Я уже говорил, что здесь представлена важная тема, когда человек хочет укорениться в реальности, пусть даже таким страшным путем. Но тут есть еще одна важная тема. Оресту в уста Сартр вкладывает эти слова. Он говорит: я свободен, а значит, никакие боги со мной уже ничего не могут сделать. И это главная тайна, которую Эгисф и Юпитер совместно скрывали от народа.
Орест здесь – носитель абсолютной человеческой ответственности и акта абсолютной безосновной само-порождающей человеческой свободы. Он нарушил гармонию города, преступников, лицемеров и мух. И нарушил всю эту идиллию. То есть вот все эти сюжеты, о которых так загадочно, непонятно и тяжеловесно Сартр написал в книге «Бытие и Ничто», он с невероятной силой поведал в чудесной трагедии «Мухи».
Причем обратите внимание: она была поставлена в Париже в 1942 году. И как воспринимали ее смысл парижане? На поверхностном уровне как тираноубийство, как призыв к сопротивлению. Орест убивает Эгисфа. Понятно, какие отсюда выводы: надо всем встать и пойти убивать нацистов.
Но, конечно, здесь, как и в случае с произведениями Камю, есть несколько пластов смысла. Один пласт – тираноборческий, а под ним все остальные: пласт разоблачения христианской религии, морали и так далее. Под ней идея человеческой свободы, с которой, если она осознана, никто не может ничего сделать, никакой Юпитер. То есть все здесь предельно концентрированно. Это моя любимейшая пьеса Сартра.
Вернемся к свободе. Я не случайно в начале своего сегодняшнего рассказа сказал, что Сартр – это идеальный «прокурор». Еще одна его любимая тема, она прямо ницшеанская. Мы знаем, что Ницше, как к нему ни относись, был болезненно честен и искренен. И что уж точно ненавидел Ницше, так это любую ложь. И у Сартра есть важное философское понятие «дурная вера». Или «ложная совесть, нечистая совесть» (по-разному ее переводят на русский и называют). То есть Сартр подробнейшим образом развенчивает то, что немного позднее Эрих Фромм назовет «бегством от свободы».
Попытки человека спрятать концы в воду, уклониться от своей человечности, ответственности, свободы. Это очень тяжело, очень болезненно. Ведь вы понимаете: ужасно неприятно делать выбор, причем не один раз, а все время. И люди стремятся от этого убежать. Сартр бьется головой об стенку, повторяя, как заклинание: человек не редуцируется, не детерминируется, он ответствен.
И вот еще одно понятие философии Сартра (точно из словаря прокуроров взятое): алиби. Прямо-таки действительно из юриспруденции в философию пришло это понятие. Сартр разбирает его в романах, пьесах, в «Бытии и Ничто», даже в лекции «Экзистенциализм – это гуманизм». Разные виды человеческих алиби. То есть, как люди хитроумно пытаются извернуться и снять с себя ответственность. И Сартр с невероятной последовательностью разоблачает эту нечистую совесть, дурную веру. Попытки сказать, что я – не я и лошадь не моя.
Начинается с совсем простого: с ссылки на начальников, как на войне, например. Это мне приказали. Как многие немцы или русские после Второй мировой говорили: я не отвечаю за злодейства и преступления, это все мои начальники, это воля партии, это Гитлер или Сталин. Сартр говорит: нет, братец мой! Нельзя ни на кого перекладывать, нельзя прятаться, всегда есть выбор. Дезертировать. В крайнем случае, покончить с собой даже. Если ты кого-то убиваешь, то это ты убиваешь, а не Гитлер и не Сталин!
Помните гениальную пьесу Шварца «Дракон»? (Или хотя бы намного менее гениальный фильм Марка Захарова «Убить Дракона»?) Там есть знаменитая сцена, когда Ланселот, сразив Дракона в бою, приходит в освобожденный и не готовый к свободе город (прямо как СССР в Перестройку) и навстречу ему выбегает главный мерзавец и приспешник Дракона, сын бургомистра, Генрих. Он падает на колени и униженно молит: «Прости нас, Ланселот! Да, мы делали ужасные вещи, но так нас учили!» И вы, конечно, помните, что ему отвечает Ланселот: «Всех учили. Но почему ты стал первым среди всех учеников, скотина этакая?»
Можно сослаться (и так часто делают) на эпоху, на начальников, на условия. Сартр говорит, повторю еще раз, что «мы не выбираем время, но мы выбираем себя в своем времени». Как горестно с отчаянием писал кто-то из известных советских поэтов: «Мне выпала доля родиться в двадцатом проклятом году и столетьи проклятом». Да, тут уж не позавидуешь! Да, все это есть: кто-то рождается больным, кто-то здоровым, кто-то мальчиком, кто-то девочкой, кто-то в семье нищего, кто-то в семье генсека. Но мы, говорит Сартр, это то, что сверх этого. Человек начинается у Сартра там, где заканчивается данность, природная и социальная обусловленность, фактичность. То есть все биологи, социологи, даже некоторые философы пытаются растворить человека, говоря: время, эпоха, социальное, сословное, политическое, половое, национальное, генетически наследственное. Сартр говорит, что все это есть, но я – это я.
Он говорит удивительные слова, над которыми много потом все размышляли и спорили, что «никогда мы еще не были так свободны, как тогда, когда немцы вошли в Париж». Почему?! Казалось бы, парадокс. Оккупация. Немцы заняли Францию, а «мы свободны». Но почему? Но тут он говорит об абсолютной свободе, не об относительной. Эта абсолютно свободная ситуация самоопределения в ситуации катастрофы и непределенности выявит, кто коллаборационист, а кто нет. Когда рухнули все внешние связи, все ориентиры. И весь мир рухнул.
