Раньше мама пекла самое разное печенье — весь год. Младшие и понятия не имели, что они потеряли. В те времена, когда Элеанора и Бен были маленькими, мама пекла постоянно. Элеанора приходила из школы, а свежее печенье уже стояло на столе. И настоящий завтрак каждый день… Яйца с беконом, или блинчики с сосисками, или овсянка со сливками и коричневым сахаром…
Прежде Элеанора полагала, что именно потому и растолстела. Но взгляните на нее теперь. Она жила впроголодь — и по-прежнему оставалась огромной.
Все набросились на еду — так, словно это был последний ужин в их жизни. Ну, на самом деле так и есть. По крайней мере на долгое время. Бен съел обе ноги индейки, а Маус — целую тарелку пюре.
Ричи снова весь день пьянствовал, так что за ужином всячески веселился. Слишком много и слишком громко смеялся. Но не стоило уповать, что это продлится долго. Настроение Ричи могло измениться в любую секунду. Все они этого ожидали — и дождались: Ричи понял, что на столе нет тыквенного пирога.
— Что это, блин, такое? — сказал он, тыкая ложкой в рисаламанде.[92]
— Рисовый пудинг, — сказал Бен, отупевший от индейки.
— Я знаю, что это пудинг! — рявкнул Ричи. — Где тыквенный пирог, Сабрина? — крикнул он в сторону кухни. — Я велел тебе приготовить настоящий рождественский ужин. И дал тебе денег на настоящий рождественский ужин.
Мама вышла из кухни. Сама она еще не присела и не успела поесть.
— Это…
Это традиционный датский десерт, подумала Элеанора. Бабушка готовила его… и ее бабушка тоже, и он лучше, чем тыквенный пирог. Он особенный.
— Я… просто забыла купить тыкву, — сказала мама.
— Как ты могла забыть про долбаную тыкву на Рождество? — сказал Ричи, швыряя металлическую миску с пудингом. Она ударилась в стену рядом с мамой. Во все стороны брызнули влажные крошки.
Все, кроме Ричи, замерли.
Он, пошатываясь, поднялся со стула.
— Я пойду и куплю тыквенный пирог… чтобы эта семья получила нормальный рождественский ужин.
И направился к задней двери.
Послышался звук отъезжающей машины. Мама подняла миску с остатками рисового пудинга. Потом сняла верхушку с горки риса на полу.
— Кто хочет вишневый соус? — спросила она.
Хотели все.
Элеанора убрала остатки пудинга, а Бен включил телевизор. Они смотрели «Гринча», и «Снеговика Фрости», и «Рождественскую историю». Мама тоже присела, чтобы посмотреть кино вместе с ними.
Элеанору не покидала мысль, что к ним явился Дух Прошлого Рождества[93] и он очень, очень недоволен. И все же, засыпая, она чувствовала себя спокойной и счастливой.
34
Казалось, мама Парка вовсе не удивилась, увидев Элеанору на следующий день. Видимо, Парк предупредил, что она придет.
— Элеанора, — сказала мама чрезвычайно любезно. — Счастливого Рождества. Входи.
Когда Элеанора вошла в гостиную, появился Парк — только что из душа. Что немного смущало Элеанору — по ряду причин. У него были влажные волосы, и футболка слегка липла к телу. Парк искренне обрадовался, увидев ее — это было очевидно. И приятно.
Элеанора не знала, как быть с его подарком, так что просто сунула его Парку в руки.
Он улыбнулся, удивленный.
— Это мне?
— Нет, — сказала она, — это… — Ничего остроумного в голову не приходило. — Да, это тебе.
— Ты не обязана ничего мне дарить.
— Не обязана.
— Можно открыть?
Она все еще не могла придумать остроумного ответа и просто кивнула. По крайней мере его семья была на кухне, и никто не видел их.
Подарок был завернут в почтовую бумагу. Любимую бумагу Элеаноры — цветы и феи, словно бы нарисованные акварелью.
Парк осторожно снял упаковку и посмотрел на книгу. «Над пропастью во ржи». Очень старое издание. Элеанора решила оставить суперобложку, поскольку та выглядела опрятно. Пусть даже на ней стояла цена букинистического магазина, написанная восковым карандашом.
— Знаю: выглядит немного претенциозно, — сказала она. — Я собиралась подарить тебе «Обитателей холмов», но она о кроликах. А не все любят читать о кроликах.
Парк смотрел на книгу и улыбался. На одну жуткую секунду Элеаноре показалось, что он откроет книгу. А она не хотела, чтобы Парк читал надпись под обложкой. Во всяком случае, не в ее присутствии.
— Это твоя книга? — спросил он.
— Да, но я уже прочитала ее.
— Спасибо, — сказал он, улыбаясь. Когда Парк был по-настоящему счастлив, его глаза прятались за множеством мелких складочек. — Спасибо тебе.
— На здоровье, — откликнулась она, глядя в пол.
— Идем, — сказал Парк, потянув ее за отворот пиджака.
Элеанора пошла следом за Парком к его комнате, но остановилась в дверях, словно налетев на невидимую стену. Парк положил книгу на кровать, потом взял с полки две небольшие коробочки в рождественской оберточной бумаге. Вернулся к двери и встал в проеме рядом с Элеанорой. Она подалась назад.
