Такая же эпоха бездомности, говорит Бубер, наступает с Паскалем. Он очень много пишет здесь о Паскале, о его ужасе перед молчанием бесконечных пространств… И Бубер констатирует, что эпоха экзистенциальной бездомности наступила и в XX веке. Он очень подробно разбирает три темы, связанные с крушением органических основ общества, когда рухнуло традиционное общество – большая семья, традиционная мораль и религия, органические связи между людьми, община. Он говорит о демонизме техники, демонизме экономики и демонизме бюрократии. Три огромные силы: экономика, рынок, техника, вышедшие из-под контроля, и государство, бюрократия – манипулируют беззащитным человеком. Старые структуры, в которых человек был укоренен, рухнули. Возникают какие-то эрзацы – партии, профсоюзы, – но они не могут заменить человеку того, чем была для него большая семья или община. И человек оказался под вопросом. Вот это первая очень красивая и очень важная буберовская мысль об эпохе обустроенности и эпохе бездомности. Он разбирает в ней Августина, Фейербаха, Паскаля, Спинозу, также очень подробно – двух современных ему философов и их разрешение проблемы человека – Макса Шелера и Мартина Хайдеггера.
Предпоследнее, что я хочу об этой книге сказать. В связи с XX веком Бубер говорит о двух стратегиях решения проблемы человека, и обе они, по Буберу, негодные. Это то, от чего он отталкивается. Одну он называет индивидуализм, а вторую – коллективизм. Вот антитеза индивидуализм – коллективизм. Индивидуализм, по Буберу, обособляет человека, отделяет его от всего остального. Человек рассматривается в своей атомизированности. Но человек-атом – это не весь человек. Фактически, индивидуализм берет только часть человека. И, говорит Бубер, если индивидуализм рассматривает не целостного человека, а только его часть, то коллективизм рассматривает человека как часть чего-то большего. Коллективизм не видит проблемы человека, он глух к экзистенциальным запросам личности, он растворяет человека в социуме, например в массах. То есть индивидуализм обособляет человека, а коллективизм растворяет его, и оба промахиваются мимо человека.
А что же тогда такое человек для Бубера, если он не атом, не частица и не функция общества? Тут Бубер ухватывается за одну мысль одного, прямо скажем, не самого блестящего и оригинального философа XIX века, которого еще по инерции, так как Маркс на него опирался, проходят до сих пор в наших (пост)советских институтах, но, я думаю, рано или поздно выбросят, так как это наследие и пережиток марксизма. Философ не самый великий, но заслуживающий быть упомянутым – Людвиг Фейербах. Все, я думаю, о нем слышали, все что-то о нем знают. И у Фейербаха есть одна блестящая мысль. Он даже сам не понял, насколько он глубокую мысль высказал. А Бубер за нее ухватился. Фейербах написал: человек это всегда не «Я», а «Я плюс Ты». Человек не может быть понят в обособленности, он всегда нуждается в другом. Через это, как вы знаете, Фейербах строит свою концепцию религии. Он считает, что «Ты» – это как раз Бог, абсолютный собеседник. У Фейербаха эта мысль о Я и Ты не развита, она у него просто так брошена, как жемчужина, а Бубер из нее сделал все далекоидущие выводы.
То есть предварительно можно сказать, что, по Буберу, человек – не функция общества, не атом, а человек есть связь. Человек может быть понят через свое соотнесение с чем-то. Это очень важно. Человек всегда: Я плюс Ты. И через это мы с вами выходим на, собственно, главную работу Бубера, о которой я обещался говорить. Это «Я и Ты».
Здесь я буду говорить очень быстро и скорее указывать на то, о чем мы говорили на сегодняшней первой паре. Поэтому я буду сверхкраток. Несколько основных тезисов и примеров.
В чем одна из главных особенностей человека? И сила, и слабость. Я не раз уже говорил в нашем курсе, что это можно понимать как трагедию, а можно понимать как удачу. Природа гармонична, а человек негармоничен. Природа самотождественна, человек несамотождествен – то, что Сартр обозначил формулой: «существование предшествует сущности». Человек не есть то, что он есть, и так далее. Так вот, что очень важно. Животные, говорит Бубер, никогда не отделяют себя от своих состояний, от своих поступков. Это как раз и есть часть гармонии животных. Кошка – это прыжок кошки. Собака – это любовь собаки к ее хозяину. То есть животное все целиком, самотождественно и гармонично, присутствует в своих действиях. А человек, говорит Бубер (и не он один! Макс Шелер еще говорил и другие!), способен к дистанцированию, он может дистанцировать себя от своих состояний. Это огромная возможность, но это и огромная опасность. То есть я могу отделить какие-то свои аспекты, свои состояния, свои поступки, свои отношения от самого себя. Я могу дистанцироваться от ситуации. Кошка не может, собака не может, дерево не может – а я могу. Это позволяет, сами понимаете, очень многое, делает меня хозяином мира. Но это же чревато отчуждением. Это дисгармония.
