Мне не сразу удалось представить себе маму и Хикина на тропинке в лесу или обстоятельства, которые привели к тому, что они стали проводить время вместе.
– А о чем вы с ней беседовали, когда приезжали сюда?
– О многих вещах. О вас с Роуз. Иногда – если тебе хочется знать правду – мы говорили о твоем отце. О том, какие у них были отношения. Но больше всего о ее желании все это прекратить.
– Прекратить?
– Да, их работу. Она находила ее утомительной. Ты, наверное, не знала. Вот как она объясняла происходящее: ее ощущения появлялись и исчезали по собственной воле, она сама не могла их включать или выключать. Но отец ее вынуждал. Во многих смыслах от этого зависело их благополучие. Вот почему время, которое она проводила со мной, стало возможностью ускользнуть от тяжелой для нее жизни. Да и для меня стало спасением.
– А вы были… – Я не знала, как сформулировать следующий вопрос, поэтому просто замолчала.
На этот раз тему сменил Хикин:
– Ты что-то говорила о дяде?
– Вы отвезете меня к нему?
– Сейчас? А как же твоя сестра? Она не будет тебя искать?
– О ней не беспокойтесь, – ответила я.
Хикин разжал кулаки, и я увидела, как падает на землю зерно.
– Ну, сначала нам нужно ему позвонить, чтобы узнать, дома ли он и согласен ли нас принять. Есть еще проблема с моей машиной – она на последнем издыхании, – но я думаю, что мы сможем до него доехать.
– Хорошо. Может быть, по дороге вы расскажете мне о себе и моих родителях.
Он посмотрел на мой фиолетовый дневник, торчавший из кармана куртки, и с некоторым опозданием сказал:
– Однажды я считал, что стану тем человеком, который сможет написать значительную книгу о твоих отце и матери. Но я был чрезмерно циничен. Моя история оказалась слишком сильно переплетенной с их жизнью, чтобы получиться объективной. И давай посмотрим правде в глаза – я не такой уж хороший писатель. Но кто знает? Твоя мать рассказывала мне о твоих победах в конкурсах эссеистов. Быть может, настанет день, Сильви, и ты напишешь их историю – и расскажешь ее так, как следовало.
Тут Хикин развернулся и зашагал обратно по тропинке. Я последовала за ним, и мы прошли мимо человека, который стоял, молча подняв руки. Вокруг него птицы перелетали с ветки на ветку, хлопали крыльями и пели, а люди дожидались магии, которую могли подарить им крохотные существа, если они проявят достаточно терпения, не будут разговаривать и шевелиться.
Первый раз он их увидел в старом Мейсон-холле в Бетесде – Мейсоны у Мейсонов, как шутил мой отец с подиума. В тот вечер он рассказывал историю семейной фермы Локк из Винчестера, Нью-Гэмпшир. Зимой 1874 года следующий в Монреаль дилижанс сломался неподалеку от этого места, и фермер с женой приютили путешественников.
– Прежде чем я продолжу, – сказал отец группе слушателей – их собралось не больше дюжины, – сразу хочу предупредить, что это не будет анекдотом про фермерских дочерей.
Слушатели засмеялись, а он стал рассказывать, как путешественников угостили у камина жареной свининой, сладким картофелем и тыквенным пирогом. Пребывание на ферме доставило всем такое удовольствие, что путешественники попросились в гости через несколько месяцев, а потом и в следующем году. Так семейная ферма Локк превратилась в гостиницу, которая постепенно стала большим домом на вершине холма с двадцатью тремя комнатами для гостей.
Пока отец рассказывал о той ночи, когда фермер сошел с ума и зарубил топором жену, детей и семерых гостей, остановившихся в гостинице, Хикин слушал очень внимательно, хотя его глаза постоянно обращались к моей маме. Казалось, она чувствовала себя на сцене неловко, раскачивалась на стуле и смотрела в пол, лишь однажды бросив взгляд на мужа, когда он достал топорик из небольшого черного футляра. Держа оружие в руках, он заговорил о годах, последовавших за бойней, когда гостиница пришла в запустение и закрылась в 1919 году. К тому моменту, когда он закончил описывать диковинных призраков, которых видели многие посетители гостиницы, даже Хикину стало казаться, что в комнату проникла семья привидений. Он представил обезглавленную миссис Локк, неловко шатающуюся на сцене, и мистера Локка в залитом кровью комбинезоне с топором в руках – на месте моего отца. Он представил детей, выбирающихся из колодца, куда были сброшены их тела, они взялись за руки и возобновили игру, прерванную столь ужасным образом.
Пепел, пепел, мы все падаем вниз…[47]
Потом Хикин постарался отбросить видения, призвав на помощь разум и скептицизм. И все же его любопытство было разбужено. Он в первый раз услышал о моих родителях, когда писал статью для «Дандалк игл» о предполагаемом ремонте в Мейсон-холл. Когда Хикин впервые там побывал, он заметил рекламный листок на доске в вестибюле, в котором сообщалось о предстоящей лекции. Во время второго визита он задержался возле доски после лекции, рассчитывая встретить моих родителей и завязать с ними разговор. Когда такая возможность появилась, Хикин представился, пожал теплую сильную руку моего отца и прохладную хрупкую ладонь матери. Сначала отец не проявил особого интереса, как показалось Хикину, но как только он упомянул о своей профессии репортера, отец поделился подробностями о путешествии на ферму Локков, снова ставшей действующей гостиницей. Новые владельцы нашли топорик в подземном убежище и отдали моим родителям, рассчитывая, что они помогут избавиться от навязчивых привидений. И с тех пор, сказал отец, в гостинице все успокоилось.
