Ну, и наконец, виновность. В человеке, по словам Сартра, есть изначальная виновность, и мы все несем ответственность. За себя, свой выбор (всегда трагический и несовершенный) и за положение дел в мире. Мы пошли по одной дороге, значит, не пошли по другим. И всегда поэтому безнадежно виноваты! Выбор всегда отягощен виной. Невинных нет. Но, говорит Сартр, вторя Канту с его категорическим императивом, хотя каждый из нас делает выбор сам, за себя, в ситуации полной негарантированности, от своего лица, в то же время через нас выбирает все человечество.
В чем еще трагизм мировоззрения Жан-Поля Сартра? Я уже сказал, что Сартр – воинствующий атеист, и он считает, что экзистенциализм – это выведение всех логических выводов из факта смерти Бога, и он здесь отталкивается от «Бог умер» Ницше и от «Если Бога нет, то все дозволено» Достоевского. Это чем-то очень напоминает то, что я говорил в прошлый раз касательно Камю. В чем трагедия? Мир стал абсурдным, обессмысленным. Но человек в этом мире не может без смысла, и потому он берет на себя ношу Бога. Он создает смыслы, творит ценности, наводит порядок в хаосе. Но эта ноша непосильна для человека. И поражение неизбежно.
Сартр говорит то же самое, но по-другому. Каждый человек стремится укорениться в бытии. То есть, будучи Ничто, он хочет стать даже не просто кем-то, а всем. Не просто кем-то, а сразу всем. Этого хочет наше Ничто. Быть. Быть всем, всегда и везде. При этом, конечно, оставаясь собой, а не кем-то иным. Но что значит оставаться самим собой? Рефлектирующим, осознающим собой? И при этом быть всем, всегда и везде. Вы, конечно, понимаете, что это – проект быть Богом. Человек стремится стать Богом, но никогда не может им стать. Это всегда неудача, крах, провал. И Сартр выражает это в знаменитой фразе: «Человек есть бесплодная страсть». Бога нет, но человек пытается занять его место, как Сизиф у Камю: катит свой камень в гору, пытаясь внести смысл. Но человек – все-таки не Бог. И не может стать всем, всегда, везде. Утвердиться навечно в бытии, оставаясь самим собой. И все время проваливается с этим фундаментальным проектом.
Здесь вспоминается еще одна важная мысль Сартра о несамотождественности человека. Он говорит, что у человека не может быть определений. Помните эти знаменитые сартровские слова? «Человек не есть то, что он есть. И есть не то, что он есть». Нарушение логического закона тождества – вот что такое человек: бездонный, противоречивый, уникальный, непостижимый, развивающийся и… лишенный сущности, эссенции. Человек всегда ускользает от любого определения, от любой фиксации.
И тут он выходит к главной фразе, которую объясняет в своей лекции: «Существование предшествует сущности». Ее он считает определением человека во всем экзистенциализме. Экзистенция предшествует эссенции. В этом специфика человека и человеческой свободы. В этом уникальность места человека в мире. То есть невещественность человека, его нерастворимость в мире. Гармоничность – это самотождественность. Природа гармонична. У всего в мире существование и сущность совпадают. Но не у человека. (Вспомните мою прошлую лекцию об абсурде и о выпадении человека из природы.) Грубо говоря, сущность, эссенция – это платоновский эйдос, это аристотелевская форма, а существование – это ее сиюминутное пребывание, нечто эфемерное, текущее.
И Сартр иллюстрирует это примером, кажется, со столяром. Он говорит: вот столяр делает стол, у него есть сущность, Эйдос стола в голове. И стол – это Стол. Стол гармоничен, самотождественен. Стольность стола и его фактическое существование совпадают. Стол не может стать кошкой. Не может даже стулом стать стол. Пока его не сломают вот эти студенты нашего вуза, он будет столом. А с человеком не так. Он изменяется в течение всей жизни.
И в этой связи Сартр зло и точно высмеивает теорию «великих людей» (правда, совсем иначе, чем Толстой в «Войне и мире»). Он говорит, что очень красиво и удобно для нас, когда мы говорим: «Ну, это с детства великий человек! Он ест как великий человек, пьет как великий человек! А мы – маленькие людишки. Оправдываем себя тем, что мы маленькие. У нас и делишки мелкие, и страстишки жалкие, и спроса с нас никакого!»
Удобная и подлая позиция! Сартр говорит, что нет «великих» и «маленьких» людей. Нет злодеев и нет героев. Никто не имеет никаких привилегий. Злодей может стать святым, святой – злодеем. Личность постоянно меняется, в отличие от стола и стула. Человек – это усилие быть человеком. Стол самотождествен, человек – нет. У стола существование и сущность совпадают, эссенция и экзистенция, то есть стольность стола (как бы cказал Платон). А у человека все не так. Сегодня я злодей, завтра я раскаялся. И наоборот. Сегодня я живу не подлинной, не своей жизнью, а завтра начинаю жить своей и подлинной жизнью, чтобы послезавтра снова провалиться в нежить! Человек не есть что-то застывшее. Вот она – формула человечности. Сартр считает, что фраза «существование предшествует сущности» и есть суть свободы, она есть обреченность человека на свободу.
