В 1974 году Рязанов так ответил на вопрос кинокритика Неи Зоркой, какие тенденции в современном мировом киноискусстве представляются ему особенно важными:
«…человек я — увы! — старомодный. В живописи я остановился на импрессионистах, в литературе — на Хемингуэе. Это — мой предел, до Кафки я не дошел.
В кино мой предел — неореализм. А дальше — скажем, Годара я могу смотреть только его раннее „На последнем дыхании“, на следующих же его картинах думаю, что, по-видимому, один из нас (а может быть, и я!) — сумасшедший.
А вот с Антониони у меня произошло наоборот: в своем „Блоу-ап“ он сделал „шаг ко мне“ конкретностью изображения, сюжетом, характерами. Мне нравится эта картина. На „Приключении“ же, например, я страдал, не понимая, почему и зачем эти люди бегают по острову, если судьба исчезнувшей девушки их вовсе не интересует. Думаю, беда здесь в бессюжетности. Режиссерский и актерский экспромт, импровизация хороши, когда есть сценарий, а без драматургии неизбежна неудача.
Итальянский неореализм мил и дорог мне еще, возможно, по причинам личным, субъективным. „Открытие“ неореализма произошло у меня в пору режиссерского становления. Фильмы про бедных итальянских людей, которым нужно бороться за самые элементарные блага для нормального существования, глубоко трогали меня. Тем-то и покорили меня картины итальянского неореализма, что рассказывали они про людей, про людские страдания и надежды. Фильмы асоциальные, каких сейчас немало на Западе, и в Италии в частности, оставляют меня равнодушным. Интересны мне социальные картины о простых людях, отражающие проблемы реального каждодневного существования.
Искусство того типа, который мне особенно по сердцу, находит непревзойденное воплощение, апогей в творчестве Чаплина. Вот, по-моему, где искусство действительно помогает человеку, сочувствуя ему бесконечно, вселяя в него надежду даже смехом. Я говорю о старых чаплиновских картинах. Его последняя, „Графиня из Гонконга“, с шикарными лайнерами и белыми телефонами — это для меня совсем другое. „Мсье Верду“ — хотя там уже был иной герой, чем Чарли, иная маска — все же был фильмом по-прежнему чаплиновским. А западные фильмы последних лет? К сожалению, я не смогу назвать такого, который произвел бы на меня впечатление, равное „Золотой лихорадке“, „Новым временам“, „Огням большого города“ или неореалистическим картинам, таким, как, скажем, „Полицейские и воры“. <…>
В нашем кинематографе я больше всего люблю творчество Глеба Панфилова. И особенно его второй фильм, „Начало“, которым, на мой взгляд, он сделал огромный шаг вперед по сравнению со своим успешным дебютом в картине „В огне брода нет“. Фильм „Начало“ полон юмора, человечности, грусти. Вот пример фильма, доступного всем, простого в самом хорошем смысле и одновременно новаторского, с истинно новым подходом к теме и материалу».
С годами Рязанов переоценил многое из вышесказанного. Так, впоследствии он стал считать вершиной творчества своего младшего коллеги Панфилова именно его первый фильм «В огне брода нет». В дальнейшем Рязанов не менее лестно отзывался также о работах Георгия Данелии и Петра Тодоровского.
В 2013 году Эльдар Александрович по просьбе журнала «Афиша» составил десятку своих любимых кинокартин. Вот этот список, опубликованный в книге «650 фильмов, изменивших мир»:
1. «Осенний марафон» (1979) Георгия Данелии.
2. «В огне брода нет» (1967) Глеба Панфилова.
3. «Пролетая над гнездом кукушки» (1975) Милоша Формана.
4. «Огни большого города» (1931) Чарли Чаплина.
5. «Чудо в Милане» (1951) Витторио Де Сики.
6. «Мужчина и женщина» (1966) Клода Лелуша.
7. «Пепел и алмаз» (1958) Анджея Вайды.
8. «Смерть в Венеции» (1971) Лукино Висконти.
9. «Большой вальс» (1938) Жюльена Дювивье.
10. «Ночи Кабирии» (1957) Федерико Феллини.
«Осенний марафон» не случайно занимает первую строчку в этом перечне. Вероятно, это лучшее в мире кино с сюжетной коллизией «мужчина разрывается между двумя женщинами», столь близкой и самому Рязанову. Влияние как личного аналогичного опыта Эльдара Александровича, так и картины «Осенний марафон» чувствуется и в «Вокзале для двоих», и в «Забытой мелодии для флейты», и в «Тихих Омутах»… Плюс Рязанов высоко оценивал всех актеров, исполнивших в «Осеннем марафоне» главные роли (Олега Басилашвили, Наталью Гундареву, Марину Неелову), и тоже работал с ними в кино.
«Про себя могу сказать одно, — говорил Рязанов на склоне лет, — я всегда делал такие фильмы, которые я сам, как зритель, хотел бы увидеть. Когда я смотрел такую картину, сделанную другим, всегда жалел, что не я ее поставил. Это была белая зависть. Когда я увидел картину, скажем, „Не горюй!“ Данелии, то подумал: „Ах, черт побери, вот это я с удовольствием поставил бы“. То же самое с картиной „Пролетая над гнездом кукушки“, я тоже подумал: „С каким удовольствием я поставил бы ее“. Она у меня, может, такой же прекрасной не получилась бы, но я говорю о том, что мне нравится, и о том, что я бы хотел сделать».
