Филимонов. Нет еще.
Лида. Закругляйтесь! И быстренько!
Филимонов (берет томик Ахматовой и открывает на странице, где закладка).
Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда…
Лида. Но это ведь женские стихи!
Филимонов. Анна Ахматова. Стихотворение Ахматовой, естественно, от женского лица, но точно отвечает моему внутреннему состоянию».
Те или иные стихи звучат почти во всех пьесах Брагинского-Рязанова, но в 1987 году режиссеру, видно, было уже даже и не до стихов. С другой стороны, чтение Филимоновым ахматовских строк логично вытекало из первой же сцены пьесы — беседы главного героя по телефону со своей женой. Заканчивая разговор, Елена Максимовна с воодушевлением сообщает мужу: «У нас на конференции был киоск, я там добыла томик Ахматовой. У меня последние пятнадцать копеек.
Филимонов. Ты зря съездила. Ахматову мне преподнесло трио чечеточников из Куйбышева.
Елена Максимовна. И ты этому трио дашь первый приз? Как выросли чиновники, раньше брали борзыми щенками, теперь берут Ахматовой!»
В 1987-м Ахматова уже не была дефицитом, шутка устарела — и скрытая цитата из «Ревизора» также не попала в фильм. Зато в нем оказались сцены из отчаянно модернистской постановки бессмертной гоголевской комедии силами медицинской самодеятельности — мотив, которого в пьесе 1977 года не было и быть не могло.
Заметки на полях. Рязанов и поэзия
Рязанов всю жизнь обожал поэзию, великое множество стихов знал наизусть и неустанно цитировал их не только в собственных фильмах, но и в интервью, и на творческих вечерах, и, надо полагать, в своей повседневной жизни. Эльдар Александрович мало говорил о любимых прозаиках, а вот любимых поэтов перечислял неоднократно: Анна Ахматова, Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Николай Заболоцкий, Мария Петровых, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Белла Ахмадулина… На стихи большинства из них по заказу Рязанова были написаны песни, звучащие в его фильмах.
Сам же Рязанов впервые (если не принимать всерьез период юношеских виршей) стал поэтом в 1976 году. Тогда ему пришло в голову знаменитое ныне стихотворение «У природы нет плохой погоды…», известное так же как песня на музыку Андрея Петрова, исполненная в «Служебном романе» Алисой Фрейндлих.
Первым человеком, которому Эльдар Александрович прочитал свое первое зрелое стихотворение, оказалась его дочь Ольга. К дебютному папиному версификаторству она отнеслась более чем скептически — не из-за техники исполнения, а только из-за содержания.
— Извини, папа, — сказала Ольга Эльдаровна, — но я такую философию никак не могу разделить — что всякие неприятности нужно почему-то с благодарностью принимать. А уж строчки о том, что «и болезней горестные всходы надо благодарно принимать» — это вообще ни в какие ворота!..
Рязанов, известный нетерпимостью к критике своего творчества, на дочку обиделся. Впрочем, «болезни» все-таки заменил «бессонницами».
У природы нет плохой погоды!
Всякая погода — благодать.
Дождь ли, снег… Любое время года
надо благодарно принимать.
Отзвуки душевной непогоды,
в сердце одиночества печать
и бессонниц горестные всходы
надо благодарно принимать.
Смерть желаний, годы и невзгоды —
с каждым днем все непосильней кладь.
Что тебе назначено природой,
надо благодарно принимать.
Смену лет, закаты и восходы,
и любви последней благодать,
как и дату своего ухода,
надо благодарно принимать.
У природы нет плохой погоды,
ход времен нельзя остановить.
Осень жизни, как и осень года,
надо, не скорбя, благословить.
Наряду с этим стихотворением в «Служебном романе» прозвучали строки Роберта Бёрнса, Евгения Евтушенко, Николая Заболоцкого и Беллы Ахмадулиной. Слабо разбиравшийся в поэзии Эмиль Брагинский после первого просмотра картины предположил, что его соавтор является сочинителем слов для песни, поочередно исполняемой обоими главными героями — Калугиной и Новосельцевым: «Моей душе покоя нет. / Весь день я жду кого-то. / Без сна встречаю я рассвет — / И все из-за кого-то». Рязанов пришел в восторг, услышав такую версию, поскольку то были слова Бёрнса в переводе Маршака (Эльдар Александрович восхищался обоими — и справедливо считал уровень их поэтического искусства для себя недостижимым).
О том, как стало песней и попало в фильм «Служебный роман» стихотворение «У природы нет плохой погоды…», Рязанов рассказывал неоднократно — и устно, и письменно. В одной из его книг соответствующая новелла снабжена двусмысленным заголовком «О подлых обманах композитора Петрова».
Для разнообразия послушаем другого непосредственного участника той новеллы — Андрея Петрова, коего годами напролет столь подло обманывал его главный кинематографический соратник:
«Раньше я вначале сочинял мелодию, на которую затем поэты писали слова.
