е. Фигуры абсурдные. Это фигуры одного ряда. Внешний мир их осмеивает, а внутри они – парадоксальны. Они не могут рационализировать то, что они делают. Но они, все трое, утверждают некие свои ценности – в непримиримом столкновении с трагикомизмом внешнего мира. И их осмеиваемое «безумие» мудрее всей мудрости мира сего.
И здесь встает еще одна бездонная тема, которую я только намечу вскользь. О ней можно говорить много часов. Одна из главных тем христианской культуры (со времен прямо основателей христианства – Христа и Павла) – это противопоставление Закона и Благодати. Внешнего формального закона, объективного, рационализированного (неважно, как он называется: Закон, провозглашенный Моисеем в Торе, иудейский, или закон римский, на котором покоится вся наша цивилизация со своими державами, или еще как-нибудь, но что-то твердое, значимое, объективное, формализованное и конкретное) и Божьей Благодати как чего-то нерационализируемого, необъективируемого, необобщаемого, связанного со святостью, личностью, любовью и свободой, противостоящего Закону.
Вы помните, конечно, как писал апостол Павел? Прямо-таки в духе даосов, словно подражая гениальному Лао Цзы: «Кто умножает законы, умножает преступления». И «все вам дозволено, но не все полезно». И «мудрость мира сего – безумие перед Господом» (я цитирую по памяти, но суть передаю точно). Или как скажет Августин: «Люби и делай, что хочешь».
Глубочайший конфликт, заложенный в основе христианской культуры. Конфликт, вокруг которого она все время крутится, спорит внутри себя, это вот это противостояние законничества – фарисейского (фарисеи распяли Христа, следуя Закону, но христианство тут же породило своих фарисеев и законников) – и Благодати, чего-то нерационализируемого, необъективируемого, но содержащего внутреннюю правду и любовь. Эта Благодать исключает любую нормативную этику, рационализацию и объективацию, любую завершенность и окончательность, открывая нам горизонты свободы и связанного с нею неизбежного мученичества. И вот все три героя – на острие этого противоречия: Закон – Благодать. То есть через тему Дон Кихота входит еще и это. Не просто тема трагикомизма жизни, столкновения идеала и внешней реальности, мещанина и романтика, но входит тема борьбы Закона с Благодатью. Борьба жизни с попытками ее как-то рационализировать, вогнать в рамки какие-то: пользы, общезначимости.
Это очень коротко о кихотизме дона Мигеля де Унамуно. Пойдем дальше. Я быстро договорю о его биографии, а потом остановлюсь на главной его философской книжке «О трагическом чувстве жизни у людей и народов».
Итак, Унамуно становится центральной фигурой испанской культуры со своими размышлениями об Испании и испанскости, размышлениями о Дон Кихоте, со своими изумительными, пылкими и глубокими, философскими трактатами и романами. Я не буду называть все работы Унамуно, они не все даже переведены. Но, например, одна из его первых и главных работ называется «Об исконности» – о подлинном и неподлинном. Или ее название переводят «О кастицизме» – это по-испански. И целый ряд самых разных книг. Унамуно активно участвовал в общественной борьбе, не занимая ни одну из сторон, как всегда у него. В споре консерваторов и модернизаторов, европеистов и традиционалистов он из двух возможных позиций обычно занимает оригинальную позицию – третью. То же и во всем остальном. Он за свободу и волю анархическую, которая не вписывается в какие-то пошлые и тесные законнические рамки, он за социальную справедливость. Не зря, не случайно отнюдь его часто уподобляют христианскому анархизму и максимализму Льва Толстого.
Но когда ему предлагают примкнуть к одной из сторон, он отвечает: «У меня болит Испания». Страна – это его часть, а он – часть страны. Испания не вне меня, это – я сам. Впоследствии, когда он будет жить в эмиграции, он напишет о правителях Испании, диктаторе Примо де Ривера и его подручных:
Вы и под небом родины
Живете, как в изгнании.
Во мне, под небом-родиной,
Живет моя Испания.
(Цитирую по памяти.)
И, когда ему предлагают вступить в различные партии, он отвечал, что он, Унамуно, – «целое, а не партия». Тоже очень характерно, да. Партия (от слова «парти» – часть, буквально) – это всегда некий частный, узкий, усеченный, идеологически зашоренный, релятивный взгляд на мир, а Унамуно – не частное, он целое. Он хочет истины, цельности, полноты видения.
Но вот пробивает 1923 год, и в Испании устанавливается диктатура генерала Прима де Риверы, Унамуно резко выступал против этого в своих статьях и публичных выступлениях. Из-за этого он подвергается гонениям: его лишили всех постов, сняли с ректорства и сослали в ссылку… на Канарские острова (понимаю, что у нас в России это звучит странно в качестве места для наказания, вызывет у наших ушей когнитивный диссонанс, но в Испании это все равно, что у нас в Сибирь сослать!). В общем, его сослали на Канары, откуда он в 1924 году бежит во Францию. Там он живет в эмиграции семь долгих и тяжелых лет и пишет свои две главные и знаменитые философские книги «О трагическом чувстве жизни» и «Агония христианства».
И имя Унамуно становится символом борьбы с диктатурой, за свободу. «Да здравствует Республика и Унамуно!» – вот самый популярный лозунг на плакатах протестующих людей. Студенты, рабочие выходят на демонстрации с его именем на устах. В 1931 году монархия и диктатура Прима де Риверы наконец-то падают, и Унамуно с триумфом возвращается на родину. Он обласкан новой властью, его делают пожизненным алькальдом, то есть мэром Саламанки, пожизненным ректором университета, выбирают в кортесы, то есть в парламент Испании. Но очень быстро он разочаровывается. Он видит, что что-то не так все происходит в Испании. Борьба партий. Правые, левые, консерваторы, анархисты, монархисты, фашисты, республиканцы. Идет насилие, идет ожесточение, рознь. Он снова начинает все критиковать. Он вечно такой неуживчивый!
