— Когда выберусь отсюда, буду вести бизнес исключительно с учреждениями. Вот где золотое дно.
— Даже так?
— Да. Теперь концепция крепкого здорового сна уже не мое личное дело.
Через час Джереми потерял сознание и пролежал так несколько дней, приходя в себя и снова погружаясь в ли хорадочное забытье. Он смотрел на меня, хотя я до сих пор не уверена, узнавал ли. Что мне довелось пережить!
К следующим выходным Джереми смог вернуться домой, но вот двигательные функции сильно нарушились. Он дрожал, замирал и с трудом удерживал в руках даже ложку. Я была для него матерью и нянькой, пришлось привыкать к тому, что он не только мой сын, а еще и взрослый мужчина.
Несколько дней спустя у Джереми случился рецидив: его охватил злостный, отвратительнейший грипп. Бедняга горел и метался в поту; он взмок, как подмышки у гориллы, им словно полы мыли в борделе, будто… не знаю, добавьте сюда первую же омерзительную метафору, какая придет вам в голову. Я целыми днями не отходила от кровати, отирала ему пот со лба и делала все, что полагается хорошей сиделке. Практических навыков по этой части почти не требовалось; должно быть, умение ухаживать за больными заложено в нас природой, как у птиц — умение строить гнезда.
Заботиться о человеке — занятие не из простых, утомительное и все же не тягостное. Бывает, ты дома одна, и вдруг раздается какой-то шорох; замираешь и вслушиваешься, не повторится ли необычный звук. С больными — похоже; только тут постоянно находишься в неком умственном ступоре, тонко подмечая изменения в самочувствии опекаемого.
Как-то раз Джереми попробовал нанести пару безжизненных мазков на красную стену в кухне, но я отправила его обратно в постель.
Когда ему становилось легче, он пытался развеять меня и задавал глупые вопросы.
— Мам, а почему вода не имеет вкуса?
— Потому что мы сами состоим из воды, вот почему.
— Мам, а почему так приятно, когда есть деньги?
— Потому что… — Вопрос поставил меня в тупик. А правда, почему хорошо себя чувствуешь, имея что-нибудь за душой?
Джереми сказал:
— Мам, ты не похожа на человека, которому нравится сорить деньгами.
— Я? Нет, конечно. Я же не дурочка — с деньгами-то всегда спокойнее. Незамужняя женщина моего возраста нуждается в защите, хотя бы в финансовой, какое бы место в обществе она ни занимала.
— А ты никогда не раскошеливалась на что-нибудь клевое, но совершенно бесполезное?
— Например?
— Ну, не знаю. Нижнее белье из шиншиллы. Пламенный танцор, от которого мурашки по коже и дым из ушей, и чтобы он стаскивал с тебя трусики зубами.
— Нет.
— Тебе непременно надо что-то сделать. Если бы я не был таким пропащим, я бы с радостью потратил «бабки» за тебя.
— Не будь пессимистом. Ты вовсе не пропащий, и я с удовольствием помогу тебе потратить мои деньги.
Вообще-то я немного поскромничала в начале сего повествования. У меня кое-что припрятано на черный день. Зарплата у меня не маленькая, денег я не транжирю. К тому же играю на бирже, принимая решения по наитию, и до сих пор интуиция меня почти не подводила. В большинстве случаев достаточно руководствоваться здравым смыслом. В начале девяностых я купила акции, в названиях которых фигурировал корень «майкро». Впоследствии я вовремя подсуетилась и выгодно их продала, одним махом обеспечив себе безбедную старость. В то же самое время надо обязательно вкладывать в компании, которые производят суп и зубную пасту, потому что, что бы ни случилось с экономикой, на их товары всегда будет спрос.
Откровенно говоря, я богата, и потому действительно странно, что не трачу на себя. Просто когда вы одиноки, начинаете понимать, что деньги — это единственная защита. От чего? От того, что вас вытащат из постели посреди ночи и пустят на протеиновые вафли для семейных везунчиков. Хочется быть уверенной, что восьмидесятилетней старухой тебя поселят в дом призрения, где ты будешь биться об заклад с такими же денежными мешками, кто из нянечек сегодня меняет подгузники. Богатый мужчина — это неизменно просто богатый мужчина, а богатая женщина — это всего-навсего несчастная бабенция, у которой водятся деньжата. Я сказала:
— Вообще-то я использую свои деньги: держу семейство в узде.
— Каким образом?
— Ну, грубо говоря, решаю, кто попадет в завещание, а кто — нет. Знаю, низкопробно и избито, но это власть, и мне она нравится. Если меня завтра собьет автобус, соблюдут минимум формальностей и бросятся читать «последнюю волю».
— Ты к себе несправедлива.
— Единственным исключением будет, пожалуй, мать. Финансово она во мне не заинтересована, зато ей будет любопытно узнать, кто что отхватил.
В комнате повисло молчание. Я сказала:
— Нет необходимости повторяться, сын мой, но с твоим появлением все изменилось.
— А Ральф Лорен не изготавливает дизайнерские аппараты для искусственного дыхания?
Вернемся к событиям недельной давности: к той поздней ночи, когда я прошла в гостиную проверить электронную почту и обнаружила послание герра Байера с иконкой-приложением. Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, прежде чем щелкнуть мышкой по кнопке «загрузить».
