Она попросила объяснить ей то, что он не мог объяснить даже себе самому.
— Ты не нравишься мне. Ты мне нужна.
Парк ожидал, что она оборвет его. Скажет: «Ха», или: «Боже», или: «Это похоже на какую-нибудь слезливую любовную песенку».
Но Элеанора молчала.
Парк заполз обратно на кровать, уже не заботясь о том, что там услышит Элеанора.
— Возможно, ты спросишь, почему нужна мне, — прошептал он. Впрочем, сейчас даже шептать было необязательно — только шевелить губами и дышать. — Но я не знаю. Только знаю, что это так… Я скучаю по тебе, Элеанора. Хочу быть с тобой все время. Ты самая клевая девчонка, какую я встречал. И самая веселая. И все, что ты делаешь, удивляет меня. Я бы хотел сказать, что именно поэтому ты мне и нравишься. Потому что с тобой я иду выше и дальше… Но думаю, это не все. Еще у тебя рыжие волосы, и мягкие руки… и ты пахнешь как праздничный торт…
Парк подождал, не скажет ли она что-нибудь. Но Элеанора молчала.
Кто-то осторожно постучал в его дверь.
— Секунду, — прошептал Парк в трубку. — Да? — сказал он громко.
Мама приоткрыла дверь — ровно настолько, чтобы просунуть голову.
— Не допоздна, — сказала она.
— Хорошо.
Она улыбнулась и закрыла дверь.
— Я тут, — сказал Парк. — А ты?
— Здесь, — отозвалась Элеанора.
— Скажи что-нибудь.
— Я не знаю что.
— Что-нибудь, чтобы я не чувствовал себя так глупо.
— Не чувствуй себя глупо, Парк.
— Прелестно.
Оба затихли.
— Спроси меня, почему ты нравишься мне, — наконец сказала она.
Парк почувствовал, что улыбается. Будто бы что-то теплое пролилось на сердце…
— Элеанора, — сказал он — просто потому, что ему нравилось произносить ее имя, — почему я тебе нравлюсь?
— А ты мне не нравишься.
Он подождал. И еще подождал.
А потом рассмеялся.
— Ну ты и язва.
— Не смейся. Я просто собираюсь с духом.
Парк понимал, что она тоже улыбается. Ее лицо стояло перед глазами. И ее улыбка.
— Ты мне не нравишься, Парк, — снова сказала она. — Я… — она помедлила. — Я не могу это сказать.
— Почему?
— Я стесняюсь.
— Да ладно! Только мне.
— Я боюсь, что скажу слишком много.
— Не скажешь.
— Я боюсь говорить тебе правду.
— Элеанора…
— Парк.
— Я тебе не нравлюсь… — подбодрил он, прижимая базу телефона к нижнему ребру.
— Ты мне не нравишься, Парк, — сказала она. На миг померещилась, что она и в самом деле имела в виду именно это. — Я… — Ее голос был теперь едва слышен. — Я думаю, что живу для тебя.
Он закрыл глаза и прижался головой к подушке.
— Вряд ли я хотя бы дышу, если мы не вместе, — прошептала она. — Когда я вижу тебя в понедельник утром, это значит, что прошло шестьдесят часов с тех пор, как я дышала в последний раз. Может, поэтому я такая вспыльчивая и рычу на тебя. Все, что я делаю, когда мы не вместе, — думаю о тебе. И все, что я делаю, когда мы вместе, — паникую. Потому что каждая секунда кажется такой важной. И потому что я больше не контролирую это. Я не могу ничего с собой поделать. Я даже уже не принадлежу себе. Я твоя — но вдруг ты решишь, что я тебе не нужна? Может ли быть, чтобы я была нужна тебе так же сильно, как ты мне?
Парк молчал. Ему хотелось, чтобы сказанное оказалось последним, что он услышит. Ему хотелось уснуть с этими звучащими в голове словами. «Ты мне нужен…»
— Боже, — выдохнула она. — Я ведь предупреждала, что не могу говорить об этом. Я даже не ответила на твой вопрос…
Она не сказала о нем ничего хорошего. Не сказала, что он нежнее любой девушки, а кожа у него словно бы пропитана солнечным светом.
Именно потому и не сказала. Потому что все ее чувства к нему — горячие и прекрасные в сердце — на губах превращались в сплошную абракадабру.
Элеанора перевернула кассету, нажала «пуск» и дождалась начала песни, а потом забралась на отцовский диван из коричневой кожи.
— Почему мы не можем увидеться? — спросил Парк. Его голос был ясным и чистым. Словно что-то, едва появившееся на свет.
— Потому что мой отчим бешеный.
— Ему обязательно знать?
— Мама расскажет.
— А ей обязательно знать?
Элеанора провела пальцами по краю стеклянного кофейного столика.
— Что ты хочешь сказать?
— Не знаю, что я хочу сказать. Знаю только, что мне нужно видеть тебя. Как-то так.
— Мне нельзя даже разговаривать с парнями.
— До каких пор?
— Не знаю. Может, всю жизнь. Это одна из вещей, которые не имеют смысла. Мама не хочет делать ничего, что может разозлить отчима. А отчим тащится от того, какой он плохой. Особенно если речь обо мне. Он меня ненавидит.
— Почему?
— Потому что я ненавижу его.
— Почему?
Элеаноре очень хотелось сменить тему. Но она не стала.