Среди поэтов были очень талантливые — Г. Шпаликов, Г. Поженян, Л. Куклин, которые даже при таком неудобном для них способе писали замечательные стихи. А для „Служебного романа“ я впервые писал музыку на уже существующие стихи, и это были прекрасные образцы поэзии: Р. Бёрнс, Н. Заболоцкий, Е. Евтушенко… В. Блейк (!). Кроме В. Блейка было еще несколько стихотворений на эту же тему других авторов — на мой выбор. Я выбрал „У природы нет плохой погоды“ В. Блейка, под именем которого, как оказалось, скрывался „начинающий поэт“ Эльдар Рязанов. Это был остроумный, интеллигентный (если не сказать „высокоэтичный“) розыгрыш. Мой выбор был сделан только по художественным критериям (а впрочем, других и не было). Правда, эта история несколько подорвала мое доверие к Эльдару Александровичу, и в дальнейшем за именем каждого поэта, стихи которого мне предлагались для песни или романса к очередному фильму, мне мерещилось имя — Эльдар Рязанов».
В более юмористическом ключе Андрей Петров рассказал эту историю в 1985 году на творческом вечере «Эльдар Рязанов в кругу друзей»:
«Среди тех стихотворений, которые я отобрал, были стихи английского поэта конца восемнадцатого века Вильяма Блейка в переводе Маршака. После того когда уже на эти стихи была написана песня „У природы нет плохой погоды“, Эльдар Александрович мне сказал: „Вильям Блейк — это я“. Естественно, что доверие сразу было подорвано, и поэтому на нашей следующей работе — а это был фильм „О бедном гусаре замолвите слово“ — я уже с большим недоверием отнесся ко всем стихотворениям и делал довольно тщательные библиографические дознания, но там все было честно и там Эльдар Александрович не принимал участия. Но в следующем фильме „Вокзал для двоих“ он мне прислал текст Давида Самойлова для песни (эту песню прекрасно спела в фильме Людмила Гурченко), и когда все было сделано, Эльдар Александрович сказал: „Давид Самойлов — это тоже я“. А последняя наша работа — это был фильм „Жестокий романс“, рассказывающий о женской судьбе, и поэтому, естественно, Эльдар Александрович подобрал стихи поэтов-женщин: Марины Цветаевой, Беллы Ахмадулиной и Юнны Мориц. В общем, когда все романсы были написаны, Эльдар Александрович сказал: „Юнна Мориц — это тоже я“».
Эльдар же Александрович в те самые годы задался целью украсить своею поэзией не только собственные фильмы, но и литературные журналы. Так, в десятом номере журнала «Октябрь» за 1983 год была напечатана подборка стихотворений под общим заглавием «Эльдар Рязанов. Из лирики» (заголовок придумали в редакции — сам автор предлагал «Восемь с половиной стихотворений»; под «половиной» подразумевалась лаконичная эпиграмма на неназванного кинорежиссера).
Автор безуспешно ждал отклика на публичную демонстрацию новой грани своего таланта — но дождался только пародии (что, пожалуй, предпочтительнее разгромной рецензии). Пародист из журнала «Крокодил» остановил свой взор на самом длинном и самом непреднамеренно комическом стихотворении из первой рязановской подборки — опусе под названием «Близнецы»:
Гляжу я на себя со стороны,
и кажется: все это не со мною!
Нет, я себя не чувствую больным.
Но вроде я в разводе сам с собою.
Как будто это кто другой живет
и поступает так, а не иначе.
Тот совершает все наоборот:
где я бы засмеялся, тот заплачет.
Я за его поступками слежу:
какая глубина несовпаденья!
Где камень я за пазухой держу,
готов он становиться на колени.
Он смел, рисков, удачлив и речист,
а я завистлив, зол и неуверен.
Как он решителен! Какой он оптимист!
А у меня потеря за потерей.
Непринужденно входит он в контакт,
в нем комплекс полноценности, здоровья.
А я живу, хожу, дышу не так,
никто не отвечает мне любовью.
Ущербностью пронизан я насквозь,
осознаю и от того печалюсь.
Но мне больнее, чем в ладони гвоздь,
что он ко мне испытывает жалость.
Он далеко вознесся от меня,
мне без него тревожно и уныло.
Хотя мы очень близкая родня,
не совместит нас никакая сила.
По правде, я завидую ему
и торможу, тяну назад, толкаю.
Своим умишком я его уму
пугливые сомненья подпускаю.
Все говорят — он легкий человек
и, кажется, не обделен талантом.
Но с ветром, что гуляет в голове,
ему никак не выбиться в гиганты.
Я за его поступками слежу,
завидую его большим ошибкам.
Я сам-то, как положено, служу,
привыкший быть безропотным и гибким.
Тот вспыльчив и несдержан на язык,
а я хитер и потому молчальник.
А тот востер, сгибаться не привык.
Понятно, почему он не начальник.
Случилась бы, наверняка, беда,
коль я бы с ним не находился рядом.
Хотя мне удавалось не всегда
его сдержать пинком, словами, взглядом.