— Ну спасибо, Мойя. — Персефона нахмурилась. — Всегда приятно добавить еще одно имя к длинному списку тех, кто меня ненавидит.
— Дай договорить! — Мойя закатила глаза. — Она проклинала тебя каждую ночь, потому что ты убедила Рэглана ограничить выдачу зерна. — Мойя повернулась к Брин, тут же отложившей шерсть в сторону: Брин обожала истории. — Долгая Зима закончилась, настало лето, урожай поспевал прекрасный, но все голодали, потому что Персефона потребовала не открывать зернохранилище.
— За это меня ненавидели многие, — тихо сказала Персефона, вспоминая худший год в своей жизни. Тогда ей удалось уцелеть лишь потому, что она была уверена: хуже и быть не может. Вероятно, именно поэтому после предсказания Сури о скорой гибели в далле все и пошло вверх дном: богам вздумалось доказать Персефоне, что она не права.
— Мать говорила, Рэглан потакает тебе лишь потому, что ты едва не умерла в родах за несколько недель до этого, — продолжила Мойя. — Он о тебе волновался, и мать заявила, что ты воспользовалась своей потерей. Якобы ты уменьшила выдачу зерна для того, чтобы и остальные страдали с тобой вместе.
— Неужели твоя мать так и сказала?
Мойя кивнула.
— И еще ты удивилась, почему я не плакала на ее похоронах? У меня были причины.
— И что случилось дальше? — спросила Брин. — Я никогда не слышала эту историю.
— Жаль, не могу сказать того же и о себе, — проговорила Персефона, глядя на дождь.
— Брин, ты была совсем крохой. Сколько с тех пор прошло? Лет десять? — спросила Мойя.
— Одиннадцать, — ответила Персефона. — Давайте лучше не будем вспоминать.
— О, нет! Ты должна рассказать до конца! — взмолилась Брин. — Может, я стану следующей Хранительницей, и эта история пригодится мне в будущем. Вдруг подобное случится опять? Пожалуйста!
Мойя пожала плечами.
— Рассказывай, Сеф. Ты знаешь лучше всех нас.
Персефона долго молчала, потом вздохнула и продолжила:
— Началось все с Туры. Она пришла из лесу и предупредила нас с Рэгланом о том, что будет голод. Я поверила, он нет. Отчасти потому, что Тура редко наведывалась в далль. И если уж она пришла, то причина у нее была веская. Другая причина заключалась в том, что я знала, как мало у нас припасов и как сильно люди хотят отъесться после долгого сидения на одном пайке. Я убедила Рэглана закрыть зернохранилище. Люди голодали и едва не взбунтовались. В подобных мерах они не видели никакого смысла. Я никогда не спорила с Рэгланом столь яростно, но отступать было нельзя. Наверно, он согласился, чтобы меня успокоить. Не знаю. Однако моим мольбам он внял.
Персефона замолчала, и в хижине стало тихо.
— Весной все было хорошо. Урожай обещал быть обильным, и все смотрели на меня с ненавистью. Пришлось коротать теплые деньки взаперти. И тут нагрянула непогода. Бури длились много недель. Ветер, град и дождь погубили все посевы. Потом наступила засуха — два месяца без единой капли дождя. Едва мы подумали, что хуже некуда, как на нас обрушилась ранняя зима. Из припасов было лишь то, что осталось в зернохранилище. Так начался Великий голод. Многие умерли. Тела складывали в снегу, потому что земля слишком промерзла, чтобы копать могилы. И мы решили подождать с погребением до весны. Когда тела начали исчезать, мы с Рэгланом молились об одном: лишь бы это сделали дикие звери или даже оборотни.
— Мы выжили благодаря тебе! — перебила Мойя. — Иначе погиб бы весь далль, и все это прекрасно знали. После того случая люди стали к тебе прислушиваться. Да и сейчас тоже. Тебе просто нужно с ними поговорить.
Персефона покачала головой.
— Вождь — Коннигер.
— Конечно, пока да, но если ты…
— Нет, Мойя. Неужели не понимаешь? Что случилось бы той весной, когда Рэглан урезал паек, если бы твоя мать нашла себе дьюрийца и бросила вождю вызов? Вряд ли бы тебе понравился результат, верно? Вождь из Коннигера так себе, по крайней мере, сейчас. В будущем все наладится, надо лишь его поддержать. Просто ему нужно немного помочь, а нашептывания Хэгнера и его попытки меня оболгать вовсе этому не способствуют.
— Коннигер ни что не годен! Ты знаешь, что он назначил Хэгнера новым Щитом? — спросила Мойя. — Что за идиот делает однорукого калеку своим стражем?
— Причина наверняка есть, просто мы ее не знаем. Когда я была помощником вождя, мы с Рэгланом не рассказывали всем и каждому о том, что происходит. Некоторые тайны приходилось хранить ради блага нашего клана.
— Например?
— Например, то, что на самом деле произошло с телами, ожидавшими погребения до весны.
— И что с ними случилось?
— Скажу лишь, что следы к ним вели отнюдь не звериные…
Сури сидела под дождем возле домика Роан, прислонившись к дверному косяку и вытянув ноги к краю мутной лужи. Минна лежала рядом мокрой грудой меха, бока ее поднимались и опадали в такт дыханию. Волчица никогда не мерзла. Мистик снова играла с веревочкой, и капли дождя усложняли и без того замысловатую игру, повисая на нитях, словно жидкие драгоценные камни.