Если на отца новость о том, что Хикин хочет написать о них книгу, произвела благоприятное впечатление и он стал охотно с ним общаться, то маме она совсем не понравилась. Она отошла в сторону, словно не хотела принимать участия в разговоре. Хикин продолжал на нее поглядывать, но мама смотрела в окно, не обращая на него ни малейшего внимания.
Когда они возвращались домой – об этом Хикин узнал значительно позднее, – отец спросил у мамы, почему она стала такой неразговорчивой и даже мрачной на сцене, а потом во время беседы с Хикином. Она снова отвернулась к окну и ничего не ответила.
– Что-то тебя смущает, верно? – не унимался оте-ц. – Я прав?
– Да, Сильвестр. То, что мы делаем; ну, ты же знаешь, я считала это даром, который нам следует использовать, чтобы помогать людям, а не привлекать к себе внимание.
Отец вздохнул, и некоторое время они ехали в молчании через темный лес.
– Назови художника, которым ты восхищаешься, – после долгой паузы попросил отец.
– Я не понимаю, какое это может иметь отношение к…
– Просто назови имя.
– Ладно. Норман Роквелл.
– Писатель?
– Сестры Бронте.
– Певец?
– Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду, Сильвестр.
– Я хочу сказать: если бы эти люди держали свой дар при себе, мир стал бы не таким прекрасным. Ты согласна?
– Да, – неохотно кивнула она.
– С нами такая же история. Мы должны поведать людям о том, что ты – что мы можем делать. Нам следует рассказать, кому мы сумели помочь. Это добрые вести, несущие надежду, Роуз, а мир нуждается в надежде. Ты со мной согласна?
– Да, – повторила она.
– Хорошо. Тогда постараемся найти способ сделать данную ситуацию комфортной для тебя. Менее всего на свете я хочу, чтобы женщина, которую я люблю, та девушка с зубной болью, с первого взгляда вскружившая мне голову, чувствовала себя несчастливой.
Моя мама смотрела в окно и молчала. Позднее она сказала Хикину, что размышляла об истории, рассказанной отцом в Мейсон-холле. Она представляла себе семью Локков во мраке леса. Среди темных деревьев увидела обезглавленную жену фермера и ее мужа в окровавленном комбинезоне, сжимающего топорик, и их детей, играющих в детскую игру «Кольцо вокруг розы»[48]. Мою маму нелегко напугать, но видение вывело ее из равновесия, и у нее появились дурные предчувствия.
– Ты в порядке? – спросил сидевший за рулем отец.
Мама отвернулась от леса и от фермерской семьи, чтобы посмотреть на него.
– Я в порядке.
– Счастлив это слышать. – Он протянул руку и крепко сжал ее ладонь. – Вернемся к репортеру. Он дал мне свою визитку. И что-то сказал по поводу интервью для газеты. Не беспокойся, говорить с ним буду я.
Через неделю после того вечера Хикин стоял на крыльце нашего дома и звонил в звонок. Когда никто не ответил, он постучал. Наконец отец открыл дверь и впустил его в дом.
– Моя старшая дочь сломала звонок много лет назад, – объяснил отец. – Она думала, что в маленькой коробочке – банк, куда следует кидать монетки, и набросала их так много, что звонок перестал работать. Когда-нибудь мне придется его снять и починить. Наверное, я найду там миллион долларов.
Хикин улыбнулся и украдкой оглядел гостиную, усаживаясь в кресло с подголовником, предложенное отцом. Он обратил внимание на большое распятие на стене, стоящие рядом антикварные часы, старый шкаф, набитый книгами, но более всего внимание Хикина привлекли мои с Роуз фотографии в рамках, на маленьком угловом столике. Их сделали, когда мы ходили в начальную школу, – глаза блестят, волосы гладко причесаны.
– Насколько я понимаю, это ваши дочери, – сказал Хикин отцу, который уселся напротив.
– Да, мои ангелочки. Они прелестны, верно?
– Да. Должно быть, вы ими очень гордитесь, – ответил репортер.
– Так и есть. Кстати, раз уж разговор зашел о моих дочерях, они скоро вернутся домой из школы. Так что, если вы не против, давайте перейдем к делу.
Шестидесятитрехлетняя женщина выигрывает конкурс по поеданию пирогов…
Министр образования объявляет о новой системе расходов…
Библиотекари собирают деньги на новую пристройку…
Обычно Хикин писал на такие темы. Они не требовали особой глубины исследований, и ему хватало всего нескольких вопросов, чтобы представить себе текст статьи. Но это интервью было совсем другим – настолько другим, что он понял, что нервничает. Ерзая в кресле, он вдруг испугался, что снова начнет заикаться. Он считал, что навсегда решил эту проблему после занятий с врачом много лет назад, но всякий раз, когда испытывал тревогу, заикание возвращалось. Чтобы подстраховаться, Хикин захватил с собой магнитофон и блокнот, полный вопросов, которые он не успел задать после лекции в Мейсон-холле.