Парк выключил свет и забрался в постель, лег на спину. Он не доверял себе. Своим рукам. Своим мозгам…
Сегодня, увидев Элеанору, он целый час не мог понять, почему она разгуливает по коридору в спортивном костюме. А еще через час Парк сообразил, что ему следовало поговорить с ней. Сказать что-нибудь вроде: «Привет», или: «Что происходит?», или: «Все в порядке?» А вместо этого он пялился на нее, словно никогда не видел прежде.
И да — похоже, он никогда не видел ее прежде.
Не то чтобы он не думал об этом (думал, и часто) — об Элеаноре под одеждой. Но не мог наполнить картинку деталями. Единственные женщины, которых он мог представить голыми — девушки из журналов, которые его отец время от времени забывал спрятать под кровать.
Подобные журналы бесили Элеанору. Просто упомяните Хью Хефнера[113] — и вам обеспечены полчаса гневных рассуждений о проституции, рабстве и падении Рима. Парк не говорил ей об этих отцовских «Плейбоях» двадцатилетней давности, но он и не прикасался к ним с тех пор, как встретил ее.
Теперь он мог дополнить картинку некоторыми деталями. Мог представить Элеанору. Строго говоря, он не мог не представлять ее. И почему он раньше не замечал, как облегают фигуру эти спортивные костюмы? И какие короткие там штаны…
Он не ожидал, что Элеанора такая… взрослая. И что в ней так много негативного пространства…[114]
Он закрыл глаза и снова увидел ее. Испещренные веснушками формы, идеальный конус мороженого «Dairy Queen». Бетти Буп,[115] нарисованная твердой рукой.
Эй, подумал он. Что происходит? С тобой все в порядке?
А вот с ней, похоже, нет. Ее не было в автобусе на обратном пути. Она не пришла после школы. А завтра будет суббота. Что, если они не увидятся все выходные?
Но как ему теперь на нее смотреть? Он не сможет. Не сможет — не раздевая ее до этого спортивного костюма. Не сможет — не думая об этой длинной белой молнии… Господи Боже.
42
На следующий день его семья собиралась на лодочную выставку. Потом предполагался обед в городе и затем, может быть, поездка в торговый центр. Прошла вечность, прежде чем Парк съел свой завтрак и принял душ.
— Давай, Парк, — едко сказал отец, — одевайся и наводи красоту.
Можно подумать, он будет красить глаза ради выставки лодок.
— Давай, — сказала мама, проверяя помаду у зеркала в прихожей, — ты же знаешь: твой отец ненавидит толпы.
— Я обязан идти?
— А ты не хочешь? — Она взбила волосы.
— Да нет, хочу… — Он не хотел. — Но вдруг Элеанора придет? Нам с ней надо бы поговорить.
— Что-то не так. Ты уверен, что вы не поругались?
— Нет, не поругались. Я просто… беспокоюсь о ней. И даже позвонить не могу. Ты же знаешь: у нее нет телефона.
Мама отвернулась от зеркала.
— Ладно, — сказала она, — оставайся. Но пропылесосишь полы, ладно? И убери эту кучу черной одежды в своей комнате.
— Спасибо, — сказал Парк. И обнял ее.
— Парк! Минди! — Отец стоял в дверях. — Пошли уже.
— Парк останется дома, — сказала мама. — А мы идем.
Отец послал ему острый взгляд, но не стал возражать.
Парк не привык быть дома один. Он пропылесосил. Убрал одежду. Сделал себе сандвич и посмотрел серию «Молодежи»[116] на MTV. А потом задремал на диване.
Он услышал дверной звонок и ринулся открывать, не успев еще толком проснуться. Сердце бешено стучало в груди. Так бывает, когда заснешь среди дня и не сразу вспоминаешь, как просыпаться.
Парк не сомневался, что это Элеанора. И открыл дверь, даже не проверяя.
Машины не было — и Элеанора решила, что семьи Парка нет дома. Они, возможно, уехали на какую-нибудь крутую семейную прогулку — обедать в «Бонанзе» и фотографироваться в одинаковых свитерах.
Она уже собиралась уйти, когда дверь распахнулась. Элеанора еще не успела смутиться или ощутить неловкость из-за вчерашнего — а Парк уже тащил ее в дом, ухватив за рукав.
Еще не закрыв дверь, он обнял ее — по-настоящему обнял. Сомкнув пальцы у нее за спиной. Обычно Парк держал Элеанору ладонями за талию, словно в медленном танце. На этот же раз все было… как-то иначе. Его руки обвили ее, его лицо спряталось в ее волосах, и ей некуда деться, кроме как прижаться к нему.
Он был теплым… Теплым, нежным и мягким.
Словно спящий ребенок, подумала она. Вроде того. Не в буквальном смысле.
Элеанора снова попыталась смутиться.
Парк пинком закрыл дверь и привалился к ней спиной, все крепче прижимая к себе Элеанору. Его волосы падали на лицо, а глаза были полузакрыты. Затуманенные. Нежные.
— Ты спал? — прошептала она — так, словно боялась разбудить его.
