рассказывал в прошлую нашу встречу: Гельдерлин, Новалис, братья Шлегели, оказавшие на него большое влияние, и многие другие. И вообще, очень многие романтические сюжеты, темы, та же человеческая личность, эстетизация действительности… С другой стороны, в каких-то вопросах, как мы сегодня увидим, он будет вести с романтизмом бой не на жизнь, а на смерть.
Очень интересная тема – музыка в мироощущении Кьеркегора. Было одно произведение, которое он бесконечно любил, бессчетное число раз слушал в театрах (как Ницше – «Кармен» Бизе) и которое наложило отпечаток на его философию. Это великая опера «Дон Жуан» Моцарта. Дон Жуан стал важнейшим персонажем и героем его философии.
Итак, десять лет он учился, не слишком усердствуя, не торопясь и посвящая свои выдающиеся таланты отнюдь не учебе. В эти годы он начинает что-то потихоньку сам писать. Я уже сказал, первая его книжка «Из записок еще живущего» посвящена Андерсену, разбору творчества этого второго великого датского писателя. И Кьеркегор ждет своей скорой смерти. Но… отец его умирает, смерть же самого Сёрена Кьеркегора не наступает. Он решил, что отец пожертвовал собой за него. В сороковом году он все-таки защищает диссертацию. Он должен становиться священником, – однако в этот момент уже передумал и решил им не становиться.
Интересно и важно то, о чем его диссертация, первая большая философская работа Сёрена. Называется она «Об иронии вообще, с особой оглядкой на Сократа». (На русский язык она до сих пор целиком, кажется, не переведена; я читал лишь фрагменты из нее.) Мы привыкли связывать иронию с Сократом, это верно. А в прошлый раз я рассказывал вам о важнейшей роли иронии в романтической культуре. Этому и посвящена работа Кьеркегора: он сравнивает иронию романтиков и иронию Сократа.
И вот тут я сделаю еще одно маленькое лирическое отступление, чтобы понять философию Кьеркегора. (Кроме самого главного – а самое главное для него, когда он станет мыслителем, это то, что он христианин. Он говорит о том, что значит быть христианином в современном мире. Кьеркегор никогда не держался за звание философа, но он все время размышлял о христианстве.) Если мы пока это оставляем в стороне, то важный для нашего героя треугольник – это Сократ, романтики, Гегель. Давайте возьмем две стороны этого треугольника: романтики и Сократ. Им посвящена первая работа Сёрена. 1840 год, он уже не ребенок, ему 27 лет. Здесь он уже начинает критиковать романтизм и склоняется к Сократу. Сократ крайне важен для Кьеркегора! Он писал, что «вне христианства Сократ уникален». Очень многое для него в Сократе бесконечно значимо. Это – способность пробуждать в человеке личностное начало. В чем был смысл всего того, что связано с Сократом? Пробудить в человеке личность. Кьеркегор сделает это главной задачей своей экзистенциальной философии.
С точки зрения Кьеркегора, ирония романтиков недостаточно серьезна. Их ирония – это какая-то игрушка и забава, думает он. И он противопоставляет им иронию Сократа как более правильную. Суть этой иронии он усматривает в том, что субъективность уничтожает, аннигилирует все, что не есть в субъекте, то есть пробуждает субъективность и уничтожает всякую объективную, внешнюю, неподлинную реальность, всякую объективную истину. Для него смысл сократовской иронии – в пробуждении субъективности. В том, что есть я и есть мир и весь мир не имеет значения! Имею значение только я, моя субъективность. В этом смысле он ставит иронию Сократа намного выше, чем иронию романтиков. Для него в иронии Сократа самое главное – это торжество человеческой субъективности над всем внешним, что ей противоположно, выявление субъективности, а не просто «разрушил – создал, создал – разрушил». Для Кьеркегора начинается отход от романтизма. И еще у Сократа для него бесконечно важно диалогическое начало (но об этом чуть позже).
Чтобы как-то завершить разговор о формировании Кьеркегора как мыслителя, должен сказать, что он мало куда выезжал из своей родной Дании. Он ездил в Берлин – главный центр мировой философии. В сороковом году он совершил туда поездку и слушал там лекции Шеллинга. Это очень сложная и интересная тема, как эти лекции повлияли на Кьеркегора. В целом он в конце концов оценил их критически. Но многие исследователи считают, что в этих лекциях был сильный заряд антигегельянства, которое Кьеркегор унаследовал.
Мне, как отчасти историку, всегда очень занятно об этом думать, это воображать. Представьте себе мысленный эксперимент: вы на машине времени перенеслись в сороковой год в Берлин, в зал, где Шеллинг читает лекции. И вот там собралась пара десятков гениев, хорошая компания великих людей, которые вскоре изменят и пересоздадут всю культуру Европы! Бок о бок сидят: Фридрих Энгельс, Михаил Бакунин, Ранке (великий историк), Иван Киреевский, Якоб Буркхардт (друг Ницше, известный историк культуры и автор самой знаменитой книги о Возрождении), Сёрен Кьеркегор… и так далее. Только вообразите себе эту фантастическую картину! Воистину, «бывают странные сближенья»…
А в общем, помимо этих двух выездов в Берлин, Кьеркегор никуда и не выезжал. Вся его коротенькая жизнь связана с Копенгагеном.
Мы с вами подошли к очень важному моменту в жизни Сёрена, о котором нельзя не сказать и никак нельзя сказать. Такая вот безвыходная ситуация. Попытка влезть в чужую душу – тем более в душу Кьеркегора – в этом, несомненно, есть нечто предосудительное!
Кьеркегор – мастер парадокса. В числе прочего, Кьеркегор учит не договаривать. У него есть одна чудесная цитата: «По отношению к экзистенциальным понятиям желание избегнуть определенности свидетельствует о такте». То есть иногда важнее недосказать, чем сказать. Тем более когда речь идет о вещах невыразимых. Все самое главное словами не передаваемо, не обобщаемо. Ведь слово – это обобщение. А все главное в экзистенциализме словом не выразить. Ведь каждый из нас – уникальная личность с глубокими душевными переживаниями и неповторимыми чувствами. Как же можно это обобщать? Очень важно искусство недоговаривать, понимать, что принципиально не выразить словами! Поэтому, замечу, надо искать иные способы выражения, по ту сторону понятий и слов. Это очень характерно: умение не договаривать, понимать, что не все можно выразить словом, нужно искать иные средства выражения, по ту сторону понятий и слов. (Поэтому-то так важно, как Кьеркегор философствовал, о чем я еще скажу немало.)
И вот мы подошли к важнейшему факту его внутренней жизни. Этот факт очень интимен, очень личностен, очень загадочен и странен. Говоря о нем, можно легко «нарубить дров». В то же время, по дружному мнению всех кьеркегороведов, это – важнейший факт в его внутренней жизни и вся его философия может быть понята только изнутри этого факта и из него исходя. Сначала я изложу внешнюю картину событий, потом какие-то интерпретации.