Федерико сел на кровати, подтянул колени и обхватил их руками. Несколько секунд он смотрел на мать, а пальцы той продолжали хватать пустоту под подушкой. Кристина позабыла про них, и теперь они жили своей отдельной жизнью.
– Ты сумасшедшая, – его голос звучал почти восхищённо. Будь у Кристины любовь, она бы взошла на седьмое небо от таких интонаций, которых раньше от сына не слышала. Но сейчас только усилилась горечь.
Он издевается над ней. Издевается!
– Отдай мою любовь, – голос сорвался в самом конце, и рык превратился в скулёж.
– Я её не брал, – Федерико покачал головой. – Я нашёл вчера под подушкой какую-то нитку. Чтобы не пропала, намотал на твой клубок пряжи. Я поступал так со всеми нитками до этого.
– Со всеми? – Кристина моргнула. – Но это же смелость, это же самостоятельность, это же ум, это мудрость, это объективность и проницательность и всё остальное. Это то, чего тебе не хватало. То, чем я поделилась с тобой.
– Поделилась? Ха!
Федерико вскочил с кровати. Тонкий и хрупкий ребёнок в белых пижамных штанах. Он стоял теперь напротив Кристины. Почти нависал над ней, сидящей на полу и шарящей под подушкой. Детские губы скривились в такой усмешке, что Кристине стало страшно.
– Поделилась! – он фыркнул. – Ты стала тупоголовой мамашей, и мне пришлось учиться быть самостоятельным и умным за нас двоих. Ты перестала следить за домом и вечно всё забывала, так что я научился делать всё сам. Ты совсем разленилась и превратилась в капризного ребёнка, так что мне пришлось стать взрослым, чтобы мы не пропали. Если ты называешь это «поделилась», то да, мать. Ты действительно это сделала. Я повзрослел и возмужал благодаря тебе. Ну а что касается любви – когда-то она у меня была. Но я уже говорил: посмотрев на твою любовь, я понял, что моя мне не требуется. А твоей я хотел бы меньше всего на свете. А теперь убирайся и не мешай мне! Я сказал, куда дел нитку, которую ты считаешь любовью.
Кристина выскочила из комнаты, пробежала до лестницы и торопливо спустилась вниз. Поскользнулась на последней ступеньке и больно ударилась о перила, но это её не остановило. Кристина добралась до вязания, которое вчера отшвырнула. Вертела в руках клубок ниток, но ничего не походило на жившие ранее в ней любовь, честь, благородство и прочее.
Просто моток однотипной серой пряжи, часть нитей на котором оказались обрезаны и небрежно намотаны.
– Я свяжу себе кофту, – приговаривала Кристина. – Просто кофточку. Маленькую и тоненькую. Вернутся ли они ко мне? Врастут ли обратно? Простят ли то, что я их выкинула? Случится ли? Получится ли? Возможно ли?
Кристина баюкала моток пряжи, спицы и недовязанный свитер. То молилась, а то напевала. На кухне Федерико готовил завтрак. Он не обижался на мать и уже позабыл недавний гнев. Даже немного стыдился своей несдержанности. Не стоило так поступать с матерью. Ну и что, что она выжила из ума и вечно творит не пойми что. Она ведь хочет ему добра, пусть и поступает при этом странно.
Нужно быть поаккуратней с ней. Пусть проживёт себе спокойно лет десять, а там они с Лаурой что-нибудь придумают.
Гость
Работа так захватила, что ноябрьский сон прошёл мимо восприятия. Я машинально зафиксировала его в очередном файле, сохранила в папку и выкинула из головы. И без того хватало дел, которые требовали решения.
Фундамент под зданиями Эль Пунто устоялся, и Борис Аркадьевич теперь погнал рабочих строить сами дома. Мы шли с отставанием от графика, но круглосуточная работа в перспективе обещала это компенсировать и успеть к февралю. К тому же погода на улице стояла подходящая – близко к нулю, но в сторону плюса. И никаких осадков.
В эти дни у меня исчезли выходные. Казалось, всё вроде бы под контролем, всем занимаются ответственные люди, но каждый день я приходила на работу и выясняла, что моё участие где-то да требуется. Когда это была подсказка, когда поиск ошибок, а когда – роль пугала и шальной императрицы. Я звонила подрядчикам, задавала дурацкие вопросы и выдвигала заранее неисполнимые требования. И всё затем, чтобы после перезванивал кто-нибудь адекватный, вроде Бориса Аркадьевича, и спокойным голосом рассказывал, как сделать, чтобы всем было хорошо. Вроде просто и примитивно, а почти каждый раз срабатывало.
Может быть, я очень достоверное пугало?
Как бы там ни было, но месяц пролетел почти мгновенно. Я даже не успела толком опомниться, как на календаре появились проблески декабря. И если несколько месяцев в этом году я жила, по сути, от одного дурацкого сна до другого, то теперь они превратились в нечто привычное и не отвлекающее. В конце концов, сны об Эль Пунто не мешали его строить.
Наверное, мне и раньше не хватало какого-нибудь серьёзного дела. Чтобы прям разом взять и сосредоточиться только на нём. Но нет, я всё занималась ерундой, слонялась без дела и тратила нереализованные силы на борьбу с мифическими чудовищами.