— Один подарок от моей мамы, — сказал Парк, протягивая сверток. — Это духи. Пожалуйста, не пользуйся ими. — На миг он опустил взгляд, а потом снова посмотрел на нее. — А это от меня.
— Ты не обязан ничего мне дарить, — сказала она.
— Не глупи.
Элеанора не пошевелилась, и тогда Парк просто сунул сверток ей в руку.
— Я пытался придумать подарок… какую-то вещь, которую не заметил бы никто, кроме тебя, — сказал он, откидывая с лица пряди волос. — То, что ты смогла бы объяснить своей маме… Ну, типа, собирался купить тебе какую-нибудь очень красивую ручку… но потом…
Парк наблюдал, как она разворачивает подарок. Элеаноре вдруг стало не по себе. Она случайно порвала обертку, и Парк забрал у нее бумагу. Внутри была маленькая серая коробочка. Элеанора открыла ее.
Кулон. Тонкая серебряная цепочка с маленькой подвеской в виде серебряной фиалки.
— Я пойму, если ты откажешься это взять, — сказал Парк.
Ей следовало отказаться. Но она не смогла.
Какая глупость! Нужно было ручку. Украшение — это слишком публичное… и слишком личное. Потому-то Парк и купил его. Он не мог подарить Элеаноре ручку. Или закладку. Не было закладки, выражающей его чувства.
Парк потратил на кулон большую часть денег, которые откладывал на стереомагнитолу для машины. Он нашел его в ювелирном магазине — в торговом центре, где люди примеряли обручальные кольца.
— Я сохранил чек, — сказал он.
— Нет, — сказала Элеанора, поднимая взгляд. Она выглядела взволнованной, но Парк не мог понять, почему. — Нет. Он красивый. Спасибо.
— Ты будешь его носить?
Она кивнула.
Парк пропустил ее волосы сквозь пальцы и притронулся к шее сзади, стараясь справиться с собой.
— Наденешь сейчас?
Секунду Элеанора молча смотрела на него, потом снова кивнула. Парк вынул кулон из коробочки и аккуратно обернул цепочку вокруг ее шеи. Именно так, как представлял себе это, когда покупал украшение.
Не исключено, что именно поэтому он его и купил — чтобы коснуться ее шеи под волосами. Он провел пальцами по цепочке и уложил подвеску в ямочку на горле.
Элеанора вздрогнула.
Парку хотелось потянуть за цепочку, привлечь Элеанору к своей груди и не отпускать.
Но он благоразумно убрал руки и привалился к дверному косяку.
Они сидели на кухне и играли в карты. В «Скорость».[94] Элеанора научила Парка этой игре и каждый раз побивала его за несколько первых раундов. Впрочем, после этого она обычно теряла бдительность. Мэйси тоже всегда начинала выигрывать после первых раундов.
Играть в карты на кухне Парка — лучше, чем просто сидеть в гостиной, раздумывая о том, что они бы сделали, если б остались наедине.
Мама спросила, как прошло Рождество, и Элеанора сказала: чудесно.
— Что у вас было на ужин? — спросила мама. — Индейка или окорок?
— Индейка. И пюре с укропом… Моя мама датчанка.
Парк перестал играть и уставился на нее. Элеанора стрельнула в него глазами. «Что? Я датчанка. Закрой рот», — сказала бы она, если б его мамы не было рядом.
— Вот откуда эти прекрасные рыжие волосы, — понимающе сказала мама.
Парк улыбнулся Элеаноре. В ответ она сделала страшные глаза.
Когда его мама отлучилась к бабушке с дедушкой, Парк пихнул ее под столом ногой. На нем не было обуви.
— Я и не знал, что ты датчанка, — сказал он.
— Сейчас будет очередная прекрасная беседа из серии: у-нас-нет-никаких-секретов-друг-от-друга?
— Именно. Твоя мама датчанка?
— Ну да.
— А отец?
— Козел.
Парк нахмурился.
— А что? Ты хотел честности и откровенности? Ну вот. Сказать «козел» — честнее, чем «шотландец».
— Шотландец… — Он улыбнулся.
А Элеанора задумалась об этом новом уровне отношений между ними, которого так хотел Парк. Предельная честность и искренность? Едва ли она сумеет рассказать Парку всю уродливую правду…
Что, если Парк ошибается? Что, если он не сможет принять эту правду? И поймет, что все те вещи, которые он считал таинственными и интригующими, на самом деле просто… унылое уныльство?
Когда Парк стал расспрашивать ее о Рождестве, Элеанора рассказала ему о еде, которую приготовила мама, о фильмах, которые они смотрели, и о том, как Маус подумал, что «Гринч» — это фильм, где будет много злобных криков и воплей.[95]
Она почти ожидала, что он скажет: «Ладно, а теперь давай плохие новости».
Вместо этого Парк рассмеялся.
— Как думаешь, твоя мама нормально бы ко мне отнеслась? — спросил он. — Ну, понимаешь… если бы не твой отчим?
— Не знаю… — сказала Элеанора. Она поймала себя на том, что крепко сжимает серебряный медальон.
Остаток рождественских каникул для Элеаноры прошел в доме Парка. Его мама, кажется, не возражала, а отец всегда приглашал остаться на ужин.