Я знала, что сейчас увижу, и после двадцати бесконечных секунд ожидания уже рассматривала интересующего меня человека из Вены, Клауса Кертеца, бесспорного отца Джереми. Пусть он набрал вес, покрылся щетиной и в нем проскальзывало нечто необъяснимое, неизменно отличающее европейцев, и все же это был он. Видно, я и впрямь здорово набралась в тут ночь на крыше ночного клуба, раз смогла забыть такое лицо. Теперь же при виде его я будто упала и грохнулась головой о разделочный столик. В ушах звенело.
Даже не знаю, на счастье или на беду я снова его увидела. Он — отец Джереми, и в то же время… насильник, растлитель, неизвестно кто. Единственное, что мне пришло в голову, — сбегать за ниспосланным свыше счастливым камешком, с которым мы были неразлучны.
И вот прошла уже неделя, а я до сих пор не позвонила герру Байеру и не послала ему ответа. Сижу за компьютером и филоню, так и эдак прокручивая в воображении физиономию Клауса Кертеца, представляя его стройнее и моложе, как Джереми. Я постоянно посматриваю на лицо сына на фотографии, которая стоит на моем столе, и не нахожу ни малейшего сходства с собой. Я чувствую себя пустым квадратиком из игры «Эрудит», затерявшимся среди клеток с буквами. Я — пенопластовый наполнитель в упаковке, салфетка в «Макдоналдсе», прозрачная изолента. Счастливчик принц Уильям, ведь он так похож на мать.
Я до сих пор ни словом не обмолвилась об участии родных и Донны в судьбе Джереми. Я думала, теперь они будут частыми гостями в моем доме, но едва спало ощущение новизны, близкие стали наносить визиты все реже и реже. Надо упомянуть об одном неприятном случае, связанном с Уильямом. Как-то мы разговаривали по телефону, и брат сказал:
— Знаешь, хотел спросить из чистой предосторожности: тебе не показалось, что сынуля — «охотник за сокровищами»?
—Думаешь, наденет мне на голову пакет от «Чудо-хлеба» и квартирку на себя перепишет? Не смеши.
— А кто знает…
— Уильям, новенький «бумер» ему не светит. Блестящие побрякушки-безделушки — еще куда ни шло. Я в жизни ни на кого не тратилась. Извини, в этой области я полный профан.
Часом позже зазвонил телефон. Сестрица:
— Что я слышу? Ты собираешься подарить Джереми дизайнерскую бижутерию?
Что касается матери — у нее снега зимой не допросишься, даже если речь идет о прихворнувшем ребенке.
— Вот вы у меня болели, так, бывало, выгонишь на улицу — крепенькие как огурчики возвращаетесь. Ему надо в прохладе побыть, на свежем воздухе.
Конечно, она руководствовалась лучшими побуждениями, просто ее разум не мог объять всех проявлений неподатливого недуга. Кстати говоря, матушке не терпелось представить Джереми своим подругам, и ее останавливало одно: раскрылся бы позорный факт, что дочурка забеременела совсем соплячкой. Некоторое время наша благоверная лелеяла надежду выдать Джереми за «блудного племянничка», но семейство пресекло сию кощунственную мысль на корню.
Наконец мать привела с собой пугливую подружку Шейлу. Пока они сидели у нас в гостях, женщина не задала ни одного вопроса о прошлом Джереми; могу лишь догадываться, какую приторную историю скормила ей мамуля. Парень, конечно, был само обаяние, и впервые в жизни я подумала, что у матери есть повод мной гордиться. Я была столь потрясена таким откровением, что удалилась в спальню и заперлась ото всех и вся, дабы вдали от суеты спокойно поразмыслить и посмаковать новое чувство. Когда я вернулась в гостиную, Джереми распаковывал коробки с подарками. Мать завалила его дорогими дизайнерскими шмотками. Денег она никогда не жалела, но и расточительной ее назвать нельзя. Подозреваю, бабуля пыталась откупиться. Впрочем, эти соображения я решила оставить при себе. Джереми был и сам далеко не глуп — мгновенно ее раскусил. Когда гости разошлись, он спросил меня:
— А мать в детстве жалела на тебя денег?
—Да нет вроде бы. — Честно говоря, родительница, может, по-своему гордилась предполагаемой девственностью дочурки и в то же время пыталась разодеть меня как конфетку, покупая непомерно дорогие наряды. Не скупилась она и на косметику — что угодно, лишь бы усилить секса-пильность неприметной толстушки. «Пусть мальчики заинтересуются упаковкой и снимут тебя с полки, чтобы рассмотреть получше». Если бы я проявила хоть толику интереса, кожаные прибамбасы с шипами и клепками, а также комплект наручников давно были бы моими — что угодно, лишь бы подчеркнуть интерес к противоположному полу. Думаю, поставь перед матерью выбор, кем она хочет видеть дочь: девственницей или шлюшкой, подозреваю, выбор бы пал на последнее. К счастью, Лесли с куда большим энтузиазмом участвовала в маменькиной кампании за пропаганду секса.
Джереми оказался прав насчет Донны: очень скоро она начала проявлять бешеную активность в моей квартире, будто тинейджер, который зарабатывает билеты на концерт. Не хочу умалять ее намерений, но она умудрилась превратить единственный поход в боулинг-клуб в пожизненную связь с мужчиной. Донна с такой остервенелой горячностью опекала Джереми, что невольно приходили на ум фильмы про сестер милосердия.