Отец сидел на диване, читая «Солдата удачи».[73]
— Она сказала: навсегда, — вздохнул Парк.
— Тогда, полагаю, навсегда.
Близились рождественские каникулы. Если наказание продлится все каникулы, ему придется провести три недели без Элеаноры.
— Пап…
— У меня есть идея, — сказал отец, откладывая журнал. — Твое наказание закончится, как только ты научишься водить механику. Тогда заодно и покатаешь свою девушку.
— Какую еще девушку? — спросила мама. Она вошла в дом, неся покупки. Парк встал, чтобы помочь ей, а отец одарил долгим приветственным поцелуем.
— Я сказал Парку, что освобожу его от наказания, если он научится водить.
— Я умею водить! — крикнул Парк с кухни.
— Уметь водить автомат — все равно что выполнять женский норматив по отжиманиям, — заявил отец.
— Никакой девушки! — сказала мама. — Ты наказан.
— Но как долго? — спросил Парк, возвращаясь в гостиную. Родители сидели на диване. — Вы не можете наказать меня навсегда.
— Разумеется, можем, — сказал отец.
— Почему? — спросил Парк.
Мама выглядела рассерженной.
— Ты будешь наказан, пока не перестанешь думать об этой неблагополучной девушке.
Парк и его отец разом обернулись и уставились на нее.
— Какой неблагополучной девушке? — спросил Парк.
— Большой Рыжухе? — спросил отец.
— Она мне не нравится! — решительно заявила мама. — Она приходит в мой дом и плачет тут. Очень странная девушка. А потом я узнаю, что ты бьешь друзей ногами, из школы звонят, лицо разбито… И все, все кругом говорят мне, что это очень проблемная семья. Просто очень. Я такого не хочу.
Парк сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Внутри него вырастала и ширилась горячая волна, стремясь хлынуть наружу.
— Минди… — Отец сделал Парку предупреждающий жест: «погоди минутку».
— Нет, — ответила мама. — Никаких странных белых девушек в моем доме.
— Не знаю, заметила ли ты, но странная белая девушка — это все, о чем я вообще могу думать! — Парк повысил голос, насколько мог себе позволить. Хотя ярость бурлила в нем, он не смел закричать на маму.
— Есть другие девушки, — ответила она. — Хорошие девушки.
— Она хорошая! Ты даже не познакомилась с ней толком!
Отец уже стоял на ногах, подталкивая Парка к двери.
— Выйди, — сказал он строго. — Иди поиграй в баскетбол или еще что.
— Хорошие девушки не одеваются как мальчики, — заявила мама.
— Иди-иди, — повторил отец.
Парку не хотелось играть в баскетбол, и на улице было слишком холодно без пальто. Несколько минут он постоял перед дверью, потом отправился к дому бабушки и деда. Постучался — и открыл дверь. Они никогда ее не запирали.
Оба были на кухне, смотрели «Семейную вражду».[74] Бабушка готовила польские колбаски.
— Парк! — воскликнула она. — Я как знала, что ты придешь. Пожарила побольше картошки.
— А я думал, ты наказан, — сказал дед.
— Тише, Гарольд. Мы-то не будем наказывать собственного внука. Ты хорошо себя чувствуешь, милый? Как-то ты раскраснелся.
— Да просто холодно, — сказал Парк.
— Останешься на ужин?
— Да, — сказал он.
После ужина смотрели «Мэтлока».[75] Бабушка вязала крючком. Готовила подарок для новорожденного — вязаное одеяльце. Парк уставился в телевизор, но не воспринимал происходящее на экране.
Стена за телевизором была увешана фотографиями в рамках — десять на восемь. Фото его отца, и старшего брата отца, погибшего во Вьетнаме, и фотографии Парка и Джоша за каждый школьный год. Была фотография чуть поменьше: родители в день своей свадьбы. Отец в парадной военной форме, мама — в розовой мини-юбке. Кто-то написал в углу: «Сеул, 1970». Отцу было тогда двадцать три. Маме — восемнадцать. Всего на два года больше, чем сейчас Парку.
Все думали, что она, вероятно, беременна — как рассказывал отец. Но это было не так. «Почти что беременна, — говорил отец, — но дело в другом. Мы просто были влюблены».
Парк не ждал, что Элеанора прямо сразу понравится маме. Но и такого резкого отпора не ожидал. Мама была безукоризненно любезна со всеми. «Твоя мама — ангел», — постоянно говорила бабушка. Да все всегда это говорили.
Бабушка с дедушкой отправили его домой после «Блюза Хилл-стрит».[76]
Мама уже легла спать, но отец поджидал его, сидя на диване. Парк попытался проскользнуть мимо.
— Сядь, — сказал отец.
Парк повиновался.
— Ты больше не наказан.
— А почему?
— Неважно. Ты не наказан, и твоя мама очень сожалеет… ну, знаешь… Обо всем, что она сказала.
— Ты просто так это говоришь.
Отец вздохнул.
— Ну, может быть. Но не суть. Твоя мама хочет как лучше для тебя, понимаешь? Разве так не было всегда?
— Я думал…
— Она просто переживает за тебя. Она думает, что может помочь тебе выбрать девушку, как помогает выбирать вещи для школы или одежду.
— Она не выбирает мне одежду.
— Господи, Парк! Можешь ты просто заткнуться и выслушать?
Парк тихо сел на голубой легкий стул.