С такими мыслями я пришла на работу в последний понедельник ноября. Прошла в свой кабинет, отодвинула стул и уже готовилась сесть, когда поняла, что кое-что не в порядке. В углу, в кресле у столика, которое не было видно из коридора, сидел человек. Он был такой улыбающийся, такой светящийся изнутри, что я сразу его и не узнала.
– Ой, Иван Александрович, – сказала я. – Вы вернулись. Я даже не думала… меня назначали главной, но если хотите…
На секунду я превратилась в маленькую испуганную девочку. Коленки затряслись, вся набранная «крутость» куда-то испарилась, и теперь я была той же самой Кристиной, которая пришла к нему на собеседование.
Правда, как только секунда миновала, растерянность сменилась недоверием. Зачем он пришёл сюда? Отобрать то, что я получила? Достроить Эль Пунто вместо меня? Ну, конечно, сейчас-то, когда я столько всего сделала, взвалила на себя столько неблагодарной работы, он приходит почти на всё готовое. Мог бы просто сказать, что у него отпуск…
«Успокойся», – сказал кто-то третий внутри меня. Не испуганная девочка и не уставший руководитель. Кто-то, кому было интересней понять, что происходит, чем разбираться в мотивах.
Иван Александрович всё с той же ослепляющей улыбкой – как же она ему шла! почему он скрывал её так долго? – встал и покачал головой:
– Нет-нет. Ты отлично справляешься, Кристина. Я не собираюсь возвращаться. Я пришёл не за этим.
– А зачем? – спросила я. Внутри по-прежнему крутился триумвират: обидно, что не вернётся; радостно, что не отберёт; интересно, зачем же пришёл.
– У моей бабушки была весьма любопытная теория. – Иван Александрович говорил и подходил всё ближе и ближе, маленькими шагами. – Она считала, что все мы рождаемся с коробком спичек внутри, а так как мы не можем их зажигать сами, то нуждаемся, как это происходит во время эксперимента, в кислороде и в пламени свечи. Правда, в этом случае кислородом, например, может быть дыхание любимого существа, а свечой – любой вид пищи, ласка или голос, взрывающие детонатор, вот так и воспламеняется одна из наших спичек. На мгновение мы чувствуем, что ослеплены горячим чувством. Внутри нас возникает приятный пыл, мало-помалу исчезающий, покамест новый взрыв не вернёт его сызнова нашему телу. Каждый должен уяснить, какие у него запалы, детонаторы, только так он сможет жить, ведь жар, который возникает от возгорания одного из них, это то, что питает энергией душу.
На последнем слове он подошёл совсем близко ко мне. Почему-то от него пахло мокрой пылью, как обычно бывает летом после дождя. Руки Ивана Александровича легли мне на плечи. Он чуть надавил, и я медленно опустилась в кресло. Все мышцы расслабились и не шевелились.
– А теперь, Кристина, закрой глаза. И я взорву твой детонатор. Твоему коробку спичек положено гореть, а пока он даже не тлеет.
С каждым словом голос Ивана Александровича становился всё тише, а мои веки всё тяжелее. На последнем слове глаза и вправду закрылись.
А потом последовал взрыв такой силы, которой я даже и не ждала.
Декабрь
Как бы вот
Оконная рама гладкая на ощупь, но с небольшими шероховатостями, скрытыми под лаком. Дерево обрабатывали вручную – видны следы инструментов, названия которых я когда-то знала, но забыла. Стекло – простое, одинарное. Закреплено неплохо, но всё-таки дерево уже слегка рассохлось, так что стекло слегка шатается на ветру.
Сам дом каменный. Стены выровняли с помощью цемента, сверху загрунтовали, а после покрыли белой краской. Такой, чтобы не оставляла следов на одежде. Борис Аркадьевич говорил, что если соблюсти технологию, то дом простоит светлым очень долго. Хотя не в нашем климате, с постоянными дождями и сыростью. Нужно что-то более тёплое, сухое, полупустынное.
Совсем как здесь.
Я стояла возле окна и смотрела на Эль Пунто. Самый настоящий. Такой, каким я видела его во снах. И не сравнить с нашим проектом, хотя там вроде бы полного соответствия от нас не требовали. Только подобие, худо-бедно приближенное к оригиналу.
Но зачем это хозяевам фирмы, если у них под рукой был такой отличный Иван Александрович? Человек, способный мановением руки отправить тебя прямо в Эль Пунто. Только расскажет какое-то поверье своей бабушки, и ты проснёшься в пустом доме на полу. Встанешь, осмотришься, подойдёшь к окну и не сможешь оторваться от вида снаружи. Будешь щипать себя до тех пор, пока руки не покроются синяками. А Эль Пунто и не подумает никуда пропасть. Потому что он вечен, в отличие от тебя.
Эту стадию я уже миновала. Часа два назад или три. Одежда осталась при мне, а вот телефон как был в сумке, так там наверняка теперь и лежал. Интересно, что подумают люди, когда увидят её? Что я куда-то вышла? Станут ли они смотреть запись с камер, чтобы понять, куда я делась? Или же Иван Александрович что-нибудь им расскажет?
При его-то талантах, сокрытых до последнего времени, я не удивлюсь, что он всем всё объяснит, а потом уйдёт. Кто займёт моё место тогда? Кто продолжит строить Эль Пунто? Надо ли его достраивать или достаточно, что я стала одержимой этой идеей и теперь меня закинули сюда?