В 1929 году они заканчивают Эколь Нормаль, и начинается их союз. Очень интересный союз, прославленный, плодотворный и необычный, ставший образцом для многих бунтарей ХХ века. Они прошли по жизни до смерти Сартра. Она пережила его на несколько лет после его смерти в 1980 году. С 1929 года – пятьдесят лет, полвека вместе! Оба они были крайними бунтарями, оба они были аполитичны, но были при этом стихийными революционерами. И оба отрицали буржуазную семью как лицемерную и фальшивую патриархальную условность. И поэтому союз их был совсем иным: поиском альтернативы в личных отношениях.
Они ориентировались в поиске утверждения свободы, свободной любви на образцы русских нигилистов шестидесятых годов XIX века. То есть сначала они заключили пробный союз на два года, потом они его продлевали, и так было принято у нигилистов в России (например, в семье Кропоткина). Что было характерно для их союза? Это, конечно, не брак, не семья в подлинном моногамно-буржуазном смысле слова. Во-первых, это, конечно, отказ от собственничества. Нет никакой ревности, нет никакого права на другого человека, на монопольное и всецелое обладание им! У Сартра было множество возлюбленных, и у Бовуар будут другие романы, другие возлюбленные мужчины и женщины. Они много экспериментирвали с союзами втроем-вчетвером (помните Герцена с Огаревым и их женами или союз Мережковского, Философова и Гиппиус?). Кроме того, они большую часть жизни жили порознь. Снимали какие-то гостиницы, встречались в кафе, там же общались и сочиняли. То есть жизнь бродяг и скитальцев. Отказ от чувства дома, от чувства «очага» и собственничества, от какой-то общей собственности, от чувства собственности (в том числе собственности друг на друга). Совместный обмен идеями, совместное издание журналов, дружба и любовь, товарищество, общий активизм как общественных деятелей. Но без всех этих «хранительниц очага» и pater familia! И еще один важный момент в их союзе. Союзе единомышленников, друзей, сподвижников, ищущих свободы, а не власти над другим. Они решили для себя, что у них не будет детей. Дети для них – природное начало, нечто традиционное, родовое, сковывающее и связывающее личность. Скажем так, некое торжество природы над духом. Это вовсе не означает, что они всем проповедовали отказ от рождения детей; это был их личный, свободный и осознанный выбор. То есть такая вот семья-антисемья. И она пятьдесят лет потом просуществует, несмотря на разные размолвки, кризисы и конфликты! Ведь характеры у этих выдающихся людей, конечно, были непростые, а экспериментировать своей жизнью на ощупь, выстраивая новые отношения – честные и свободные, основанные на доверии, преодолевая гнет традиции, – нелегко!
Но им как-то удалось. И их союз породил огромные и блестящие плоды. Они называли друг друга Кастор и Поллукс (как эллинские герои, братья). Кастор было неформальное прозвище Симоны, Поллуксом был Сартр. А еще у Симоны было второе неформальное прозвище: «бобер». Почему бобер? Потому что по-английски это похоже на ее фамилию: «бовуар» почти «бивер» (бобер). Сартр посвятит ей свои главные произведения, в том числе и «Бытие и ничто». А она ему посвятит «Второй пол». Многие их идеи в философии и совместные действия в политике стали их подлинными детьми. Вместе они прожили невероятно яркую жизнь в поисках свободы как в философии, так и в жизни.
Очень интересны их политические взгляды, давайте сразу таким мазком. До 1939 года и Сартр, и Симона были, конечно, резко антибуржуазными людьми, против буржуазной морали, против господствующего строя, то есть у них была эта спонтанная революционность. Но при этом они были абсолютно аполитичны. Их, конечно, интересовало, что происходит там в революционной Испании, в большевистской России, еще где-то. (Как интересовали их современный синематограф, американская литература и феноменологическая философия Гуссерля.) Но, в общем, они считали, что любая политика – это обязательно грязь, это обязательно порабощение человека. И до 1939 года они были вне всякой политической активности. Потом произойдет резкий переход. Вы, конечно, догадываетесь по каким причинам. Резкая смена вектора. До 1939 года оба они были такими спонтанными бунтарями, нонконформистами, но ни в коем случае не какими-то ведущими общественными активистами, какими они станут потом, уже после начала Второй мировой.
Что же дальше происходит с нашим Жан-Полем? С одной стороны, он становится тем, кем хотел стать. У него сформировались две страсти, тесно взаимосвязанные: философия и литература. Он начинает преподавать в средних учебных заведениях, в лицеях в Лионе и в Гавре. Несколько лет, до 1936 года, он преподает философию. Много путешествует, совершает всякие авантюры – вроде дальних поездок на велосипеде, увлечения джазом и кино или экспериментов с расширением сознания при помощи наркотиков. Много влюбляется, но поддерживает постоянную связь с Симоной – то лично, то по переписке.