Вот она – абсолютная свобода и пограничная ситуация. Человек, выбитый из всех своих социальных ролей. Здесь Сартр говорит об изначальной, бытийной свободе человека. Это свобода помимо, сверх и вне фактичности.
Итак, алиби – ссылка на начальство – не проходит. Еще один вид алиби – это «природа человека». Есть «великие люди» и есть «невеликие». Маленькие, жалкие, обычные, безответственные. Пусть великие мучаются, страдают, а мы будем, с одной стороны, на них умиленно смотреть, а с другой стороны, обывательски изучать «донжуанский список Пушкина» и так далее. С одной стороны, благоговейно говорить: «Ах, Пушкин – гений! А я – нет!», а с другой стороны, говорить: да, надо же и у Пушкина, не только у нас, были какие-то слабости и мелкие грешки. Мы не хуже Пушкина, но ни за что не отвечаем. То есть мы сразу ставим между собой и великими стену. Словно бы рождается великий человек – и сразу должны взреветь трубы, ударить фанфары: родился великий человек! А то рождается маленький человечек; и лишь мелкая дудочка насвистывает: родился мелкий, ничтожный человек. Сартр отрицает все это. Каждый будет тем, что он из себя сделает. Никто не рожается великим и жалким.
Затем еще один, очень странный вид алиби. Это советчики. Как, помните, заметил еще Атос в «Трех мушкетерах», совета просят обычно затем, чтобы ему не следовать. Но всякое бывает. Я уже приводил вам пример с юношей, который пришел к Сартру и спрашивал, как ему поступить: остаться с матерью или пойти в Сопротивление? Сартр говорит, что и советчики, конечно, это не алиби. Выбор советчика зависит от того, кто ты такой сам. Если ты верующий, ты идешь к священнику; если ты суеверный, то идешь к экстрасенсу; если сциен-тист и веруешь в науку, а не в религию – к ученому эксперту. И самое главное: ты, именно ты решаешь, к кому обратиться за советом, и ты решаешь, что делать с этим советом. И Сартр берет предельный случай советчика: казалось бы, алиби дальше некуда. Представьте себе, что к вам сию секунду явился ангел божий и сказал: «Делай так!» (Как Аврааму с Исааком.) Значит ли это, что у вас есть полное алиби и что дело не в вас? Нет, говорит Сартр. Если вы верующий, то поступите, как сказал ангел. А если вы атеист? Вы скажете: я с ума сошел, мне галлюцинации мерещатся, лечите меня, люди добрые! Я не признаю ангела! Это уменя «крыша поехала куда-то». Помните, у Достоевского, кажется, в «Братьях Карамазовых» описывается атеист, который попал на тот свет и стал говорить, что это противоречит его убеждениям, что он выражает протест. Тут такая же история. Если вы атеист, вы просто скажете, что ангел вам померещился. Опять дело не в ангеле, а в вас. Вы выбираете и советчика и что с ним делать.
Сартр разбирает еще один утонченный вид алиби. И тут мы как раз видим связь с фрейдизмом. Сартр в принципе отрицает такую вещь, как бессознательное у Фрейда. Потому что, как вы понимаете, бессознательного нет у Сартра, есть алиби. Есть попытки запутать следы, спрятать концы в воду. Но у Сартра, как и у Декарта (в этом смысле он – своеобразный картезианец, последователь Декарта), человек – это свобода, это осознанность. Так вот, что это за вид алиби? У него есть два названия: более поэтичное и более научное. Более научно Сартр (не только великий философ, писатель и общественный деятель, но и великий психолог) называет это «самоинспирируемое беспамятство». То же самое он называет куда более просто и поэтично: «обморок совести». Наверное, каждый из нас что-то такое переживал: когда что-то сделаешь, потом много дней совесть мучает. Что это такое? Это когда человек ссылается на аффект. Он говорит: вообще-то я хороший, я это знаю. Я умный, я смелый, я честный. Но меня застали врасплох. Сказали: «Подпиши донос». Если бы я подумал часочек-другой, а тут вот, конечно… Человек говорит: я не успел, не подумал, растерялся, испугался, меня обманули. Но Сартр говорит, что все это – просто хитрые попытки спрятать концы в воду. Напоминаю, Сартр, в противоположность фрейдизму, отрицает бессознательное как таковое. С его точки зрения, бессознательное – это наша умело подстроенная попытка обмануть самого себя.
Вот вам мой пример на тему Сартра. Представьте себе, идут два человека вдоль реки и вдруг видят, что кто-то тонет. Оба застигнуты врасплох этой ситуацией. Но поступают они по-разному: один, застыв в параличе, бездействует (потом он будет ссылаться на неожиданность случившегося), а второй, особо не размышляя, бросается в воду и спасает тонущего. Каждый наш проступок вытекает из предыдущего, из всей глубины нашего экзистенциального выбора. И мы не можем ссылаться на благие мотивы, хорошие пожелания, нереализованные возможности (типичный «комплекс неудачника», утешающего себя за провал своего жизненного проекта). Помните, в пьесе Шварца «Обыкновенное чудо», король говорит, что он «вырождается», и это – не его поступки, а в нем гнилое наследие его предков? Поэтому Сартр и говорит, что обморок совести – тоже не алиби. Попытка сослаться на аффекты. Свалить на них свою трусость или подлость.