понимал, но позабыл в тот же миг, как двери Айрентенона наконец распахнулись. В пещеру хлынул солнечный свет, и принц вздохнул полной грудью. На смену надежде стать членом большого совета пришло опасение, что менее чем через неделю состоится очередное заседание. При мысли об этом Мовиндьюле стало нехорошо.
Прежде он представлял Аквилу местом для серьезных дебатов о сущности мира. Он так и видел себя убедительно рассуждающим о том, что миралиитов следует признать отдельной и к тому же высшей расой, обособленной от основной популяции фрэев, как считал Гриндал. И тогда он с помощью логики и поэзии убедил бы всех следовать этим разумным курсом!..
Тем временем присутствующие, включая Видара, ринулись вон из здания и поспешили вниз по ступеням. Наставник принца был не в настроении продолжать урок и торопливо удалился — в толпе мелькнули одежды старшего советника.
Мовиндьюле осмотрел опустевший третий ряд. Девушки там уже не было.
Он вздохнул и поплелся к выходу, едва не врезавшись в Имали. Вблизи она оказалась еще крупнее и на добрых пару дюймов выше принца.
Неужели и Гилиндора Фэйн была такой высокой? Неудивительно, что она возглавила все семь племен фрэев. Нет, шесть, мысленно поправил себя принц. Миралииты появились позже.
— Надеюсь, тебе понравился твой первый день среди нас, — проговорила Имали приятным, дружелюбным голосом, разительно отличавшимся от того, которым она обращалась к собранию. — Обычно у нас не так скучно. Иногда бывает и весело. Очень весело.
Имали выделила интонацией последнее слово, будто имела в виду нечто определенное или нечто зловещее, хотя и не стала утруждать себя объяснением. Принц, разумеется, намека не понял, зато оценил, что она не смотрит на него сверху вниз, как Видар; она разговаривала с ним так, будто у них есть общие секреты, даже несмотря на то, что он понятия не имел, о чем идет речь.
— Не поддавайся Видару, — сказала Имали. — Умей за себя постоять. Хотя ты и молод, зато сын Лотиана и, вероятно, следующий наш фэйн. Помни об этом и знай: Видар тоже этого никогда не забудет! — Имали усмехнулась.
Мовиндьюле невольно улыбнулся в ответ. И тут же заставил себя пригасить улыбку. Ему не хотелось испытывать теплых чувств к этой мощной страхолюдной госпоже с рыбьими глазами. Ведь она не миралиит! Имали ему не ровня. Скорее всего, она враг и ему, и его притязаниям. И к чему напоминать, что он станет следующим фэйном? Кстати, почему она сказала «вероятно»?! Иных вероятностей нет и не будет! Он — принц. И когда его старый отец умрет, Мовиндьюле сидят на Лесной Трон.
— Увидимся на следующей неделе, — подмигнула Имали, и принц невольно задумался: нет ли здесь скрытого смысла? Следующая неделя никогда не наступит? Он до нее не доживет? Или она ослепнет и не сможет его увидеть?.. Довольно утомительно разговаривать с Имали.
Мовиндьюле кивнул и вышел за двери следом за самыми старыми и медленными советниками. Пожилые фрэи в пурпурно-белых одеждах неторопливо спускались по ступеням Айрентенона, некоторые останавливались побеседовать. Мовиндьюле знал почти всех в лицо, но не по именам. Разумеется, они все знали его. Каждый житель Эстрамнадона прошел мимо его колыбели или посетил Тэлвару, чтобы увидеть нового наследника Лесного Трона. Все знали друг друга потому, что жили на свете по нескольку веков. Мовиндьюле был молодым деревцем в древнем лесу. И все же он принц и когда-нибудь станет их правителем!.. В данный момент он чувствовал себя иностранцем, чужаком в незнакомом мире.
В одиночестве Мовиндьюле спустился по ступеням на древнюю мостовую площади Флорелла. Скульпторы и художники демонстрировали результаты своих трудов: статуи животных, стеклянные скульптуры, хрупкие, как крылышки мотылька, и захватывающие дух картины бескрайних рубежей. Внимание Мовиндьюле привлекла серия пейзажей возле фонтана Лона, и он решил рассмотреть особенно монументальную картину.
Грандиозный вид на гору Мэдор в лучах закатного солнца. Написано ярко, страстно, будоражит воображение и при этом не имеет ничего общего с действительностью. В свое время Мовиндьюле стоял в той же точке, что и художник. Он наблюдал тот же вид, однако настоящая вершина ничуть не походила на картину: никаких оранжевых отблесков и пурпурных теней, никакого золота на гребнях склонов. Не говоря уже о том, что облака вовсе не закручивались столь живописно. Художник бил на эффект, однако добился впечатления прямо противоположного. Мовиндьюле подумал, что яркие краски и преувеличение размеров горы лишили ее величественности, эффектность обесценила истину.
— Привет!
Принц услышал тихий голос, обернулся — и окаменел. На расстоянии вытянутой руки перед ним стояла девушка из третьего ряда. И улыбалась ему.
— Это я рисовала. — Она указала на картину. — Нравится?
Он кивнул, пытаясь найти в себе силы заговорить.
— Да… очень… очень нравится. Чудесная картина, потрясающая!
Ее улыбка становилась все шире и шире.