Параллельно с этим он начинает углубленно заниматься философией – и получает стипендию. И едет… Вы очень удивитесь, это лишний раз показывает, насколько Сартр был тогда далек от политики, когда я назову, в какие годы и куда он едет! Но вы уже, наверное, догадались. Значит, он получает стипендию и едет с целью углубленного изучения феноменологии Гуссерля, экзистенциализма Ясперса и Хайдеггера, сами понимаете, куда. А когда? В 1933–1934 годах! В Германии, сами понимаете, уже Гитлер пришел к власти в это время. Нацизм начинается. Но Сартру пока настолько это все еще побоку, что не мешает ему. И он едет в Германию в 1933–1934 годах, живет два года в Берлине, сам лично знакомится с Гуссерлем, Хайдеггером и Ясперсом. И, конечно, штудирует их сочинения, впитывает идеи.
Здесь, пожалуй, самое время сказать о философских влияниях, испытанных гениальным французским экзистенциалистом. На Сартра очень много кто из мыслителей повлиял. В разное время – разные. С одной стороны, Сартр как французский философ, всегда находился под очень сильным влиянием Декарта. Одна из статей Сартра в сборнике «Проблемы метода» так и называется – «Картезианская свобода». Некоторое влияние оказал Гегель. На позднего Сартра очень сильное влияние окажет Маркс, но я об этом еще скажу особо. У Сартра всегда противоречивое чувство притяжения и отталкивания вызывал Фрейд. С одной стороны, Сартр очень был чуток к фрейдизму, к его вопросам и попыткам найти скрытое в глубинах человеческого сознания, с другой стороны, он не принимал, как и другие экзистенциалисты, основные идеи психоанализа Фрейда. И понятно за что. За натурализацию, за биологизацию человека. Но тем не менее Сартра интересовал Фрейд настолько, что он даже написал о нем киносценарий. Конечно, наш обычный джентльменский набор: Ницше и Кьеркегор, несомненно, Достоевский, несомненно. Ну, эта троица на всех у нас в курсе повлияла: Ницше, Достоевский, Кьеркегор.
В связи с Сартром нужно назвать еще раз: Гуссерль, феноменология. Чем она его привлекла? Вообще, Сартр, как и Хайдеггер, начинает свой экзистенциализм с феноменологии. Она завораживала его тем, что Сартра всегда ужасно интересовало сознание. И он считал, что нельзя ни отрывать сознание от мира, ни растворять сознание в мире. А это, собственно говоря, используя название статьи Сартра, «главная идея феноменологии Гуссерля – интенциональность»: мир, увиденный через сознание. Причем сам человек – это именно сознание! И для Гуссерля, и для Сартра. Давайте поиграем немного в Хайдеггера и разберем слово «сознание» по слогам. Со-знание – это всегда знание о чем-то! У Гуссерля есть такая идея: интенциональность сознания, направленность на что-то. То есть, с одной стороны, невозможно говорить о мире без нашего сознания, выскакивая из него, а с другой стороны, наше сознание – это уже всегда не пустой лист, но сознание мира. То есть мир и сознание даны всегда вместе, в сцепке, неразрывно. И это будет главной темой сартровской философии. Мир, увиденный через сознание человека. В этом, кстати, по мнению Сартра, радикальное отличие философии от науки. Наука может говорить о мире, как будто нет никакого человека с его сознанием. А философия – это взгляд на мир сквозь сознание человека.
Основы гуссерлевской феноменологии – прежде всего, интенциональность. То есть сознание человека направлено на мир. Нет мира без человеческого сознания. И нет человеческого сознания ни о чем, пустого сознания. Оно всегда наполнено миром, овеществлено, есть взгляд, направленный на мир и теряющий в нем себя. Так феноменологией успешно преодолевается то самое роковое картезианское противопоставление субъекта и объекта, попытка преодолеть которое характеризует в философии весь ХХ век.
Я надеюсь, кто-то все же знает что-то о Гуссерле, а кто не знает, я не берусь вам сейчас о нем рассказывать. Просто хочу сказать, что феноменология Гуссерля оказала огромное влияние на раннего Сартра, и он был в той же степени феноменологом, в коей и экзистенциалистом. (Как и его друг и сподвижник Морис Мерло-Понти, или как и Мартин Хайдеггер.) С другой стороны, Ясперс и Хайдеггер, понятное дело, позволили ему сформировать свою собственную экзистенциальную философию. Вот этих трех великих он изучает целых полтора года в Берлине, невзирая на зарождение нацизма.
Потом возвращается во Францию. Преподает. Пишет. Бегло пробежимся и посмотрим: а что Жан-Поль Сартр пишет в те годы?
В 1930-е годы Сартр активно и мощно выступает на арену сразу в двух своих ипостасях: философа и писателя. Мы сейчас говорим о раннем Сартре – до 1939 года. Как философ Сартр пишет несколько работ. Прежде всего, «Трансцендентальность эго», «Воображение» и «Воображаемое». И наконец, четвертая из его важнейших работ, написанных до войны, – это «Очерк теории эмоций». То есть что интересует Сартра? Примерно понятно из названий: эстетика, психология, связь человека и мира. Первый набросок человеческой субъективности он делает в этих сочинениях.
Параллельно с этим Сартр активно врывается во французскую литературу двумя своими скандальными и новаторскими книгами. Первая книга, с которой он сразу же прославился, – это небольшой сборник из пяти рассказов: «Герострат», «Интим», «Комната», «Детство хозяина» и «Стена». Каждый рассказ – это, конечно, настоящая жемчужина. Все они вызвали страшный скандал.