— Потому что он плохой человек. Просто… поверь мне. Он вроде такого зла, которое пытается уничтожить все мало-мальски хорошее. Если б он узнал о тебе, то сделал бы все, чтобы нас разлучить.
— Не в его силах нас разлучить.
Разумеется, это в его силах, подумала Элеанора.
— Он может сделать так, чтобы мы расстались, — сказала она. — В прошлый раз, когда я реально его разозлила, он просто вышвырнул меня вон и целый год не позволял вернуться домой.
— Боже ты мой.
— Да.
— Прости.
— Не за что извиняться, — сказала она. — Просто не надо его искушать.
— Мы можем видеться на детской площадке.
— Братья меня сдадут.
— Тогда где-нибудь еще.
— Где?
— Здесь, — сказал Парк. — Ты можешь прийти ко мне.
— А что скажут твои родители?
— «Приятно познакомиться, Элеанора, не останешься на ужин?»
Она рассмеялась. И уже собралась сказать, что это не сработает, но… оно могло сработать. Не исключено.
— Ты уверен, что стоит знакомить их со мной? — спросила она.
— Да. Я хочу вас познакомить. Ты самый любимый мой человек на все времена.
С каждым его словом она все явственнее чувствовала, что может улыбаться.
— Я не хотела тебя напрягать, — сказала Элеанора.
— Ты не напрягла.
Свет фар пробежал через гостиную.
— Черт, — сказала Элеанора. — Кажется, отец приехал. — Она встала и выглянула в окно. Отец и Донна вылезали из «Карманн-Гиа». Волосы Донны растрепались.
— Черт, черт и черт, — сказала она. — Я так и не объяснила, почему ты мне нравишься, а теперь пора уезжать.
— Все в порядке, — отозвался он.
— Потому что ты добрый, — сказала Элеанора. — И потому что ты понимаешь все мои шуточки.
— Ясно. — Он рассмеялся.
— И ты умнее меня.
— Это не так.
— Ты как главный герой. — Элеанора старалась поспеть словами за бешеным бегом мыслей. — Как персонаж, который побеждает в конце. Ты милый и добрый. У тебя волшебные глаза, — прошептала она. — И из-за тебя я чувствую себя каннибалом.
— Ты сумасшедшая.
— Мне надо идти. — Она наклонилась, чтобы положить трубку на базу.
— Элеанора, стой, — сказал Парк. Отец был уже на кухне — она слышала его. И свое отчаянно бьющееся сердце. — Подожди, Элеанора. Я люблю тебя.
— Элеанора? — Отец стоял в дверях. Он говорил тихо — на случай, если она спит. Элеанора повесила трубку и притворилась, что так и есть.
20
Следующий день прошел как в тумане.
Отец пожаловался, что она съела все йогурты.
— Я их не ела, а отдала Мэтту.
У него в бумажнике нашлось только семь долларов, и он отдал их Элеаноре. Потом, когда отец собрался отвезти ее домой, Элеанора заявила, что ей нужно в туалет. Сама же пошла в кладовку, отыскала там три новые зубные щетки и сунула за пояс штанов — заодно с бруском мыла «Dove». Донна, возможно, видела ее (она была в спальне напротив), но ничего не сказала. Элеаноре было жаль Донну. Отец никогда не смеялся над чужими шутками — только над своими собственными.
Потом отец привез Элеанору домой — и все дети выбежали наружу, чтобы повидаться с ним. Он покатал их вокруг квартала на своей новой машине. Элеанора жалела, что нет телефона: она позвонила бы в полицию. «Тут один парень ездит по кварталу с кучей детей, торчащих из машины с открытым верхом. Я уверена, что ни у кого нет ремней безопасности, и что он пил скотч все утро. О, и пока вы здесь: другой парень курит на заднем дворе. А это территория школы».
Когда отец наконец-то уехал, Маус не переставал говорить о нем. Через несколько часов Ричи велел всем одеться.
— Мы идем в кино. Все мы, — сказал он, глядя на Элеанору.
Элеанора и младшие залезли в кузов его фургона и сгрудились у окошка, строя рожи мелкому, который ехал в кабине. Выезжая из квартала, Ричи проследовал по улице Парка. Его не было на улице, слава богу. Зато были, конечно, Тина и ее бойфренд-неандерталец. Элеанора даже не попыталась укрыться за бортом кузова. Это было дело принципа. Стив свистнул ей.
По пути домой из кино («Короткое замыкание»[58]) пошел снег. Ричи ехал медленно, а это значило, что снега навалит на них изрядно. Но, по крайней мере, никто не выпал из фургона.
Надо же, — думала Элеанора, — я даже не фантазирую на тему, каково это — вывалиться из движущейся машины.
Они опять проехали мимо дома Парка. Уже стемнело, и Элеанора задумалась, которое из окон — его.
Он жалел, что сказал ей… Но не потому, что это была неправда. Все правда — до последнего слова. Он любил ее. И нечего тут объяснять… Парк просто чувствовал это.
Но зря он сказал все вот так. Второпях. По телефону. Особенно — зная, как она относится к «Ромео и Джульетте».
Парк ждал, когда младший брат переоденется. Каждое воскресенье они надевали парадные штаны и свитера и шли ужинать к бабушке с дедушкой. Но Джош играл в «Супер Марио» и не хотел выключать (он впервые был близок к тому, чтобы получить бесконечную черепаху[59]