Теперь тема очень интересная и очень неоднозначная – отношение Монтеня к вере, религии, Богу, христианству, католицизму и протестантизму. Кто же Монтень по своим религиозным взглядам? Как он решает вопрос о соотношении веры и разума? Это вопрос непростой, совершенно неоднозначный. Как я уже сказал, Монтень скорее нападает больше на гордыню, самодовольство, всемогущество разума, чем на религию как таковую, на веру как таковую. Религию и веру он хочет очистить от фанатизма, суеверий, от веры в чудеса, от окончательности. От всего «слишком человеческого», говоря словами Ницше. Не нужно фанатизма католического, фанатизма протестантского. Даешь мир, дружбу, братство!
Но еще хуже для французского философа – самодовольство разума, который наивно и глупо думает, что все может и даже с Богом на короткой ноге. И вот тут, констатирую я, Монтень конечно же не атеист и, подобно Эразму, защищает то «святое безумие», которое есть вера. Не только религиозная вера, а вообще вера. Монтень большое внимание уделяет нашим чувствам, эмоциям, нашим внутренним убеждениям. Монтень противопоставляет веру – конечно, не слепую веру, не абсолютную веру, не непререкаемую веру, но веру как некоторое личное убеждение – разуму. И здесь он на стороне этого «безумия» и против этого ума (как и Эразм Роттердамский в «Похвале глупости»). Он остается в лоне католической вселенской церкви, потому что протестантский фанатизм и свирепый христианский фундаментализм ему кажется еще хуже и опаснее. Хотя, конечно, Монтень против католической схоластики, и конечно же он не одобряет происходящее в его стране гонение на протестантов и Варфоломеевскую ночь. Монтень поддерживал короля-вольнодумца Генриха Наваррского (Четвертого) в его решимости помирить истекающую кровью страну и в его переходах из одной религии в другую.
Что же касается Бога, то Монтень считает, что, прежде всего, надо осознать, что религия – это некоторое чувство переживания невиданного, чудесного, понимание того, что мир прекрасен, непостижимо глубок и таинственен. И Бог, конечно, есть – это что-то непостижимое и загадачное. Но, разумеется, Он совершенно не тот Бог, о котором нам говорят догматы религии и тем более суеверия. Монтень не раз высказывает протесты не только против преследования ведьм, но и против всяких чудес и суеверий.
И вот тут мы опять очень ярко выходим на тему анти-возрожденческих, антиантропоцентрических и антигуманистических идей Монтеня. Человек должен быть не только скромнее в своем познании, осознать свои пределы, понять свои предрассудки, понять, что вера правомерна наряду с разумом и даже в чем-то имеет преимущество. Но человек должен понять, что он не на «Ты» с Богом, и Бог не похож на человека. Не похож на все наши представления о нем. Возрожденческий титанизм говорит, что мы – небожители и бросаем вызов Богу. Магия и алхимия невероятно расцветают в эпоху Ренессанса. Но что такое магия, алхимия, астрология? Это желание человека дерзко, по-ребячески непочтительно и фамильярно, схватить Бога за бороду и похлопать его по плечу как равного. Даже не понимая, а кто такой Бог!
Интересная цитата из «Опытов» Монтеня на этот счет, подобная ушату холодной воды, опрокинутому на наивный гуманизм и оголтелый титанизм, и антропоцентризм Возрождения, и поражающая как своей мудрой, благочестивой и выстраданной религиозностью, так и экологическими прозрениями:
«Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный рокот безбрежного моря, – что все это сотворено и существует столько веков только для него? Для его удобства и к его услугам?»
Знаете, что мне это напоминает? Это напоминает мне слова Лао Цзы в Дао Де Дзине, сказанные за две тысячи лет до «Опытов»: «Земля и Небо не знают человеколюбия (жэнь)», когда даосы спорят с конфуцианцами (утверждающими принцип человеколюбия и гуманности (жэнь) и ставящими человека в центр всего мироздания) и говорят этим ярым цивилизаторам и покорителям природы: «Мы – крошечная часть мира; надо быть скромнее». Вдумайтесь в красоту этой цитаты и ее глубоко антивозрожденческую главную мысль!
А вот о Боге сходная мысль:
«Что может быть нелепее, чем желать представить себе Бога с помощью наших уподоблений и догадок? Или пытаться подчинить Его и мир нашим законам и мерить их нашими силами? Или пользоваться в применении к Божеству той крупицей способностей, которую Ему было угодно уделить человеческой природе? Или желать низвести Его на землю и сделать столь же тленным и жалким, как мы сами, только потому, что мы не в состоянии простереть своих взоров до Его светлого престола?»