— Это в новинку для нас, понимаешь? Твоей маме очень жаль. Ей жаль, что она задела твои чувства, и она хочет пригласить твою девушку на ужин.
— То есть хочет заставить ее чувствовать себя нелепой и странной.
— Ну, она и правда несколько странновата, ты не находишь?
У Парка уже не было сил злиться. Он вздохнул и откинул голову на спинку стула.
А отец продолжал:
— Думаю, именно поэтому она тебе и нравится…
Парк чувствовал, что все еще злится.
Он знал, что в этой ситуации много совсем некрутого и неправильного.
Впрочем, теперь он не наказан и может проводить время с Элеанорой. Не исключено, что им даже удастся побыть наедине. Парк не мог дождаться момента, когда скажет ей об этом. Не мог дождаться утра.
24
Ужасно стыдно признаваться, но иногда Элеанора спокойно спала, невзирая на крики. Особенно теперь — спустя несколько месяцев со дня ее возвращения. Если бы она просыпалась всякий раз, когда Ричи злился… Если бы она пугалась каждый раз, когда он орал в задней комнате…
Иногда Мэйси будила ее, забираясь на верхний ярус. Днем Мэйси никому не позволяла видеть ее слезы, но по ночам дрожала и сосала палец, как маленькая. Все пятеро детей научились плакать без единого звука. «Все в порядке, — говорила Элеанора в такие моменты, обнимая сестру. — Все в порядке».
Сегодня ночью, проснувшись, Элеанора поняла: что-то не так.
С треском распахнулась задняя дверь. Еще не полностью проснувшись, она услышала мужские голоса снаружи. Мужскую ругань.
Снова послышался треск — а потом выстрелы. Элеанора поняла, что это выстрелы, хотя раньше никогда не слышала их в реальной жизни.
Бандиты, подумала она. Наркодилеры. Насильники. Бандиты-насильники-наркоторговцы. Она могла представить тысячу гнусных людей, у которых были счеты с Ричи и которые мечтали оторвать ему голову. Даже его друзья пугали ее.
Элеанора начала сползать с кровати, едва лишь услышала выстрелы. Теперь она была уже на нижнем ярусе, перебираясь через Мэйси.
— Не двигайся, — прошептала она, не зная толком, проснулась ли сестра.
Элеанора приоткрыла окно — только щелочку, чтобы выглянуть наружу. Никого. Тогда она выбралась наружу и побежала, стараясь по возможности не шуметь, к соседнему дому. Там жил старик по имени Гил. Он носил футболки и штаны с подтяжками и вечно кидал на детей неприязненные взгляды, когда подметал свой участок тротуара.
Прошла вечность, прежде чем Гил открыл дверь, а когда открыл наконец-то, Элеанора поняла, что уже использовала весь свой запас адреналина.
— Здрасьте, — сказала она слабым голосом.
Он выглядел злым и недовольным. Своим взглядом Гил мог бы испепелить даже Тину.
— Можно от вас позвонить? — спросила она. — Мне нужно вызвать полицию.
— Чего? — пролаял Гил. У него были жирные волосы, и он носил подтяжки даже с пижамой.
— Мне нужно позвонить в 911, — сказала Элеанора. Это прозвучало так, словно она пыталась одолжить стакан сахара. — Или, может, вы сами позвоните? Там, у моего дома, люди с… оружием. Пожалуйста.
На Гила это, похоже, не произвело впечатления, но он впустил ее. Дом внутри выглядел вполне мило. Элеанора даже задумалась: есть ли у Гила жена? Или ему просто нравятся оборки. Телефон стоял на кухне.
— Мне кажется, у меня в доме чужие люди, — сказала Элеанора оператору. — Я слышала выстрелы.
Гил не прогнал ее, так что Элеанора ожидала полицию, сидя у него на кухне. На столе стояла целая банка с шоколадным печеньем, но Гил не предложил ей. Холодильник был увешан магнитиками в форме разных американских штатов. Рядом стоял таймер для варки яиц в виде цыпленка. Гил сел за стол и закурил. Но не предложил ей.
Когда подъехала полиция, Элеанора вышла из дома, внезапно застеснявшись своих босых ног. Гил закрыл за ней дверь.
Полицейские сидели в машине.
— Это вы звонили в 911? — спросил один из них.
— Кажется, у меня в доме кто-то есть, — сказала она дрожащим голосом. — Я слышала крики и выстрелы.
— Ладно, — отозвался он. — Подождите минутку, и мы войдем вместе с вами.
«Со мной?» — подумала Элеанора. Она вообще не собиралась заходить внутрь. Что она скажет ангелам ада, сидящим в гостиной?
Полицейские — двое крепких парней в высоких черных ботинках — припарковали машину и вслед за Элеанорой дошли до крыльца.
— Идите вперед, — сказал коп, — и откройте дверь.
— Не могу, она заперта.
— А как вы вышли?
— Через окно.
— Тогда возвращайтесь через окно.
В следующий раз, когда она будет звонить 911, она попросит прислать полицейских, которые не отправят ее в одиночку штурмовать оккупированный дом. Интересно, пожарные тоже так делают? «Привет, детка! Иди вперед и открой дверь». Она забралась в окно, перелезла через Мэйси (та по-прежнему спала) и побежала в гостиную. Открыла входную дверь. Потом метнулась обратно в спальню и села на нижнюю кровать.