И вот этот живой, личный, загадочный Библейский Бог может услышать человека, зов Иова и Авраама и, отменив Судьбу, сделать возможным невозможное, сделать бывшее небывшим, переписать историю. Вернуть Иову его убитых Дьяволом близких. Вернуть Аврааму принесенного в жертву Исаака. Вернуть Сёрену Кьеркегору его обожаемую Регину Ольсен. И это уже тема, обозначаемая философом как «повторение».
Вот посмотрите, в творчестве Кьеркегора весь набор экзистенциальных тем. Единственность человека, экзистенциальный страх, отчаяние, диалектика человеческой души, метафизический бунт, абсурдность веры. Все то, что потом будет развиваться у самых разных религиозных и атеистических экзистенциалистов на разные лады, все здесь как-то присутствует. Ставлю здесь большое многоточие.
Многое я не сказал. Можно ли за одну встречу, за две краткие лекции успеть рассказать о Кьеркегоре? Но все же я попытался рассказать, что такое Кьеркегор, о чем он, в чем его важность, почему он противопоставлен Гегелю и почему весь экзистенциализм увидел в Кьеркегоре своего гениального предшественника. Как видите, здесь вся эта проблематика: личность, субъективность, свобода, возможность, вера как «тяжба о возможном».
Завершу наш разговор о Кьеркегоре, несколько сумбурный, некоторыми цитатами.
Самая моя любимая цитата у Кьеркегора – позволю себе пересказать ее – из «Афоризмов эстетика». Этот образ неотразим. Когда я это первый раз прочитал, я тогда, летом 1991 года, только окончил институт, мне оставалось несколько месяцев до работы. Я пошел в Ленин-ку, взял там единственное издание Петера Ганзена и начал целыми страницами переписывать. И там прочитал этот афоризм, и он меня зацепил сразу.
Представьте себе образ: представление в цирке. И вдруг начался пожар. Выбегает клоун и говорит: горим. Все смеются и думают, что это – часть представления. Он говорит: горим! А все смеются. И Кьеркегор говорит: сдается мне, что настанет такой момент, когда мир будет рушиться при всеобщем смехе людей, думающих, что это часть клоунады!
Какой образ! Вообразите, часть нашего общего Цирка уже полыхает огнем, а часть – глазеет. То есть даже светопреставление можно в «обществе зрелища» превратить в светопредставление.
Ну а теперь несколько цитат из «Афоризмов Эстетика». Просто наугад – из самого любимого.
«Что такое поэт? Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку. Его участь можно сравнить с участью людей, которых сжигали заживо на медленном огне в медном быке Фалариса: жертвы не могли потрясти слуха тирана своими воплями, звучавшими для него сладкой музыкой.
И люди толпятся вокруг поэта, повторяя: „Пой, пой еще!“, иначе говоря, пусть душа твоя терзается муками, лишь бы вопль, исходящий из твоих уст, по-прежнему волновал и услаждал нас своей дивной гармонией.
Требование толпы поддерживают и критики: это верно, так и должно быть по законам эстетики! Критик, впрочем, тот же поэт, только в сердце его нет таких страданий, а на устах – музыки. Оттого, по-моему, лучше быть пастухом, понятым своим стадом, чем поэтом, ложно понятым людьми!»
В этой фразе – все. Тут мысль об экзистенциальности и важности страдания, о том, как толпа все отчуждает. У меня две ассоциации с этой цитатой, обе из русской поэзии. Помните, у Иннокентия Анненского в одном цикле стихов есть строчки:
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
И вторая ассоциация. Помните, конечно, из «Персидских мотивов» Есенина?
Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.
Еще. Я все время говорю: «Ирония, ирония». Вот что такое ирония Кьеркегора, чтобы вы почувствовали:
«В ранней юности я было разучился смеяться в трофонийской пещере; возмужав, я взглянул на жизнь открытыми глазами, засмеялся, и с тех пор не перестаю… Я понял, что значение жизни сводится к „теплому местечку“; что цель жизни – чин статского или иного советника; истинный смысл и желание любви – женитьба на богатой; блаженство дружбы – денежная поддержка; истина – лишь то, что признается большинством; восторженность – способность произнести спич; храбрость – риск подвергнуться десятирублевому штрафу; сердечность – послеобеденное пожелание „на здоровье“; набожность – ежегодное говение… Я взглянул на жизнь и засмеялся».
Далее.
«Никто не возвращается из царства мертвых… – никто не является на свет без слез… – никто не спрашивает, когда хочешь явиться… – никто не справляется, когда желаешь уйти…»
«Пусть другие жалуются, что наше время дурно, – я недоволен им за то, что оно ничтожно, совершенно лишено страсти. Мысли современного человека жидки и непрочны, как кружева, а сами люди жалки, как кружевницы. Людские помыслы слишком ничтожны даже для того, чтоб называться греховными. Червяку еще, пожалуй, можно бы вменить в грех такие помыслы, но человеку, созданному по образу Бога! (…) Вот почему душа моя постоянно обращается к Ветхому завету и Шекспиру… Там, по крайней мере, чувствуется, что говорят люди, там ненавидят, там любят, убивают своего врага и проклинают его потомство во всех поколениях… там – грешат!»