По Буберу, человек в своей жизни «произносит два основных слова», как он это поэтически называет. Оглядываясь все время на предыдущую лекцию о Марселе, можно сказать, что есть два модуса человеческого существования или два основополагающих слова, по Буберу. Первое – это «Я-Ты», и второе – это «Я-Оно». Обратите внимание, Бубер говорит, что никогда нельзя просто быть «Я»! Человек всегда находится в связи, он всегда связь: или «Я-Оно» или «Я-Ты». Не может быть «Я» отдельно от «Оно» или от «Ты». На самом деле, когда Бубер говорит о двух словах или двух модусах, фактически он говорит то же самое или почти то же самое, о чем я рассказывал на предыдущей паре. То есть эти два основополагающих слова, как вы, конечно, уже догадались, это и есть марселевские «иметь» или «быть». Или подлинное – неподлинное, отчужденное – неотчужденное существование. Два способа отношения человека к миру. Только Бубер называет это «Я-Ты» и «Я-Оно». (С одной стороны, я делаю сейчас нечто чудовищное. А именно: я перелагаю высокую поэзию Бубера на схематичный язык пошлой прозы! Но, с другой стороны, после лекции о Марселе – да и всего нашего курса, – полагаю, вам будет несложно почувствовать, о чем идет речь в поэме Бубера.)
Очень коротко охарактеризую, что это значит. Как вы понимаете, Я-Оно – это картезианская парадигма. Кто только не пытался преодолеть это! Вспомните рациовитализм Ортеги-и-Гассета, вспомните Хайдеггера и других философов. То есть отношение «Я-Оно» – это отношение отчуждения, манипуляции, властвования, использования, обладания, дистанцирования, монолога. В общем, субъектно-объектное отношение. «Я-Оно» раскалывает мир, отделяет меня от него, порабощает его мне. «Я-Оно» никогда не может быть целостным. В «Я-Оно» я всегда выделяю в вещах: полезное – неполезное, съедобное – несъедобное и так далее. То есть отношения «Я-Оно» это отношения доминирования, властвования, манипуляции, использования, в общем, субъект-объектные отношения.
С другой стороны, «Я-Ты» – это, как вы понимаете, не противопоставление, а встреча, связь, диалог. «Я-Ты» всегда целостно, «Я-Ты» – это всегда открытость. «Я-Ты» – это всегда неутилитарность. Вот два способа фундаментального отношения человека к миру: утилитарный и неутилитарный, открытый и закрытый, целостный и расколотый, манипулятивный и бескорыстно принимающий. «Я-Ты» – это риск.
И это во всем. «Я-Ты» и «Я-Оно» относятся к Богу, к миру, к людям, к вещам.
Давайте посмотрим, например, что это значит. Вот, к примеру, – растение, дерево. Вы пришли с компанией друзей в лес и видите дерево. Что будет здесь отношением к нему «Я-Оно»? Меня интересует это дерево с утилитарной точки зрения. Сухое оно или влажное, тонкое или толстое, хорошо или плохо горит. Я хочу нарубить дрова, разжечь костер, я подхожу и срубаю его. Меня дерево интересует исключительно как вещь для костра.
А что значит «Я-Ты»? Я даю дереву высказаться, пусть довербально, но я воспринимаю его целостно. Я любуюсь им, прикасаюсь к его коре, я обнимаю его и ощущаю его жизнь и дыхание. Я воспринимаю его целиком, в его особости, уважительно и бескорыстно. Оно мне ни для чего не нужно; оно мне интересно само по себе, а не как объект использования и обладания. Я даю дереву высказаться так, как оно высказывается, на языке листьев, коры, веток. Вот встреча с деревом и, наоборот, манипуляция деревом. Или с животным, неважно.
То же самое с людьми, то же самое с Богом. Поскольку Бубер прежде всего – религиозный мистический философ, то он говорит такую фразу, которую мог бы высказать и Марсель по поводу Бога. Бубер говорит следующее, цитирую: «Если верить в Бога – говорить о Боге в третьем лице, то я не верю в Бога. Если верить в Бога – это говорить с Богом, то я верю в Бога». То есть Бог как абсолютное «Ты» – это не то, о чем или о ком говорят, а тот, с кем говорят. Тут вы, конечно, вспоминаете знаменитую цитату Марии Цветаевой, у нее есть очень похожее и очень верное высказывание, я очень люблю эту мысль. Помните? «Что мы можем сказать о Боге? Ничего. Что мы можем сказать Богу? Только все». Это совершенно в духе Бубера и Марселя: о Боге мы не можем сказать ничего, Богу – все. Бог – как абсолютное Ты и нечто абсолютно необъективируемое, неманипулируемое. А можно, как римляне, помните: даю, чтоб Ты дал. Ты – мне, я – тебе. Это пример отношения сделки с Богом, манипуляции.
«Я-Ты» и «Я-Оно» пронизывают все. Бубер иллюстрирует эти отношения примерами. Пример абсолютного «Я-Ты» – это диалог Сократа. Сократ не обменивается информацией, ему ничего не нужно от собеседника. Сократу нужно пробудить в другом человеке его личность. Вступая в диалог, он взывает к «Ты». Его диалог – это абсолютный отказ от манипуляции и абсолютный призыв к пробуждению в собеседнике личности. Другой пример «Я-Ты», приводимый Бубером, – это проповедь Христа. Комментарии не нужны, все представляют себе, о чем идет речь. Также он приводит в пример отношение Гёте к природе.
Пример «Я-Оно» очень интересный, хотя и очевидный. Это Наполеон, скорее даже не реальный, а мифологический Наполеон. Для него все люди – это пешки, миллионом больше, миллионом меньше, орудия для большой игры. Вы знаете, что Наполеон был большим шахматистом. Помните, как у Пушкина: «Мы все глядим в Наполеоны: двуногих тварей миллионы для нас орудие одно; нам чувство дико и смешно». Как раз «Я-Оно» предельное – это Наполеон Бонапарт. Отношение к людям как к объектам для манипуляции, как к пешкам в шахматной игре.