– Понравилась тебе вечеринка в субботу? – спросил он.
Я бы предпочла, чтобы он говорил не с полным ртом, но увы.
– Да, спасибо, – ответила я, – я впервые попробовала танцевать и получила большое удовольствие.
Он продолжил запихивать еду в рот. Этот процесс, как и производимый им шум, в своей неутомимости казался почти машинным.
– А тебе понравилось? – спросила я.
– Э-э-э… Все было здорово, разве нет? – ответил он.
Рэймонд не пользовался ножом, а вилку держал в правой руке, будто ребенок или американец. Он улыбнулся.
Я задумалась, не спросить ли его, танцевал ли он еще в тот вечер с Лаурой и проводил ли ее домой, но решила, что не стоит. В конце концов, это не мое дело, а назойливые расспросы свидетельствуют о полном отсутствии хороших манер.
– Так что ты решила по поводу повышения? Будешь соглашаться?
Разумеется, я размышляла над этим вопросом в свободные минуты. Я выискивала подсказки и знаки судьбы – но их не было, разве что в пятничном кроссворде в двенадцатой по горизонтали значилось «тот, кто выступает за перемены». Я посчитала это хорошим предзнаменованием.
– Я соглашусь.
Рэймонд улыбнулся, отложил вилку и поднял руку ладонью вперед. Я поняла, что от меня требовалось приложить к ней свою ладонь, совершив тем самым ритуал, который именуется «отбить пять».
– Так держать, – сказал он, – поздравляю.
Я ощутила вспышку счастья, будто зажглась спичка. Не помню, чтобы раньше меня кто-то с чем-то поздравлял. Это в самом деле оказалось очень приятно.
– Как поживает твоя мама, Рэймонд? – сказала я, наслаждаясь как моментом, так и последним кусочком булочки.
Рэймонд принялся рассказывать о своей матери и сообщил, что она обо мне спрашивала. Я ощутила смутное беспокойство, привычную тревогу, неизменно вызываемую чрезмерной материнской любознательностью, но он меня успокоил.
– Ты ей очень понравилась, – сказал он, – говорит, ты можешь забегать, когда хочешь. Ей очень одиноко.
Я кивнула. Это было понятно с самого начала. Рэймонд извинился, встал и поплелся в туалетную комнату. В ожидании его возвращения я оглядывалась по сторонам. За соседним столиком сидели две женщины примерно моего возраста, каждая с нарядно одетым грудным ребенком. Оба младенца лежали в детских автомобильных креслах; один дремал, другой сонно следил взглядом за пляшущим на стене лучом света. За нашими спинами ожила, зашипев, кофеварка, и я увидела, как по лицу ребенка рябью прокатились волны тревоги. Он медленно вытянул свои милые розовые губки, будто для поцелуя, а потом широко раскрыл рот и выдал протяжный вопль весьма приличной громкости. Мать взглянула на него, убедилась, что с ним все в порядке, несмотря на крик, и вернулась к беседе. Крик стал еще громче. Я предположила, что в этом есть эволюционный смысл: душераздирающий плач младенца имеет ровно такую высоту и громкость, чтобы для взрослого человека представлялось невозможным не обратить на него внимание.
Ребенок стал извиваться, бешено молотить в воздухе кулачками, а лицо его каждую минуту становилось все краснее. Я закрыла глаза, безуспешно пытаясь абстрагироваться от шума. «Не плачь, пожалуйста, не плачь. Я не знаю, почему ты плачешь. Ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Чем тебе помочь? Тебе плохо? У тебя что-то болит? Ты хочешь есть? Я правда не знаю, что делать. Не плачь, пожалуйста. У нас нет еды. Мамочка скоро вернется. Где же мамочка?» Моя рука дрожала, когда я поднесла к губам свой кофе. Я старалась дышать как можно медленнее, упершись взглядом в столешницу.
Крик прекратился. Я подняла глаза и увидела, что ребенок уютно устроился на руках у матери, которая покрывала его лицо поцелуями. Из моей груди вырвался вздох. У меня отлегло от сердца.
Когда вернулся Рэймонд, я заплатила за ланч, поскольку в прошлый раз меня угощал он. Я начала постигать концепцию чередующихся выплат. Однако он настоял на том, чтобы оставить чаевые. Пять фунтов! Официант просто донес еду от кухни до нашего стола, и эта нехитрая работа и так уже оплачивается владельцем кафе. Рэймонд вел себя безрассудно и расточительно – не удивительно, что он не может позволить себе нормальную обувь и утюг.
Мы неторопливо зашагали обратно к офису, и Рэймонд в подробностях изложил мне какую-то проблему с компьютерным сервером, которую ему предстояло решить. Я ничего не поняла, но меня это не особенно волновало. В вестибюле Рэймонд направился к лестнице, ведущей в его отдел.
– Скоро увидимся, – сказал он, – всего хорошего.
Его слова звучали не как пустая формула вежливости: он как будто действительно собирался вскоре со мной увидеться и по-настоящему желал мне всего хорошего. В груди разлилось тепло – приятное, искристое чувство, чем-то напоминающее глоток горячего чая холодным утром.
– Тебе тоже всего хорошего, Рэймонд, – искренне ответила я.