Вслушаемся в эти мудрые слова! И мир существует не для нас, и Бог для нас недоступен. И смешно пытаться представить себе Бога антропоморфным в угоду своему антропоцентризму и своей мальчишеской гордыне. Разумеется, это не атеизм. Монтень – вольнодумец. Он против фанатиков и догматиков. Да, исповедуемая им религия говорит о таинственном и чудесном. Это религия, в которой Бог нами непостижим, она говорит о загадочности Божественного присутствия в мире. Все предрассудки культуры придуманы людьми под себя. Мы смело беремся рассуждать о том, каков Бог и как устроен мир. Мы скроили мир и Бога под себя. Но откуда, с чего люди это взяли? Надо быть скромнее. Нелепо представлять себе, что мир устроен ради нас, что мы – венец и цель творения, что все просто, что Бог хоть сколько-то похож на нас и мы завтра (со своей окраины мироздания) все постигнем своим разумом и своими жалкими религиозными и разумными предрассудками! Простота, скромность, смирение, сомнение, самопознание – прививки Монтеня от титанизма Возрождения. Вот его религиозная позиция.
Она ассоциируется у меня с одной из величайших философских книг ХХ века: роман Станислава Лема «Солярис». Наверное, многие из вас ее читали? (Нет, фильм Тарковского здесь не заменит роман – он совсем о другом.) Лем там пишет как раз про это: про несоизмеримость Бога и человека, про встречу человека с чем-то трансцендентным и принципиально нам недоступным.
Вот еще одна цитата Мишеля Монтеня о Боге:
«Его рука управляет всем с одинаковой твердостью. Наши интересы не имеют при этом никакого значения, наши побуждения и оценки Его не трогают». Это не похоже на христианское представление о Боге, который любит человека и ради нас даже посылает Сына на смерть. Поэтому весьма трудно и сомнительно говорить о христианстве Монтеня. Да, Монтень католик по принадлежности, но вольнодумец, далеко выходящий за тесные рамки христианства. Хотя и атеизм ему категорически не нравился.
В советских учебниках писали, что это прикрытие, что Монтень скрытый атеист, наш человек. Но на мой взгляд, вот еще одна цитата – совершенно искренняя: «Атеизм есть предположение противоестественное, чудовищное и тягостное для человеческой души». (А разве это не так?) То есть атеизм ему решительно не нравится, но и попытки скроить Бога под человека и под человеческое разумение ему тоже не нравятся.
Я уже сегодня вам говорил, что слово, которое хорошо описывает Монтеня, – тонкость. Монтень даже в сомнении не доходит до крайности, избегает любых однозначностей, комбинирует разные позиции, стремится к самопознанию, скромности, конкретности, выступает против абсолютизации любых установок и любых законченных схем. Надо быть очень сильно оптимизированным преподавателем, чтобы решиться навесить на него грубые ярлыки: «скептик» или «атеист». Как вы видите, все намного сложней, тоньше и интереснее. Он – католик, но не фанатик; атеизм не одобряет, фанатизм тоже; разум у человека есть, но не нужно его слишком превозносить и следует ограничивать, больше полагаясь на веру; вера важна, как вид «святого безумия» более мудрого, чем разум, но все же не заслуживает того, чтобы кого-то за нее или ради нее сжигать; знание о себе – вот самое важное и близкое нам знание; знание о мире всегда неполно и частично, знание о Боге всегда сомнительно и более чем частично. Вот адекватная позиция Монтеня без ярлычков и однозначных завершенностей.
В завершение этой части моего доклада еще одна удивительная и странная цитата из «Опытов» по вопросам познания. Это высказывание парадоксально (любовь к парадоксам потом, как и многое другое, передастся от Монтеня Паскалю), но я думаю, что это не просто каламбур или эпатаж. Вот оно:
«Наше бодрствование более нелепо, чем сон. Наша мудрость менее мудра, чем безумие. Наши фантазии стоят больше, чем наши рассуждения».
Да, это психологически смело и по-эразмовски мудро – решиться встать на защиту фантазии, безумия, сна, против схоластического и идущего ему на смену новоевропейского рационалистического самодовольства рассуждений, мудрости, бодрствования.
Переходим плавно к следующей части. В «Опытах», как и в жизни, все связано одно с другим. О Монтене очень сложно говорить: каждая попытка его систематизировать – насилие над его произведением и его вольной мыслью. С одной стороны, мне приятно говорить о нем, приятно его цитировать и передавать вам свои ощущения, но, с другой стороны, очень сложно вогнать его в какую-то схему. Поэтому схема выходит весьма условная и самовзрывающаяся изнутри. Монтень говорит нам: мир хаотичен, все противоречиво, изменчиво, нерационально, загадочно, непостижимо. Истина противоречива и противоречие – истинно. Отсюда и такая пластическая форма «Опытов», не боящихся противоречий и не стремящихся к единообразию и законченности. Переходим к следующей части: природа, жизнь и смерть. Опять тут вылезают некоторые возрожденческие черты мысли Мишеля Монтеня. Все же это человек хоть и заката и упадка – но все-таки Возрождения. Поэтому многие справедливо говорят о пантеистических моментах и мотивах у Монтеня. Он, конечно, против того, чтобы ставить человека на одну доску с Богом: Бог непостижим, Бог загадочен. Он за то, чтобы рассматривать человека как обычную часть природы, а вовсе не как венец творения. С одной стороны, это вполне по-возрожденчески: гимн природе, таинственной, живой, загадочной, прекрасной, неисчерпаемой, божественной, творящей и одушевленной! Это вполне в духе Ренессанса: природа как высшая и последняя инстанция.