Сури чувствовала, как уходит время, а ей надо было поразмыслить. Доносившаяся из хижины болтовня отвлекала, зато дождь здорово помогал. Серая завеса и стук капель позволяли отгородиться от остального мира. Почти от всего. Если вслушаться, Сури могла разобрать, о чем говорили внутри. Тут уже вступила в дело веревочка. Она помогала девочке сосредоточиться. Веревочки — они такие. Водоемы тоже годятся, хотя отыскать подходящий бывает непросто. Он должен находится глубоко в лесу, вокруг побольше камышей и летающих стрекоз, и как можно меньше кусачих насекомых. Хороший пруд был в северной части Серповидного леса, но идти до него слишком далеко, поэтому сгодилась и веревочка.
В чем же секрет медведя?
Если бы Сури довелось поговорить с Коннигером, она могла бы что-нибудь и узнать. Наверно в медведя вселился бэндиго, морвин или яккус. С бэндиго она справится, а вот яккус куда хуже. Впрочем, Сури не считала, что это яккус. Они убивают, насылая хворь, погибшие же были разорваны на части. Похоже на морвин. В самом деле, это наверняка морвин. Поедание людей — хорошая зацепка, однако Сури не хотелось столкнуться с демоном, исходя из одних догадок.
Несмотря на шум дождя и игры с веревочкой, Сури слышала, как Персефона вспоминает про Великий голод. «Мы складывали тела в снегу, потому что земля слишком промерзла, чтобы копать могилы. И мы решили подождать с погребением до весны. Когда тела начали исчезать, мы с Рэгланом молились об одном: лишь бы это сделали дикие звери или даже оборотни».
Вот и лучшее свидетельство того, что они имеют дело с морвин… Либо Персефона права и поблизости завелись оборотни. Сури продевала веревочку между пальцами, размышляя о медведях и лесных духах. Ясно было одно: если она ничего не предпримет, придет смерть. Только сперва надо понять, с чем же ей предстоит столкнуться.
В хижине беседа переключилась с голода на споры о том, кто должен быть вождем. Рэйт и Малькольм присутствовали тоже, но говорили мало. Сури это нравилось. Они совсем как Минна. Глупцы считают тишину пустотой, которую надо заполнить, мудрецы же понимают, что тишины не существует.
— Славный волк, — сказал молодой мужчина, ковыляя к ним с деревянной палкой под мышкой.
Спина у него была скрюченная, лицо кривое — с одной стороны глаз и угол рта выше, чем с другой. Правое плечо прижато к щеке, левая нога волочится как неживая. Он нарядился в удивительно чистую тунику, промокшую насквозь. Волосы он аккуратно зачесал назад, что было не сложно — ведь они тоже намокли под дождем. В свободной руке он держал красивую глиняную амфору, отделанную глазурью. В центре была нарисована женщина с разорванной цепью.
— Ее зовут Минна, — ответила Сури.
— Впефвые вижу волка с именем. — Мужчина помолчал. — Если на то пошло, то волков я еще не встфечал. — Он говорил медленно и четко, но звук был такой, будто у него нос забит. — Фад познакомиться, Минна. Я — Гиффод.
— Что с тобой случилось? — спросила Сури. — Тебя прокляли?
Гиффорд рассмеялся.
— Думаю, много раз.
— Хорошая палка, — похвалила Сури. — У меня есть посох, только я никогда не пробовала пользоваться им вот так.
Из хижины вышла Роан.
— Я называю это подпоркой.
— Это она для меня сделала, — пояснил Гиффорд. — Жаль, назвала словом с буквой «фэ». — Калека улыбнулся, ну, или почти улыбнулся — насколько позволяло его кривое лицо.
— Извини, Гиффорд. Могла бы догадаться! Название можно и поменять, — сказала Роан.
— Нет, не надо. — Он протянул женщине амфору. От боков отскакивали капли дождя, некоторые падали внутрь с глухим звуком. — Фоан, это тебе. Думаю, самая лучшая из моих фабот.
Роан не шевельнулась. Она закрыла лицо руками и ошеломленно смотрела на керамическую вазу через растопыренные пальцы.
— Она… она такая красивая! Это и есть твоя новая глазурь?
Он кивнул.
— Внутфи и снафужи. Тфудно было, поэтому я фаботал так долго.
— Ты не можешь отдать ее мне!
— Почему бы и нет? Я сделал ее для тебя. И на ней твой… твой лик.
Роан подошла ближе и стала разглядывать картинку.
— Это я?
— Кто же еще?
Роан прищурилась, по рисунку стекали капли дождя.
— Но… но ведь она красивая!
— Угу. — Гиффорд кивнул. — Именно. Возьми, пфошу тебя. Ваза не тяжелая, но дефжать ее на весу…
— Ах, извини! — Роан взяла вазу, продолжая восхищаться. — Настоящее сокровище! Не понимаю, почему ты решил подарить ее мне.
Гиффорд замялся. Сури распознавала выражения людских лиц с трудом, а с кривой и расплющенной физиономией Гиффорда ей пришлось особенно нелегко. Судя по его виду, он хотел что-то сказать, потом передумал. Гиффорд попытался пожать плечами, только дернулось лишь одно плечо.
— Пойдет к тем чашкам, что я тебе дал.
— Ты не можешь все время делать мне подарки!
— Фазве вождь издал новый указ? — Он выдал еще одну кособокую улыбку, и Сури поняла, что они все у него такие. — Даже если так, я его нафушу!