В тот вечер я собиралась расслабиться с чашкой мясного бульона «Боврил» и послушать по радио очень интересную передачу о южноафриканской политике, предварительно просмотрев в Интернете страницы Джонни Ломонда. В «Твиттере» он разместил бессвязный пост о персонаже какого-то телесериала, а в «Фейсбуке» – фотографию ботинок, которые ему хотелось приобрести. Так что в плане новостей день выдался непримечательный. Услышать в понедельник голос мамочки было неожиданным и далеко не приятным сюрпризом.
– Элеанор, дорогуша. Я понимаю, время для разговора сегодня неурочное, но я думала о тебе. Просто хотела услышать тебя, узнать, как ты, все такое.
Я молчала, шокированная ее незапланированным вторжением в мой вечер.
– Ну? – сказала она. – Я жду, дорогуша…
Я откашлялась.
– Со мной… я в порядке, мамочка. Ты думала обо мне?
Это что-то новое.
– Ну да… Хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, не хочешь ли ты, чтобы я тебе посодействовала в твоем проекте? Там, где я нахожусь, мои возможности весьма ограничены, но при желании я вполне могла бы… задействовать кое-какие связи, что ли. Может, я даже смогу организовать коротенькую встречу – забегу и помогу тебе немного? Да, это кажется невозможным, но как знать. Ведь человеку под силу даже горы свернуть.
– Нет, мамочка, нет, нет, нет… – поспешно забормотала я. Услышав, как она втягивает носом воздух, я напряглась и выстроила слова в нужном порядке: – То есть, большое тебе спасибо за предложение, но, полагаю, мне придется его отклонить.
Она со свистом выпустила воздух из легких.
– Можно узнать почему? – ее голос звучал несколько недовольно.
– Просто… Я правда думаю, что у меня все под контролем, – ответила я. – Полагаю, будет лучше, если ты… воздержишься. Я не уверена, что на данном этапе ты можешь мне чем-то помочь.
– Ну ладно, дорогуша… если ты так уверена. Но тебе ведь известно, что я умею действовать очень эффективно? В то время как ты, говоря откровенно, порой ведешь себя как неуклюжая идиотка.
Я вздохнула, стараясь не издать при этом ни звука.
– Кроме того, – продолжала она, – меня все больше охватывает нетерпение. Необходимо, знаешь ли, двигаться вперед. Побольше активности, Элеанор, – вот что сейчас нужно, дорогуша.
Ее голос звучал немного спокойнее.
– Да, мамочка. Да, ты, конечно, совершенно права.
Действительно, мой интерес к музыканту и соответствующие действия были подавлены более животрепещущими проблемами и событиями последней пары недель. Слишком много других дел – Рэймонд, новая работа, Самми с его семьей… Мамочка была права.
– Я попытаюсь немного ускорить события, – сказала я.
Я надеялась, что такой ответ ее умиротворит. Она стала прощаться.
– Ой, мамочка, подожди секунду. Ты же сказала, что хочешь сообщить две вещи – какая вторая?
– И правда, – ответила она, и я услышала, как из ее рта вырвалась презрительная струя табачного дыма. – Я лишь хотела сказать, что ты совершенно бесполезная трата человеческого материала. Вот и все. Ладно, дорогуша, пока! – сказала она, сияющая и острая, как нож.
Тишина.
@johnnieLrocks
Срочная новость! Я ухожу из «Первых пилигримов». Никаких ссор, чуваков по-прежнему РЕАЛЬНО уважаю
#солоартист #рождениезвезды (1/2)
@johnnieLrocks
Начинаю соло карьеру в другом, более мощном направлении. Подробности позже. Всем любовь
#долойпредрассудки (2/2)
22
В среду вечером мамочка, как обычно, вышла на связь, поэтому интервал между сеансами нашего общения оказался совсем коротким.
– Приветики! – сказала она. – Это опять я! Ну, что нового ты можешь рассказать мамочке?
Поскольку после понедельника ничего примечательного не произошло, я рассказала ей о вечеринке в честь дня рождения Кита.
– Да ты, Элеанор, в последнее время прямо настоящая светская львица? – спросила она неприятно приторным голосом.
Я ничего не ответила: обычно так было безопаснее всего.
– Во что ты была одета? Не сомневаюсь, ты выглядела совершенно нелепо. Дочь моя, во имя всего святого, заклинаю тебя: скажи, что ты не пыталась танцевать.
Мое напряженное молчание подсказало ей ответ.
– О боже, – вздохнула она, – танцы предназначены для красивых людей, Элеанор. Только представлю, как ты ворочаешься на танцполе, будто морж…
Она долго громко смеялась.
– Ах, спасибо тебе, дорогуша, огромное тебе спасибо. Хорошее настроение на весь вечер обеспечено! – Потом опять засмеялась. – Танцующая Элеанор!
– Как твои дела, мамочка? – тихо спросила я.
– Отлично, дорогуша, просто отлично. Сегодня у нас вечер чили – как всегда, огромное удовольствие. Потом будем смотреть кино. Чудно!
Она говорила беззаботным, веселым тоном, в котором я распознала граничащие с истерикой нотки.
– Мамочка, а меня повысили в должности, – в своем голосе я не смогла скрыть легкой вспышки гордости.
Она фыркнула.
– Повысили в должности! Как невероятно впечатляюще! И что это означает – лишние пять фунтов в неделю?