— Ах, что будет, то и будет… больше нет ни сил, ни… да ничего больше нет. <…>
Первый съемочный день, как правило в кино и как назло, был одним из финальных кадров всего фильма. Я появилась в красивом гриме, в синем платье с хвостом и в рыжей лисе. Обстановка в первый день нервная, многое не ладилось. Еще бы! Без подготовительного периода ворваться в большую картину!
— Что это за Марика Рёкк! Мне нужна Люся Гурченко! — кричал Эльдар. <…>
Зато на следующий день у меня середина фильма. Когда прошло одиннадцать лет с начала перестройки. Значит, моей „кляче“ лет пятьдесят пять. А что такое пятьдесят пять лет женщине, которая махнула на себя рукой, ударилась после своей грешной бурной жизни в Бога? Живет интересами подруг. Одинокая, но прыткая, веселая, компанейская. Когда я появилась в таком виде… О! Какое удовольствие было на лице у Эльдара! Так оно потихоньку и пошло…»
Самые приятные впечатления от работы над «Старыми клячами» остались также у Лии Ахеджаковой:
«…в мирном, созерцательном состоянии нирваны Эльдара Александровича можно наблюдать крайне редко. Мне это удалось сравнительно недавно — на съемках „Старых кляч“, когда мы снимали эпизод на Ваганьковском кладбище. Вот ведь, казалось бы — кладбище, ночь, жуткий холод, несмотря на лето; мы все у разрытой могилы, а на дне ее лежит наш оператор Гриша Беленький с камерой… А было так хорошо и нежно. И совершенно не страшно. Говорили вполголоса, негромко смеялись. Потом я заметила, что Гриша совсем замерз, и предложила дать ему выпить. Все меня поддержали, а поскольку Гриша не пьет, мы выпили сами. Правда, немного, так как надо было снимать дальше.
Просто передать не могу, как это было замечательно — тишина, лето, кладбище, и мы в этой тишине что-то делаем, снимаем, репетируем… И Рязанов был такой тихий, нежный, умиротворенный…
Однако уже очень скоро, когда мы перебрались снимать к Дому на набережной, от этого мира и покоя и следа не осталось. Начался совсем другой период — страстный, громкий и агрессивный. И клокочущий от ярости Рязанов налетал на нас с Гафтом: нам вечером надо на спектакль — а он этого знать не желает!
Но даже когда все ладится, благостным Рязанов не бывает. Просто тогда он выглядит, как если бы тигр в однокомнатной квартире развеселился: прыгал бы, стоял на задних лапах, вспрыгивал бы на стол, на кровать…»
Пожалуй, даже зрители, благожелательно воспринявшие фильм «Старые клячи», согласятся, что в иных местах этой картины Рязанов развеселился и раздухарился уж слишком избыточно. Порой не покидает ощущение, что авторы сценария «Кляч» вдохновлялись «сортирным юмором», как раз в те годы необычайно востребованным в американских комедиях плебейского толка. Под влиянием чего еще сценаристам могла, например, прийти в голову светлая идея, чтобы «клячи» расправились с ненавистным Хоменко при помощи лавы дерьма из ассенизационной автоцистерны?
«Посылая воздушные поцелуи сотрудникам, напевая и пританцовывая, Хоменко шел к „мерседесу“. Вдруг его смутил неприятный резкий запах.
— Олег, чем это вы ее моете? — остановился у самой двери хозяин.
— Шампунем. Самым лучшим. Французским. Фирменным! — и Олег распахнул дверцу.
Мощная волна дерьма обрушилась на Хоменко, Олега и охранников. Белоснежный смокинг Василия Георгиевича в одно мгновение изменил окраску. Василий Георгиевич упал и барахтался в дерьме, пытаясь встать. Немая сцена. Все оцепенели.
Хоменко вынул из петлицы смокинга, сменившего цвет с белоснежного на грязно-коричневый, гвоздику, отряхнул ее. Олег разевал рот, пытаясь что-то вымолвить, но из его горла вырывался только нечленораздельный клекот.
— Олег, вы уволены! — беспощадно сказал босс и направился в поисках такси.
— Москва!.. Вонючий город! — отрезюмировал событие Астраханцев».
Астраханцева — рыботорговца из Астрахани — сыграл Михаил Евдокимов, очень понравившийся Рязанову по роли в фильме Валерия Чикова «Не валяй дурака…» (1997). Кстати, и артистические способности Николая Фоменко были в полной мере оценены Эльдаром Александровичем после просмотра комедии того же года «Сирота казанская» (режиссер Владимир Машков).
Еще две существенные роли были отданы давним рязановским любимцам. Директора Дворца культуры и ухажера Марии Иосифа Лозовского сыграл Роман Карцев, а всецело положительного военного генерала Дубовицкого — Валентин Гафт.
Дубовицкий впервые появляется в сцене игры в казино, способной вызвать (и в свое время вызвавшей) больше всего нареканий. Одно то, что генерал, которому своих «солдат кормить нечем», пришел в казино с целью исправить это положение и проиграл там всю кассу дивизии, — сомнительный ход даже для гротескной комедии. Ну а уж эпизод фантастического обогащения «кляч» иначе как идиотским и не назовешь:
«— Начинай ты, Аня, — предложила Елизавета.
— Почему это я?! — удивилась Анна.
— Кому не везет в любви, тому везет в игре, — беспардонно заявила Лиза.
