Никто не упоминал об исходной договоренности с Альбертом Линчем – а ведь он обещал позвонить через несколько дней, чтобы выяснить, что происходит с его дочерью. Прошло три дня, пять, шесть, восемь, но он все не объявлялся. Однажды днем я увидела, как моя мама тихо вошла в комнату Роуз с подносом с едой, как в больнице для немощных, и тут мне пришло в голову, что Абигейл провела у нас уже две с половиной недели.
«Семнадцать дней», – подумала я, сделав мысленные подсчеты.
Наступило начало июля. Прошел официальный праздник, но с задних дворов продолжал доноситься гром фейерверков, перемежавшийся ружейными выстрелами. Стало так жарко, что мама начала готовить холодные обеды – свекольник, сэндвичи с тунцом, салаты из помидоров и огурцов – обычно такие трапезы она устраивала только в августе. Вентиляторы работали на полную мощность, гоняя горячий воздух по всему дому.
Должно быть, в тот вечер мама устала от необычных блюд и приготовила на ужин овощную лазанью, воспользовавшись рецептом из газеты. Идея казалась хорошей, но после того, как духовка проработала целый час, в доме стало жарко, как в тропических джунглях. Тем не менее мы заняли свои обычные места за кухонным столом.
– Я помню, – сказала я, прикончив комара, который залетел внутрь, – как мы с Роуз были маленькими и, когда становилось так жарко, вы возили нас купаться в пруд в Колберте.
Мы не вспоминали об этом уже несколько лет, но я представила нас с сестрой в ярких купальниках, плещущихся в воде или засыпавших друг другу ноги мокрым песком на берегу. Мне хотелось понять, помнят ли о тех временах родители.
Мама продолжала есть, точнее не есть, а резать на кусочки приготовленное ею блюдо, отделяя перцы от лука и помидоров на своей тарелке. За прошедшие семнадцать дней – с того момента, как Пенни посадили в клетку, в подвале оставили гореть свет, в нашем доме поселилась Абигейл, отец вернулся без Роуз, – моя мама ни разу не жаловалась на недомогание. И все же я ощущала, что в ней что-то неуловимо изменилось, и, если уж быть честной до конца, это случилось после нашей поездки в Огайо.
То, как взгляд моего отца иногда задерживался на маме, заставляло меня думать, что и он заметил произошедшие с ней изменения. Он подождал, ответит ли мама на мои слова; а когда понял, что она будет молчать, сказал, что помнит, как мы ездили купаться, и добавил, что в далеком детстве отец возил их с Хоуи в Индиан-Уэлл возле Филадельфии, чтобы освежиться в особенно жаркие летние дни.
– А ты купалась в пруду на ферме в Теннесси? – спросил он у мамы.
Мама перестала разрезать овощи на своей тарелке и подняла голову.
– Да. Но однажды в пруду кто-то утонул, поэтому я боялась там плавать. К тому же вода там была стоячая и грязная. Я отправлялась туда, только если…
Она внезапно смолкла, а отец и я ждали, когда она закончит предложение. Шумели вентиляторы. Мотыльки в странном ритме бились об экраны. Комары гудели в воздухе. А мама смотрела на кухонную дверь. Мы с отцом повернулись и увидели ее в ночной рубашке, которую родители купили для моей сестры.
Она выглядела не так, как когда к нам приехала. Во-первых, на ней была чистая рубашка, а не рваная одежда, волосы расчесаны, и все кудряшки исчезли. Бросив быстрый взгляд вниз, я обнаружила, что синяки и порезы на ногах зажили. Но я заметила и еще кое-что: в девочке появилось внутреннее спокойствие, которого не было раньше.
– Привет, Абигейл, – сказала мама.
– Да, привет, – сказала отец.
– Хочешь присоединиться к нам? – предложила мама, но не стала дожидаться ответа и поставила на стол еще одну тарелку.
Абигейл задержалась в дверном проеме, и я подумала, что сейчас она повернется и уйдет обратно наверх. Однако она подошла к столу и уселась на стул Роуз. Мы все молчали, а она положила салфетку на колени, взяла вилку и нож и начала неуверенно есть. И ела до тех пор, пока ее тарелка не опустела. Тогда она подняла голову и сказала спокойным и безмятежным голосом:
– Можно добавки?
Мама кивнула, и Абигейл положила себе еще лазаньи. Только после этого я сумела заговорить и попросить маму закончить свою историю про пруд на ферме. Но она не стала вдаваться в подробности и сказала лишь, что это был обычный пруд и не самый приятный.
Наконец Абигейл вытерла рот салфеткой и сказала:
– Озеро Эвауна. Или озеро Эваума.
– Не понял? – сказал отец.
– Когда мы жили в одном месте, на западе, там было много озер возле миссии, и одно мы особенно любили. Я никак не могла запомнить его название, но оно звучало как-то так. Мы ходили туда купаться. Только по ночам, под луной, когда никого вокруг не было.
– Звучит привлекательно, – сказал отец.
Она смущенно улыбнулась и снова принялась за еду.
– Может быть, мы можем поехать в Колберт и поплавать там как-нибудь вечером, – сказала я, стараясь вернуть разговор в прежнее русло. Я решила рискнуть и добавила: – Только мы.
Эти слова должны были произвести какой-то эффект. Но Абигейл опустила голову и продолжала есть. Мама сказала, что не уверена, открыт ли пруд для купания.
– Им владеет какой-то фермер, насколько я помню, – продолжала она. – С тех пор как открыли городской бассейн, я не слышала, чтобы люди ездили купаться на пруд.