Сердце Мовиндьюле пустилось в галоп. Он чувствовал его трепыхание и боялся, что это будет заметно под складками ассики.
— Вообще-то я там не бывала, — призналась девушка. — Я смотрела на чужие картины.
— А я бывал, — сказал он.
— Знаю. Похоже? Как думаешь, мне удалось передать суть?
— Конечно! И даже более того! Даже лучше, чем на самом деле. Ты превзошла саму реальность! Правда! — Мовиндьюле старался не вникать в то, что несет. Он знал, что лепечет полный бред.
Девушка снова улыбнулась, и в животе у него стало легко, будто он лег на воду и поплыл. Нет, не совсем так — его слегка замутило, но на очень приятный лад.
— Я — Макарета.
— А я — Мовиндьюле.
Девушка тихо рассмеялась.
— Ну конечно! Тебя каждый знает! — Улыбка исчезла, девушка встревоженно прищурилась. — Можно ли мне с тобой разговаривать? Я имею в виду, это вообще дозволено?
Мовиндьюле не понял.
— Я бы и не подошла, но ты посмотрел на мою картину, и я подумала… — Она отвернулась, тревожно глядя по сторонам. — Наверное, мне лучше прекратить болтать.
— Почему?
Брови девушки взлетели.
— Ты — сын фэйна, советник Аквилы, важная персона. А я… ну, я — никто.
Мовиндьюле поразился, как такая потрясающая девушка, как Макарета — к тому же миралиит, — может считать себя никем, однако ему понравилось, что она сочла его важной персоной.
— Ты ведь миралиит?
Она кивнула.
— Тогда как ты можешь называть себя никем?
— Я вовсе не великая, как ты. Я просто…
— Все миралииты — великие!
Девушка снова улыбнулась. При ближайшем рассмотрении она была ослепительно хороша. Голубые глаза навевали мысли об озерах, сверкающих драгоценных камнях или бездонных небесах, однако все перечисленные вещи не шли с ними ни в какое сравнение.
— Ты говоришь, как мои друзья, — заметила Макарета. — Они постоянно твердят о том, что миралииты — избранные дети Феррола. Они называют себя Благословенными. Иначе зачем Ферролу даровать нам такие таланты? И упрекают меня в том, что я не в силах принять положение, данное мне правом рождения.
— Похоже, твои друзья мыслят здраво.
— Так думают многие миралииты нашего с тобой возраста. Хочешь с ними познакомиться? На следующей неделе мы собираемся в ночь новолуния, под Розовым мостом на северной окраине города.
— Под мостом? Почему именно там?
Макарета оглянулась по сторонам и прошептала:
— Вряд ли остальным понравятся вещи, о которых мы говорим.
— Неужели? И о чем же вы говорите?
— Приходи и узнаешь. — Девушка опустила взгляд, затем посмотрела на Мовиндьюле. — По крайней мере, я буду рада увидеть тебя снова.
Мовиндьюле небрежно пожал плечами, однако для себя уже решил, что непременно отыщет этот мост.
Глава 7
«У меня возникла идея. Совсем безумная, как мне тогда казалось. Я понятия не имела, что делаю. И никто не понимал. Наверно, так и начинаются все великие свершения».
Роан проверяла тележки, как делала трижды каждый день — утром, после полудня и ночью с тех пор, как они покинули Далль-Рэн. Она залезла под широкий деревянный ящик и осмотрела места, где ось входила в колеса. На длинных шестах появились глубокие бороздки — тяжелый груз делал свое дело, но пока они держались. Персефона нагрузила тележки под завязку. Все зерно, куски копченого мяса, бочонки с водой и пивом, инструменты, оружие, шерсть и даже каменная статуя Мари подпрыгивали на кочках во время эффектной езды. Роан молилась, чтобы тележки дожили до конца путешествия. Если сломаются раньше, виновата будет только она. От нервного напряжения девушка не могла есть, от ходьбы на пустой желудок кружилась голова.
Процессия остановилась, чтобы передохнуть и приготовить обед. Люди собирались группками. Роан к общению не привыкла. Большую часть жизни она провела взаперти в хижине Ивера, который не выпускал ее наружу и наказывал, если она с кем-нибудь заговаривала. Она рано усвоила, что перечить ему не только глупо, но и больно… Хотя Роан интересовало практически все, людей она чуралась. Что поделать, старые привычки живучи…
Гномы всегда привлекали ее внимание. Их металлические рубахи, сотканные из сотен мелких колец, потрясали воображение. А сколько всего гномы знают! Про тележки и колеса, которые построила Роан, они поняли еще до того, как она разобралась сама. Один гном помог сделать оси, тоже новое для Роан слово. Его зовут Дождь. Именно он принес медь и олово, которые вырыл из земли — ей такое даже в голову не приходило! Из металла он посоветовал сделать так называемые втулки, что защищали деревянные оси от трения и не давали колесам распилить их пополам.
Слово «пилить» тоже было новым, производным от замечательного металлического инструмента под названием пила, который с легкостью резал дерево на куски. Роан не могла сосчитать идей, родившихся у нее в голове при виде этого маленького приспособления. Будь она богом и владей волшебной наковальней, Роан изготовила бы десятки пил! Увы, теперь она осталась даже без верстака. От домика Ивера мало что уцелело, да и то немногое пришлось бросить.