«Как жизнь пуста, ничтожна! Хоронят человека: провожают гроб до могилы, бросают в нее горсть земли: туда едут в карете и возвращаются в карете; утешают себя тем, что еще долгая жизнь впереди.
А что такое, в сущности, семь – десять лет? Отчего бы не покончить сразу, не остаться на кладбище всем, бросив жребий: на чью долю выпадет несчастье быть последним и бросить последнюю горсть земли на могилу последнего усопшего?»
И еще, чтобы вы поняли, что такое ирония Кьеркегора. О философских учениях – это нам, философам, мощный бумеранг в наш огород: «Философские учения о жизни зачастую так же обманывают, как вывески с надписью „Стирка белья“ на толкучке. Вздумай кто явиться сюда с бельем, он будет сильно разочарован – вывеска выставлена для продажи».
И вот – нечто прямо «карамазовское» или «сартровское» о «заброшенности»:
«Где я? Кто я? Как я пришел сюда? Что это за вещь, которую называют миром? Что это слово значит? Кто тот, кто заманил меня в бытие и теперь покидает меня? Как я оказался в этом мире? Почему со мной не посоветовались, почему не познакомили с его обычаями, а просто сунули в один ряд с другими, как будто я был куплен у некоего „продавца душ“? Как я обрел интерес к этому большому предприятию, которое называется реальностью? И почему я вообще должен иметь интерес к нему? Что это, моя добровольная забота? И если я вынужден принимать в нем участие, где директор? Я хотел бы сделать ему мои замечания. Никакого директора нет? Но к кому я тогда обращусь с моей жалобой? Существование, безусловно, есть полемика – и могу ли я просить, чтобы и моя точка зрения была принята к рассмотрению? Если нужно принять мир таким, каков он есть, не лучше ли было бы вовсе не узнавать, каков он?»
Ну и, напоследок, из дневников Кьеркегора пару цитат.
«„Толпа“ – вот главный сюжет моей полемики. Тут я ученик Сократа. Я хочу отрезвить людей, хочу обратить их внимание на самих себя, на свою жизнь и предостеречь их от напрасной гибели. Баричи-писатели считают вполне естественным, что бездна человеческих жизней пропадает задаром; они пальцем не пошевелят, чтобы предотвратить такое зло, как будто бы все это множество людей для них не существует вовсе.
Не хочу подражать им. Хочу открыть толпе глаза, и если она не поймет меня добром, заставлю насильно. Надо, однако, понять меня. Я не хочу бить толпу (одиночка не может бить массу), нет, я хочу заставить ее бить меня. Вот в каком смысле только я пущу в ход насилие. Раз толпа примется бить меня, внимание ее поневоле должно будет пробудиться. Еще лучше, если она убьет меня, тогда внимание ее сосредоточится всецело, а стало быть, и победа моя будет полной. В этом отношении я бедовый диалектик. И теперь уже многие говорят: что вам за дело до Кьеркегора? Вот мы ему зададим! Но ведь говорить, что им нет до меня дела, и в то же время стремиться задать мне означает уже известную зависимость от меня».
«Все идет к тому, что скоро будут писать лишь для толпы, для невежественной толпы, и лишь те, кто умеет писать для толпы».
«Благодаря неоценимому дару Божьему человек, испытывающий сильные удары судьбы, уподобляется редкому инструменту. При каждом новом испытании лира его души не только не расстраивается, но, напротив, приобретает еще одну струну».
«Нет слов, наслаждение имеет в себе много прелести в данную минуту, но для воспоминания нет ничего отраднее перенесенных страданий, то есть страданий за добро и истину. К тому же нам дано лишь семьдесят лет для наслаждения, и целая вечность для воспоминаний. Наслаждению уже совсем нет места в воспоминании».
«„Вечное“ таинственно-нераздельно с человеком во все возрасты жизни, но внимание смертного отвлечено временным, и он не видит того, что около него».
И последнее из «Дневников», уже – вот совпадение! – ненамеренно и случайно отсылающее нас к теме следующей встречи:
«Окончить совсем Дон Кихота нельзя: его надо изображать постоянно на лету, в погоне за бесконечным рядом. Дон Кихот бесконечно совершенствуется в безумии».
Вообще я не люблю на лекциях много зачитывать. Но Кьеркегор так прекрасен, тонок, остроумен, задушевен, что все время хочется его цитировать и цитировать. Но давайте теперь перейдем к вашим вопросам.
– Если сильный акцент делать на субъективность, если она так ценна, получается, что единственная достоверная реальность – субъективная реальность. И тогда какое отношение к другим? То есть вот как возможно сообщество людей таких? Всегда этот вопрос меня мучил, если честно.