стиль, и персонажи у меня тоже будут свои, не похожие на других. Раз уж Моэм не гнушался детского метода – подражания, – то мне и подавно не зазорно.
Произведения Хемингуэя научили меня изъясняться простыми декларативными предложениями без излишеств вроде фигур речи; предпочитать реалистичный, даже приземленный, прозрачный язык, который сам Хэмингуэй позаимствовал у Марка Твена; он вообще считал, что из «Приключений Гекльберри Финна» выросла вся американская художественная литература. Если не ошибаюсь, поэт Арчибальд Маклиш сказал о Хемингуэе, что тот «задал стиль своему времени»; аллюзия на первый сборник хемингуэевских рассказов «В наше время».
Фолкнер показал, как рвать эти цепи, освобождаться для написания длинных сложносочиненных предложений и вводных параграфов – часто с образом, который к концу фразы выстреливает метафорой.
Позднее я сам себя отлучил от обоих – и от Хемингуэя, и от Фолкнера.
В начале «Цветов для Элджернона» стиль Чарли по-детски непосредствен и прям, лишен метафор; по мере изменений в мозгу Чарли простые декларативные предложения становятся сложными, затем – сложносочиненными, замысловатыми и метафоричными. Далее, по мере того как ухудшается способность Чарли излагать мысли на бумаге, стиль вновь делается простым, пока не дегенерирует до состояния, смежного с неграмотностью.
Так вот я и учился – у мастеров художественного слова, в судовой библиотеке.
Заправившись в Арубе, «Полярная звезда» взяла курс на Каракас с целью загрузиться мазутом. Затем мы направились домой. Не зная точной даты прибытия, я не страдал от обилия обязанностей.
Однажды мы с косоглазым радистом играли в шахматы у меня в кабинете. Вдруг послышался громкий стук в дверь, и к нам вломился матрос. По его лицу я сразу понял: случилась беда.
– Скорее, док! Там с одним парнем из палубных плохо!
– Что такое?
– Не знаю, только его рвет, все рвет. Теперь уж черная дрянь какая-то изо рта льется и из носу!
Я схватил чемоданчик и велел радисту кликнуть капитана и старпома.
Сам я последовал за матросом – по мостику, в кубрик на носовой палубе. Толпа на полубаке расступилась, дала мне дорогу. Еще от двери я учуял вонь – смесь сладкого лимонного сиропа и рвотных масс; меня затошнило, но я взял себя в руки и вошел.
На нижней койке кверху лицом лежал мужчина средних лет, плотного телосложения. Голова его была повернута набок, лицо покрывала темная кровянистая слизь. Пострадавший втягивал ее ноздрями и ртом, снова исторгал, булькал и явно задыхался.
Этого матроса я уже видел – то отдраивающим колодезную палубу от мазута, то красящим, то починяющим что-нибудь. Пару раз, маясь от похмелья, он заходил в амбулаторию и просил аспирин; лишь однажды упомянул, что в Филадельфии у него большое семейство.
Что с ним стряслось, я не представлял. Сообразил только, что он, того и гляди, насмерть захлебнется собственной кровавой рвотой.
– Ну-ка, взяли! Перевернем его! – скомандовал я.
Подскочили двое матросов, и общими усилиями мы перевернули пострадавшего лицом вниз.
– Кто-нибудь знает, что с ним такое? Откуда этот сладкий запах?
– Не успели мы от Каракаса отчалить, у него выпивка вся вышла, – заговорил один матрос. – Так он дождался, когда камбуз закроется, да и спер целую кварту лимонной эссенции. Думаю, всю ее и вылакал.
Я покачал головой. Ну и что мне делать?
Даже вниз лицом бедняга все-таки продолжал захлебываться – рвотные массы возвращались в организм через нос.
Явился радист.
– Ну и вонища! Помочь тебе, док?
– Зови капитана!
– Приказано его не трогать. Он спит. Рулит старпом.
– Человек, того и гляди, в собственной блевотине утонет. Попробую сделать ему искусственное дыхание – может, получится очистить легкие. Давай, по рации свяжись с каким-нибудь судном, где есть настоящий врач. Скажи, у нас один молодчик выпил кварту лимонной эссенции.
Радист кивнул и исчез. Я разулся, сел на матроса верхом и повернул его голову влево. А потом начал делать ему искусственное дыхание, как учили в скаутском морском отряде.
– Дурной воздух – прочь, – приговаривал я, надавливая матросу на спину. – Чистый воздух – внутрь, – на этих словах я отпускал руки, чтобы легкие могли наполниться. – Дурной воздух – прочь… Чистый воздух – внутрь…
Так я усердствовал добрых полчаса, не представляя, чем занимаюсь – спасаю человека или гублю.
Примчался дежурный по камбузу, принес радиограмму, полученную радистом с военного судна. «Сделайте искусственное дыхание» – вот что в ней было написано.
Мне полегчало. Значит, я действовал правильно.
Свои приемы я показал одному из матросов, он сменил меня на спине пострадавшего, стал повторять, как заклинание: «Дурной воздух – прочь, чистый воздух – внутрь…»
Пульс уже не прощупывался. Я велел передать радисту, чтобы снова связался с морским судном. Мне нужны были инструкции.