Анна покорно взяла фишку. Колесо уже вовсю вертелось. Анна никак не могла отважиться, на какую же цифру поставить.
— Ставьте, пожалуйста, — подстегнул крупье. <…>
И Анна сделала выбор! Она положила драгоценную фишку на число „21“.
— Очко! — одобрила Маша. — Молодец! <…>
Крупье торжественно объявил:
— Двадцать один! Вы выиграли. Поздравляю.
Подруги принялись тискать победительницу. Та гордо и смущенно улыбалась. Крупье лопаточкой пододвинул к Анне приличную кучку фишек.
— Ставьте ваши ставки, пожалуйста, — снова объявил крупье.
— Теперь я! — лихорадочно прохрипела Маша. Она схватила весь выигрыш и передвинула кучку на „21“. — Все ставлю на двадцать одно! <…>
Любу откровенно бил озноб. Анна, прикуривая, не могла зажечь зажигалку, Лиза крестилась, а Маша до крови закусила губу. А шарик, как назло, крутился очень долго. Наконец он судорожно прыгнул несколько раз и успокоился только тогда, когда улегся на цифре „21“. <…>
— Лиза! Теперь давай ты! — отдала распоряжение атаманша.
— Господи благослови! Господи благослови! — забормотала Лиза, быстро крестясь. — На двадцать одно. Все сразу! — Лиза словно бросилась в омут с головой. <…>
И снова закрутилась рулетка, снова затрепыхался шарик, пущенный профессиональной рукой. И, вы будете смеяться, он снова прилег отдохнуть на цифре „21“. <…>
— Теперь я? — обреченно спросила Люба. Сердчишко ее давно убежало в пятки.
— На двадцать один будете ставить? — бесстрастно поинтересовался новый крупье. <…>
Люба задумалась. Все вокруг тоже почтительно молчали.
— Давайте тогда на двадцать пятый номер! — махнула рукой Люба.
— Сколько ставите? — осведомился дилер.
— Все! — Люба играла, как говорится, под большое декольте. <…>
Вы будете смеяться, дорогой читатель, но и в четвертый раз выигрыш пал на номер, указанный в данном случае Любой».
В свое время жанр, в котором были сделаны «Невероятные приключения итальянцев в России», был метко обозначен Рязановым как «реалистический идиотизм». Но все-таки представить себе аналогичную сцену в том фильме невозможно. В сравнении с «Клячами» «Итальянцы» — скорее уж реализм «социалистическо-капиталистический», настолько безобидны, на сегодняшний взгляд, все имевшие там место натяжки и условности. К тому же взвинченный до предела темп «Итальянцев в России» заставлял — и заставляет по сей день — просматривать картину на одном дыхании, так что даже на десятом просмотре некогда остановиться и задуматься: а все ли, мол, в порядке с логикой?.. Вязкое же повествование «Старых кляч» лишь усугубляет вопиющую сценарную алогичность.
Сам Рязанов, однако, не то что не видел, а принципиально не хотел видеть недостатков своей новой работы, ибо картина нравилась ему безоговорочно. «Старых кляч» Эльдар Александрович ставил в один ряд с «Берегись автомобиля» и «Иронией судьбы» — трудно себе представить, что существует еще хотя бы один человек, разделяющий столь своевольное авторское мнение.
Остается впечатление, что к концу века Рязанов напрочь забыл то, что он сам пророчески писал еще в 1977 году: «Самое трудное и мучительное для режиссера — умение отказываться от снятых кадров и эпизодов. Ведь каждый кадр, каждый эпизод выношен, буквально вынянчен, а съемка их стоила неимоверных усилий, огромных нервных затрат, чудовищного душевного напряжения, да и деньги большие израсходованы. И вдруг выясняется, что сцена, которой ты гордился, тормозит движение всей картины. <…> Да, но в каждом из этих кадров, уговариваешь ты себя, есть что-то такое, что обогащает характер героя, углубляет идею фильма, свидетельствует о твоих формальных находках. Но тем не менее зрительское восприятие в этом месте ослабляется, зал перестает воспринимать эти прелести, потому что утеряно чувство меры. И вот тут нужно найти в себе мужество и принести в жертву даже хорошие куски картины, чтобы она выиграла в целом. К сожалению, на это способны немногие. Любовь к своему детищу часто слепа. Если бы снятое можно было отложить, а потом не спеша вернуться к нему — пороки увиделись бы зорче и явственней. Прозрение наступает, но поздно! Фильм затянутый, перегруженный, дурно смонтированный уже гуляет по экранам, вызывая неудовольствие зрителей».
«Старым клячам» с их хронометражем в 127 минут никак не повредили бы безжалостные монтажные ножницы. Хотя и здесь возникли бы трудности. Сцены, которые особенно портят картину, видны сразу — но, спрашивается, есть ли тут сцены, которые ее по-настоящему украшают? Если по гамбургскому счету, то таковыми можно признать разве что многочисленные песенные номера с замечательными, как обычно, мелодиями Андрея Петрова. В частности, эту печально-светлую песню на стихи режиссера:
Мчатся годы-непогоды
над моею головой…
Словно не была я сроду
Кучерявой, молодой.
Едут дроги-недотроги,
от тебя увозят вдаль,
а покрытье у дороги —
горе, слезы и печаль.
Эти губы-душегубы
невозможно позабыть.