О постсоветском кинематографе Рязанов высказывался нечасто. Известно, что он высоко оценил «Змеиный источник» (1997) Николая Лебедева, «Страну глухих» (1997) Валерия Тодоровского, «Кукушку» (2002) Александра Рогожкина. С интересом следил за кинотворчеством Алексея Балабанова и Сергея Бодрова-младшего: «„Брат“ мне чужд, хотя „Война“ Алексея Балабанова кажется очень интересной. Но я не понимаю, когда обаятельный Сергей Бодров ходит и убивает. Не могу оправдать убийства без причины. Впрочем, сложно об этом говорить, так как мы потеряли талантливого человека. Его дебют „Сестры“ был замечательным».
В последние десять лет жизни Рязанов уже не видел никакого просвета в современном российском кинематографе — и уклонялся от соответствующих вопросов журналистов, отвечая в том духе, что цензурных слов в данном случае у него нет.
В 2010 году, будучи гостем телепрограммы Ивана Урганта и Александра Цекало «Большая разница», Эльдар Рязанов ответил утвердительно на вопрос ведущих, нравится ли ему творчество Квентина Тарантино, — и особенно выделил фильмы последнего «Криминальное чтиво» и «Убить Билла».
Однако к тому же времени относится и следующее горькое его признание: «Это ужасно… Но я понял, что разлюбил смотреть кино… Любое…»
А в интервью Валерию Кичину 2011 года находим такие — поистине золотые — слова Эльдара Александровича:
«Социалистические идеи плюс верившие в них люди дали миру советский кинематограф. Эти идеи развивались на почве не только воспевания советского строя, как сейчас утверждают, но и критики „социализма с нечеловеческим лицом“. Так рождалось кино, главный признак которого — оно живое! В этих идеях многое совпадало с общечеловеческими, христианскими ценностями, хотя и называлось иначе. В эти идеи верило огромное количество умных и талантливых людей — как можно отбрасывать их опыт! Тем более что в нем много здравого. Межнациональные отношения были значительно лучше, чем теперь. Заботы о детях было больше. Заботы о здоровье людей, о культуре. Мы это воспринимали как данность, многое критиковали, но все познается в сравнении: сегодняшняя Россия могла бы поучиться у СССР. Потому что при таком сравнении даже тот социализм, что был у нас, по многим позициям превосходит наш хромой, но безудержно хищный капитализм».
Это уже было довольно печальное время в жизни Эльдара Рязанова — не только по причине возраста и болезней, но и оттого, что режиссера совершенно перестали радовать как политический строй страны, так и ее культура. Из того же интервью: «Я с отчаянием смотрю на то, как из нашего кино уходят такие понятия, как художественный образ, идея, сочувствие, милосердие, одухотворенность. А испарившись из кино, они уходят и из сознания людей. Режиссеры старшего поколения — Глеб Панфилов, Петр Тодоровский, да и я тоже — чувствуют себя отодвинутыми от кинопроцесса. Не нужны наши знания, опыт. И зрители теперь судят о кинематографе по чудовищным сериалам, напоминающим плохую самодеятельность».
При таком положении вещей неудивительно, что великий кинематографист разлюбил смотреть кино. К тому же «десятая муза» действительно значила для Рязанова столь много, что, прекратив снимать, он, вероятно, не мог удовлетвориться статусом просто кинозрителя, а не кинорежиссера. Вот и перестал интересоваться «движущимися картинками» как таковыми.
Глава шестая. «Я объявляю забастовку»
В 1973 году Брагинский-Рязанов написал свою третью пьесу — «Родственники». После комедии «Сослуживцы» драматическое сочинение с таким названием напрашивалось само собой. На эту преемственность прямым текстом указывает один из героев: «Я понимаю, что родственник — это даже хуже, чем сослуживец. Родственники — народ надоедливый, приставучий. А родственник из провинции — вообще катастрофа. Приезжает посторонний тип и во все суется…»
Надоедливый провинциальный родственник — в данном случае молодой врач Миша Румянцев, приехавший погостить в прекрасно обставленную квартиру Буровых. Глава семьи — Федор Сергеевич Буров, директор рыбного магазина; вероятно, вдовец. Его 28-летняя дочь Ирина, учительница немецкого языка, ни разу не была замужем и в этом смысле уже практически поставила на себе крест. Сравнений с ее предшественницей по несчастью Алевтиной из «Зигзага удачи» Ирина, пожалуй, не заслуживает, ибо человек она во всех отношениях прекрасный, хотя и некрасивый.
Сюжет пьесы, разумеется, вертится вокруг ожидаемой свадьбы Ирины, оказавшейся очарованной неким Заплатиным («неотразимый мужчина, но, несмотря на это, умен» — так его характеризуют авторы), который через пару дней после знакомства внезапно сделал учительнице предложение. Этому сверхнеожиданному для Ирины событию предшествовали такие заплатинские соображения: «Ей будет со мной хорошо. Я не урод, не глуп, с высшим образованием и далеко пойду… если мне помогут. Изменять я ей не стану, женщины мне опостылели. Она мне тоже изменять не будет. Кому она сдалась?»