Парк не ответил. Приоткрыв рот, он впился в ее губы. Ее затылок лег в его ладонь. Он так крепко прижимал ее к себе, что некуда было деться. Она не могла ни выпрямиться, ни вздохнуть. И не могла сохранить никаких тайн. Его дыхание клокотало у нее в горле. Она чувствовала его пальцы — на шее, на спине… Ее собственные руки нелепо висели вдоль тела, словно им не было здесь места. Может, и ей самой не было здесь места…
Парк, видимо, почувствовал это. Он оторвался от ее губ и вытер рот о футболку на плече. Он смотрел на нее, словно увидел впервые с тех пор, как она переступила порог.
— Эй… — сказал он, переведя дыхание. — Что происходит? Ты в порядке?
Элеанора взглянула Парку в лицо, не зная, как трактовать его странное выражение. Парк опустил подбородок, словно его рот не желал отодвигаться от ее губ. Его глаза были такими зелеными, что могли превратить углекислый газ в кислород.
И он трогал ее — во всех местах, прикосновений к которым она так боялась…
Элеанора предприняла одну последнюю попытку смутиться.
На миг показалось, что он зашел слишком далеко.
Он не собирался делать ничего такого, он еще не отошел от сна. И он думал об Элеаноре, грезил о ней — все эти бесконечные часы. А она замерла в его руках. На миг он решил, что зашел слишком далеко. Что переступил черту.
А потом Элеанора прикоснулась к нему. Тронула его шею.
Трудно сказать, чем это отличалось от всех прочих моментов, когда она касалась его. Элеанора стала другой. Только что она была застывшей и неподвижной — и вдруг ожила.
Она притронулась к его шее. Повела рукой вниз по груди. Парку хотелось бы быть выше и шире; он надеялся, что Элеанора не остановится.
Она была очень нежной в сравнении с ним. Может, она хотела его не настолько, насколько он желал ее. Но даже если она хотела его хотя бы вполовину так же сильно…
Она прикасалась к нему — и это было именно так, как она себе представляла.
Провести пальцами по скуле, шее, плечу…
Он был гораздо горячее, чем она представляла — и тверже. Словно состоял из одних мышц и костей. Словно его сердце билось прямо под футболкой.
Она трогала Парка мягко, осторожно — просто на случай, если трогает его неправильно.
Он расслабился, привалившись к двери.
Пальцы Элеаноры скользили по его горлу, по его груди. Он взял ее за другую руку и прижал к своему лицу.
Он застонал, словно от боли — и решил, что обдумает все позже. И, может быть, почувствует угрызения совести. Потом.
А сейчас… Если он по-прежнему будет стесняться, то не получит того, что он хотел.
Парк был живым. И все происходило наяву. И все было позволено.
Парк принадлежал ей.
Держать его, обладать им. Это не навсегда, конечно же. Разумеется, не навсегда.
Но теперь, сейчас — он принадлежал ей. И он хотел, чтобы она прикасалась к нему. Словно кот, который сует голову тебе под руку.
Элеанора провела ладонью по груди Парка, разведя пальцы. Потом снова рукой вверх — под его рубашкой.
Она сделала это, потому что хотела. И потому, что, начав трогать его вот так — именно так, как она себе представляла — она уже не могла остановиться. И потому что… будет ли у нее возможность потрогать его вот так еще раз?..
Ощутив, как ее пальцы коснулись его живота, Парк застонал. Он покрепче стиснул Элеанору и двинулся вперед, толкая Элеанору перед собой, огибая кофейный столик и направляясь к дивану.
В фильмах это выглядит органично или комично. В гостиной Парка это выглядело попросту неуклюже. Они не отлеплялись друг от друга, так что в итоге Элеанора упала спиной на диван, а Парк рухнул рядом с ней.
Он хотел смотреть ей в глаза, но это трудно, когда глаза так близко.
— Элеанора… — прошептал он.
Она кивнула.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Элеанора посмотрела на него. Ее глаза были блестящими, черными и бездонными. Потом отвела взгляд.
— Я в курсе.
Парк вытащил из-под нее одну руку и провел ею вдоль тела Элеаноры. Он мог лежать так весь день — прикасаясь к ее талии, к ребрам, бедрам, снова и снова… Он бы так и сделал, если бы у него был целый день. И если бы она не состояла из великого множества прочих чудес.
— В курсе? — переспросил Парк. Элеанора улыбнулась, и он поцеловал ее. — Ты не Хан Соло в подобных отношениях, знаешь ли.
— Я абсолютный и совершенный Хан Соло, — прошептала она. Было так хорошо слушать ее. Было хорошо помнить, что это все равно Элеанора — под всей своей новой плотью.
— Ну, а я — не принцесса Лея, — отозвался он.
— Не зацикливайся так на гендерных ролях, — сказала Элеанора.
Парк провел рукой по ее бедру вниз и вверх. Подцепил большим пальцем подол свитера и приподнял его. Элеанора сглотнула и откинула голову назад.
Он задрал свитер повыше. Потом — бездумно — потянул вверх и свою футболку. И прижался голым животом к ее телу.