Через несколько минут явился капитан собственной персоной, да с радиограммой.
– Как успехи, казначей? – спросил он.
– По-моему, он безнадежен.
– Врач с военного судна говорит, пациенту нужно ввести адреналин в сердце.
Я заартачился.
– Он не мой пациент!
– А чей же? Кто у нас тут судовой врач?
– Это вы так распорядились.
– А сейчас распоряжаюсь сделать ему в сердце инъекцию адреналина!
– Я таких инъекций сроду не делал. Вдруг я его убью?
– Это приказ! Давай, вколи ему адреналин, не то я тебя на гауптвахту отправлю, а как только в порт прибудем – под трибунал отдам.
Я покосился по сторонам. Свидетелей было хоть отбавляй.
– Я подчинюсь только письменному приказу, сэр.
Капитан отыскал ручку и бумагу и повторил приказ в письменном виде.
– Хорошо, – сказал я. – Только человек наверняка уже мертв.
Все необходимое было у меня в чемоданчике. Я подготовил шприц и снова взглянул на капитана.
– Вы точно хотите, чтобы я это сделал, капитан?
– Если он мертвый, терять нечего.
– Я не уверен.
– Коли!
По моему распоряжению матросы перевернули несчастного на спину. Сердце уже не билось – я не мог найти его по стуку. Вонзил иглу наугад. Ввел адреналин.
Ничего не произошло. Капитан послал кого-то к радисту с поручением уведомить врача на военном судне.
Через несколько минут посыльный вернулся с радиограммой. Капитан прочел ее вслух:
– «Продолжайте делать искусственное дыхание до полуночи. Тогда можете констатировать смерть».
– Но он же мертвый!
– На берегу будет произведено следствие. Делай, как велит врач.
– Почему именно я?
– Потому что ты исполняешь обязанности врача на этом судне, потому что он – твой пациент и потому что ты получил приказ в письменном виде.
Мы перевернули беднягу на живот, и еще целых полтора часа я просидел верхом на остывающем трупе, шепча: «Дурной воздух – прочь, чистый воздух – внутрь».
В полночь я констатировал смерть. Покойника завернули в парус, и я спросил капитана, будем ли мы хоронить его в морской пучине.
– Нельзя, – отвечал капитан. – До Флориды два дня пути. Я обязан доставить труп для вскрытия.
– Где же он будет целых два дня?
Капитан пожал плечами.
– В холодильник его затолкайте.
Команда стала возмущаться вслух. Ропот неодобрения покатился от кубриков к капитанскому мостику. Вперед выступил боцман, отодвинул зевак, закрыл люк.
– Капитан, при всем моем уважении…
– В чем проблема, Боутс?
– Люди против. Не хотят, чтоб рядом с провизией лежал покойник. Многие суеверны. Так и до мятежа недалеко.
Капитан взглянул на меня.
– Какие будут предложения, доктор?
От «доктора» я прищурился. Вот так повышение!
– Мы его завернули в водонепроницаемую ткань. Пускай побудет в трюме – место же есть. Можем обложить его сухим льдом.
Боцман одобрительно кивнул.
– На такое ребята согласятся.
– Ладно, Боутс, – сказал капитан. – Распорядитесь там.
С этими словами капитан направился к себе в каюту.
Наконец мы бросили якорь в Форт-Лодердейле. С палубы я наблюдал, как к «Полярной звезде» приближается катер с офицерами ВМС.
Конечно, я сделал все что мог; вдобавок действовал по приказу, полученному непосредственно от капитана; но процедура расследования меня страшила. Бумажку с капитанским приказом я сразу спрятал в чемодан – и теперь хвалил себя за дальновидность. Что было бы со мной, если бы бумажка потерялась? Может, меня осудили бы за занятия медицинской практикой без соответствующей лицензии? А то и за убийство? Нет уж! На корабле капитан – царь и бог. Он назначил меня врачом – вот я и врачевал.
Расследование провели наскоро и с большим небрежением. «Смерть в результате несчастного случая, спровоцированного самим потерпевшим» – вот каков был вердикт. Моя репутация осталась незапятнанной.
В пункте назначения мне вменили новую обязанность – помогать комиссару по судоходству, который занимался списанием на берег членов команды. Каждому моряку я выдал официальное свидетельство об увольнении. А когда настало время набирать людей для следующего рейса, на «Полярную звезду» записались только офицеры. Боцман не преувеличивал степень суеверности матросов. Они действительно считали, что судно, на котором умер человек, обречено. Даром что ко мне у следствия вопросов не возникло, почти все матросы своими глазами видели, как я сидел верхом на покойнике. Быстро распространился слух, что я – этакий Иона, беда и проклятие для корабля. Еще бы – своими заклинаниями про дурной и чистый воздух я уморил человека, а пожалуй, и душу его отправил прямиком в ад.
На палубе я столкнулся с боцманом и несколькими матросами, готовыми сойти на берег. На меня смотрели с укоризной, и я не выдержал.
– Простите, что не сумел спасти вашего товарища.
Боцман положил ладонь мне на плечо.
– Ты сделал все, что было в твоих силах. Пожалуй, не сыщешь доктора, у которого не умер бы хоть один пациент.