– Знаете что? – начал отец. – Разговор о ночных купаниях навел меня на одну мысль. Как вы относитесь к тому, чтобы поесть мороженого? Это поможет нам немного охладиться.
Наша семья, сколько я себя помню, никогда не ходила есть мороженое. В детстве мы с Роуз иногда просили мороженого, но нам всякий раз читали лекцию о том, что не стоит платить лишь за то, что какой-то мальчишка наполняет вафельные рожки мороженым. Вместо этого мама доставала тарелку шербета из холодильника или делала фруктовое мороженое, когда хотела нас побаловать.
В ту ночь мама заметила, что у нас в холодильнике есть и шербет, и фруктовое мороженое, так что нет нужды отправляться в кафе. Однако отец неожиданно возразил:
– Нам будет полезно выйти из дома. Иначе мы потеряем сознание от жары или комары съедят нас живьем.
– А как насчет… – Мама замолчала, но отец понял.
– Абигейл, – сказал он, поворачиваясь к девочке. – Как тебе нравится такая идея?
Ее тарелка вновь опустела. Неужели она снова попросит добавки? Однако она лишь посмотрела на наши с Роуз фотографии, словно видела на них то, что не замечали другие.
– Я могу остаться дома одна, – сказала она.
Я услышала все, что хотела. Отодвинув стул, я взяла свою тарелку, чтобы ополоснуть ее в раковине, затем подняться к себе и запереть перед уходом дверь. С тех пор как Пенни посадили в клетку, а Роуз уехала, с моими лошадьми ничего не случалось, но я не хотела рисковать.
– Ты неправильно меня поняла, – между тем продолжал отец. – Я спросил, не хочешь ли ты поехать с нами.
– Сильвестр, – вмешалась мама. – Я думаю, будет лучше…
– О, это очень мило, мистер Мейсон. Но я бы не хотела вам мешать.
– Не нужно так говорить. Мы рады, что ты живешь с нами.
Может быть, мама не сказала отцу о предупреждении Альберта Линча – девочка может вести себя совершенно нормально или почти нормально – а потом резко меняется. Или мама ему говорила, но он решил, что лучше знает, как следует поступить. Так или иначе, даже если никто не вспомнил слова Альберта Линча, они вращались у меня в сознании, точно лопасти оконных вентиляторов. В тех немногих случаях, когда я находилась рядом с Абигейл, она ни разу на меня не посмотрела – во всяком случае, прямо. Я этого не понимала до того момента, пока она не подняла глаза и не взглянула на меня в первый раз. Мне показалось, что диковинный ядовитый цветок раскрывает свои лепестки и поворачивается ко мне. Абигейл подняла от тарелки свои дикие голубые глаза и направила их на меня, продолжая говорить с отцом все тем же безмятежным голосом.
– Сильви не хочет, чтобы я с вами поехала.
– Чепуха, – возразил ей отец.
– Все в порядке, – сказала Абигейл. – На месте Сильви я бы тоже не хотела. Пойти в кафе – дело семейное. И у меня такое ощущение, что для нее это важно.
Тарелка с шербетом и фруктовое мороженое – мама вновь их объединила, но теперь они стали утешительным призом, которого никому не хотелось, и в первую очередь мне. Должно быть, мама это почувствовала и тут же сказала, что готова остаться дома с Абигейл, а мы поедем в кафе с отцом и привезем мороженое для всех. Однако отец решил, что нам следует пойти в кафе вместе.
– Сильви, скажи ей, что это неправда. Мы не могли вырастить дочь, которая готова оставить гостью одну дома.
Они смотрели на меня, но сильнее всего я ощущала взгляд Абигейл. Я заглянула в ее безумные голубые глаза, и мой разум наполнился воспоминаниями о том дне, когда ее отец распахнул дверь фургона и мы увидели ее на полу, на тонком матрасе. Я подумала, что сейчас она казалась спокойной и отличалась от девочки со спутанными волосами и разбитыми ногами, прятавшейся за спиной моей мамы и переворачивавшей стулья, на которых мы сейчас сидели. Но, несмотря на обретенную безмятежность, и дни и ночи, проведенные моей мамой в молитвах и чтении Библии, мне было не по себе, когда рядом находилась Абигейл.
Тем не менее я посмотрела на Абигейл, говорившую с моим отцом, так же, как она смотрела на меня.
– Я не понимаю, с чего Абигейл взяла, что я против того, чтобы она пошла с нами. Я не возражаю. Если она сама хочет.
Конечно, Абигейл хотела.
Переодевшись в вылинявшую футболку с аркой Сент-Луиса и шорты, которые мама заштопала, Абигейл села в «Датсун» вместе с нами. В такой жаркий вечер кафе, где продавали мороженое, везде переполнены, и Дандалк не был исключением. Отцу удалось найти место для парковки только в квартале от кафе-мороженого.
Как только мы вышли из машины, мама заметила то, на что никто из нас не обратил внимания, – Абигейл была босиком. Однако мы уже ничего не могли с этим сделать и прошли мимо надписи БЕЗ РУБАШЕК И ОБУ-ВИ НЕ ОБСЛУЖИВАЕМ. Как только мы встали в длинную очередь, извивавшуюся точно змея, все разговоры стали тише. Одно дело проезжать мимо нашего дома по ночам и кричать в окна машин, тут же скрываясь в темноте, или незаметно ломать почтовый ящик и опрокидывать мусорные баки – на это у людей хватало мужества. Но в ярком свете кафе