И, как вы все знаете, в 1936 году начинается мятеж генерала Франко, Гражданская война. Сначала Унамуно показалось, что Франко и фалангисты – именно то, что надо. Дон Мигель поддерживает эти «высокие рыцарские идеалы» франкистов против революционного хаоса. Республиканские власти, в свою очередь, быстро снимают его со всех постов.
Но Саламанка быстро захвачена мятежниками, войсками путчистов, и Унамуно вновь становится обласканным этой фашистской властью. Но ему хватило несколько месяцев, чтобы увидеть, что франкисты – это ужасно, чудовищно, путь к катастрофе, разочароваться в испанском фашизме, которым он недолго был очарован. И осенью на публичном собрании он бросает очень неосторожные и резкие, горькие слова в адрес присутствующих фашистских генералов. Говорит им в лицо: «Вы можете нас убить, но не можете переубедить. Бесполезно просить вас за Испанию». Его в очередной раз снимают со всех постов.
Сложная очень политическая биография! И он вновь оказывается вне всех партий и движений. От Республики он ушел, от франкистов – тоже ушел категорически и бесповоротно. В стране Гражданская война, и надо выбирать с кем он! Но именно выбирать он не хочет, не может, не желает! Именно в этой войне он не может и не хочет кого-то поддержать. Его Испания, которая в нем «болит», перестала быть целым. А быть лишь с частью Испании дон Мигель не согласен. Остается только умереть, встретиться с тем, о чем он непрерывно размышлял всю жизнь. Унамуно подвергает себя добровольному домашнему аресту, заточению, изолирует себя в своей комнате, и, фактически, как я понимаю, сознательно доводит себя до смерти. Положение его было ужасно: вне всех партий. Один против всех. В нем было глубочайшее разочарование во всех партиях, полное отчаяние. А 31 декабря, в последний день богатого событиями 1936 года, он умирает. В самый разгар начавшейся Гражданской войны.
Такая пылкая и полная страсти биография, неоднозначная в политическом смысле. Но мы в политику сейчас не полезем (хотя сложно совсем этого избежать). Замечу, что следующий наш герой – ученик, последователь и оппонент Унамуно Ортега-и-Гассет написал замечательную статью «На смерть Унамуно». Она очень маленькая, но очень проникновенная и полная любви. Она – в сборнике эссе, который я вам скоро назову, в начале следующей лекции. Маленькая статья, где он отозвался на смерть Унамуно несколькими проникновенными страницами. Вот в принципе коротко об Унамуно и все. О его мироощущении, о его взглядах на испанскость, на Дон Кихота я уже сказал, а теперь скажу о том, чего еще не сказал, чего не успел коснуться.
Сверхкратко хочу рассказать о его замечательной книге «О трагическом чувстве жизни у людей и народов». О чем же там идет речь? Прежде всего, мы стоим у истоков формирования собственно экзистенциальных подходов в философии. И какие-то тенденции, которые мы встречали у Паскаля, у Кьеркегора, мы встретим и у Унамуно. Он проговаривает экзистенциальные категории очень четко.
Что такое человек для Унамуно? Унамуно резко противопоставляет человека как абстракцию и человека, как он говорит, «из плоти и крови». Первая глава так и называется: «Человек из плоти и крови». Живой, конкретный человек, – ищущий, страдающий, любящий. Нет homo economicus, человека экономического, центрального понятия либеральных экономистов, нет homo sapiens, нет zoon politikon, «политического животного» Аристотеля! Есть реальные живые люди, чья истина в том, что они есть, есть именно такие, какие они есть, живут и хотят жить всегда, что они смертны. В связи с этим он очень резко размышляет о философии и философах. Он говорит, что обычно, когда пишут историю философии, о людях-философах почти умалчивают. А философствуют не камни, не звери, не машины, а вот эти конкретные люди!
В этой связи я не могу не вспомнить известный пример с Хайдеггером.
По легенде, он однажды читал студентам курс лекций об Аристотеле и сказал в начале его: «Аристотель родился, жил и умер. А теперь давайте перейдем к его философии». Вот такое введение о биографии Аристотеля. Как раз это вызывает у Унамуно протест. В своей книге он пишет очень интересно: «человек Кант», «человек Паскаль», «человек Кьеркегор»… Понятно, что все они – человеки, а не жирафы. Но этим, казалось бы излишним, эпитетом Унамуно подчеркивает, что философствует именно человек. Даже если, как Спиноза или Кант, он старательно прячет концы в воду за какой-то объективностью, безличностью, рациональностью. Все равно всегда философствование – это страстное и пристрастное решение главных вопросов: жизнь, смерть, смысл жизни. Да, говорит Унамуно, есть такие… уроды… ну, простите, он выражается немного мягче, то есть люди, которые философствуют лишь одной головой, холодным рассудком. Но он говорит, что они и не люди, и не философы, а лишь педанты. Настоящий человек философствует всей плотью, всей кровью, как он говорит, «утробой». Настоящий человек философствует всей жизнью. Он, говоря известными словами Достоевского, непременно должен «вопрос разрешить»! Сам Дон Мигель де Унамуно признавался, в духе Новалиса: «Я мыслю чувством, и чувствую мыслью». То есть его ключевая мысль, что философствова