Очень люблю свой пример из «Волшебника Изумрудного города», я им очень горжусь как дидактическим достижением. Пытаясь объяснить с разных сторон эту фразу Сартра, обязательно вспоминаю эту пресловутую сказочку про волшебника Изумрудного города. Потому что это простое и детское произведение, если вдуматься, при всей своей примитивности и незамысловатости, очень экзистенциальное. Возьмем одного из героев: Трусливый Лев. Вот он идет с друзьями по дороге из желтого кирпича в Изумрудный город, чтобы волшебник Гудвин сделал его смелым. Трусливый Лев знает, что его сущность, его эссенция – трусость. И он хочет, чтобы волшебник изменил эту эссенцию, вложив в него другую – смелость. При этом по пути они попадают в различные ситуации с друзьями, когда либо пан, либо пропал. Когда тебя либо съедят – причем в прямом смысле, – либо надо быть смелым. И вот Трусливый Лев, вопреки своей сущности-трусости, каждый день проявляет себя храбрецом. Утверждает смелость. И в какой-то момент он, может быть, и поймет, вспомнит, что он ведь трусливый, и убежит от этих страшных саблезубых тигров – и действительно будет трусом… Но нет! Не убегает. Держится. Лев-экзистенциалист.
Теперь мы с вами после всех вступлений снова выходим, нет, не на дорогу из желтого кирпича, ведущую в Изумрудный город, на нашу с Сартром столбовую дорогу философствования – на тему свободы. Не зря тетралогия Сартра, самое громадное его произведение, называется «Дороги свободы». Сартр снова и снова повторяет, что на свободу мы обречены, что свобода – это ответственность. Свобода – это осознанность, это я сам. Это то, как и что я из себя делаю.
Прежде чем я пойду дальше, приведу пример из пьесы Сартра «Мухи». Тема Ореста и его печальной истории, в целом, любимая тема греческой трагедии. Эта пьеса очень ярко иллюстрирует основные идеи Сартра. Она писалась одновременно с трудом «Бытие и ничто». И, как, скажем, «Посторонний» и «Калигула» иллюстрируют идеи «Мифа о Сизифе», так и «Мухи» помогают прояснить мысли «Бытия и Ничто».
Орест юношей, почти мальчишкой, попадает в город Коринф – сюжет формально греческий. (Но только формально! Помните, знаменитую песню Окуджавы: «Ах, форум, ах, форум! Вот римская деталь»? И здесь примерно то же самое: минимум греческих декораций и максимум новоевропейского содержания XX века!) Но формально сюжет тот же. Был Агамемнон, он приехал из-под Трои. Его жена Клитемнестра со своим любовником Эгисфом его пристукнула, убила. Осталась дочь Электра, которая влачит жалкое существование рабыни при ненавистной матери и ее любовнике. Был мальчишка Орест, которого спасли, укрыли, увезли. И вот он приехал в Коринф. Но на этом вся греческая история заканчивается, потому что тут нет темы Судьбы, как это полагается в греческой трагедии.
Тут очень интересно представлена тема богов. Действующего здесь бога Сартр почему-то называет не Зевс, а Юпитер. Ну ладно, самое главное в том, что он на самом деле никакой не Юпитер и не Зевс, а он воплощает в себе христианство, христианские ценности. Тут Сартр наносит мощный и сокрушительный удар по христианской морали и религии. Как и Камю. Юпитер здесь такое карикатурное существо, хоть и носит языческое имя. Он, в сущности, правит в этом городе.
А что это за город? Давайте посмотрим повнимательнее. Это город, в котором все пропитано грехом, убийством, ложью. Все виноваты: кто в большом злодеянии, кто в злодействе поменьше. И все каются. Сартр издевается над старой этой мыслью: не согрешишь – не покаешься. Все знают, что есть официальный и главный грех: убийство Клитемнестрой Агамемнона, – и раз в году выкатывают камень из большой пещеры. Тогда выходят духи умерших, рассерженные и злые. И все еще формально живые жители Коринфа начинают каяться, биться лбами о стены и говорить: «Мы виноваты, виноваты». Выполняют эту комедию ежегодного всеобщего публичного покаяния. Потом все заканчивается, духи убираются обратно, и все продолжают жить так же замечательно. И всем этим дирижирует Юпитер.
Причем вот, что ужасно забавно. Представляете, то, что у греков было Хором в трагедиях, у Сартра в его трагедии безумно деградировало, измельчало, и, фактически, Хором в этой трагедии являются… мухи. Которые воплощают собой эту атмосферу всеобщей лжи, лицемерия, показного покаяния. И все это всех устраивает. Представляете трагедию, в которой хор деградировал до… нет, ни до мышей, а до мух!
Но Орест оказывается таким enfant terrible. Сначала Электра, которая ждала, была бунтаркой. Приходит Орест, и Юпитер предлагает ему сделку. Он говорит: ты тут ни при чем, парень, все прекрасно, тут все нормально живут, раз в году каются, все пронизано ложью и лицемерием, я договорился с правителями. Правители управляют народом, ты уходи. А Орест в итоге решает вмешаться. И совершает то, что он совершает. Убивает свою мать и ее любовника.
Но тут «сломалась» Электра. Она вначале была носителем бунта в трагедии. Она не вынесла ужаса содеянного ими преступления. Она говорит: это не я, меня смутили, меня попутали. Она хочет встать на прежний путь покаяния. А Орест бескомпромиссен. Он говорит: да, я это сделал, я за это отвечаю. Я вступаю в ваш мир через преступление.