Причин послеродовой лихорадки никто не понимал вплоть до 1840-х годов, когда молодой венгерский врач Игнац Земмельвейс из Венской общей больницы занялся изучением ужасающе высокой смертности среди молодых матерей. Он обнаружил, что врачи-акушеры часто приходили в родильное отделение прямо из морга, где до этого проводили вскрытие, их руки и инструменты покрывал трупный сок – и все это попадало в тело роженицы.
Доктор Земмельвейс ввел строгую процедуру стерилизации инструментов и рук, что привело к немедленному снижению смертности – с 18 до 3 процентов. Другие врачи, однако, бурно протестовали. Земмельвейс, утверждали они, не только попусту тратит время, но и оскорбляет их как джентльменов, чьи руки всегда – по крайней мере, метафорически – чисты.
Многие медики осыпали доктора Земмельвейса насмешками и презрением, и, в конце концов, его уволили из больницы, где он спас столько жизней. От такого несправедливого обращения Земмельвейса охватила ярость. В 1865 году в возрасте сорока семи лет он был помещен в сумасшедший дом, а через две недели умер от гангрены, после того как охранники жестоко избили его.
В 1880-х годах немецкий врач Роберт Кох, пионер в области микробиологии, доказал правоту Земмельвейса: именно бактерии вызывают инфекционные заболевания. Сегодня Земмельвейс известен как один из основоположников антисептики.
В редких случаях ядовитые лекарства могли свести пациента с ума. Летом 1788 года у трудолюбивого пятидесятилетнего короля Великобритании Георга III появились мучительные боли в животе. Он отказался принимать лекарства и быстро поправился, но в октябре снова заболел, да так сильно, что полностью отдал себя на попечение докторов. Георгу диагностировали неправильный отток желчи и, чтобы исправить гуморальный дисбаланс, выписали препарат, вызывающий рвоту и понос. Кроме того, врачи прижигали до волдырей его голову, прикладывали ко лбу короля пиявок, чтобы вытянуть вредный гумор из мозга, а также прижигали ноги, чтобы спровоцировать отток гумора вниз по телу.
Через двадцать четыре часа после первой процедуры у короля началась лихорадка, моча потемнела, ноги распухли, склеры глаз пожелтели, а волдыри начали сочиться гноем. Хуже того, быстро ухудшалось его психическое состояние. Он вбежал на королевский прием, обмотав ноги фланелью, и бессвязно бормотал о потере американских колоний; во время ужина сильно толкнул своего старшего сына в стену. Он говорил так быстро, что едва мог дышать, диктовал приказы людям, которые были давно мертвы, а изо рта у Георга шла пена. От лекарств его рвало, он обливался потом, бесновался как маньяк и выл по-собачьи. Он танцевал менуэт со своими слугами и умолял их убить его. Он думал, что он император Персии, а подушка – его мертвый сын. Георг ненавидел принимать лекарства, но врачи принуждали его: либо насильно пеленали в смирительную рубашку и привязывали к стулу, либо просто подмешивали препараты в пищу и питье.
Современные специалисты полагают, что потомки Якова I страдали от порфирии – наследственного заболевания.
К марту 1789 года король оправился. Однако в 1801 и 1805 годах у него случались краткие рецидивы, во время которых набожный монарх пытался въехать на лошади в церковь и делал непристойные предложения придворным дамам. В 1810 году он был так опустошен смертью своего любимого ребенка, 27-летней принцессы Амелии, что снова впал в безумие и так и не пришел в себя до самой смерти.
Ослепший и почти потерявший слух король доживал последние годы в Виндзорском замке и часто носил траур по самому себе, поскольку полагал себя мертвым (и был весьма рад этому обстоятельству). В 1820 году в возрасте 81 года за месяц до смерти Георг безостановочно болтал в течение пятидесяти шести часов.
Современные специалисты расходятся во мнениях относительно характера болезни Георга. Некоторые утверждают, что это было чисто психическое заболевание с рядом физических симптомов, вызванных лекарствами. Другие врачи придерживаются мнения, что Георг страдал от порфирии – наследственного заболевания, симптомами которого являются боли в животе, потемнение мочи, слабость в конечностях, хрипота, повышенная возбудимость, паранойя и признаки шизофрении. Все это проявлялось у короля.
Теодор де Майерн, врач прапрапрапрапрадеда Георга, Якова I Английского, писал, что, помимо других недугов, у короля была моча «цвета вина Аликанте», то есть темно-красная. Многочисленные потомки королевы Виктории, внучки Георга III, страдали от различных проблем со здоровьем, и периодически их моча принимала красный или пурпурный цвет. В 1997 году в Германии исследователи эксгумировали внучку королевы Виктории – принцессу Шарлотту. Соскоб костного мозга с ноги показал, что у нее скорее всего присутствовал ген порфирии. Двоюродному брату королевы Елизаветы II принцу Уильяму Глостерскому диагностировали порфирию в 1968 году. Историки до сих пор задаются вопросом: могло ли случиться так, что именно порфирия стала причиной слабого здоровья и психической неустойчивости у членов королевских семей по всей Европе – от Марии, королевы Шотландии, жившей в XVI веке, до ее далекого потомка из XX века российской императрицы Александры.
В 2003 году локон волос Георга III, снятый посмертно и хранящийся в маркированной колбе, был обнаружен в подвале Британского музея. Хотя ученые не смогли выделить ДНК и протестировать его на наличие гена порфирии, им удалось сделать анализ на тяжелые металлы. Содержание мышьяка в волосах Георга превышало норму в триста раз.
Около 90 процентов людей с геном порфирии вообще не представляют, что он у них есть. Однако приступы болезни может спровоцировать ряд самых обычных вещей: алкоголь, курение, неправильное питание, солнечный свет, стресс. Один из самых серьезных триггеров – мышьяк. Дворцовые хроники подтверждают, что большую часть жизни Георг использовал крем для кожи на основе мышьяка, а также ядовитую пудру для париков. Кроме того, в периоды приступов врачи заставляли короля пить порошок от лихорадки, изобретенный Робертом Джеймсом (который представлял собой смесь сурьмы с мышьяком), а также фаулеров раствор – тоник на основе мышьяка.
Порфирия довольно редко проявляется в возрасте пятидесяти лет. Вероятно, приступы начались, когда стала высокой концентрация мышьяка в крови, за что следует благодарить королевские кремы и пудры. Пытаясь исцелить монарха, врачи невольно напичкали его лекарством, которое лишь усугубило приступы и в конечном итоге полностью лишило его рассудка.
За две тысячи лет до этого Александр Македонский, умирая в Вавилоне, сокрушался на смертном одре: «Я, тридцатидвухлетний старик, погибаю оттого, что у меня было слишком много врачей».
Глава пятаяПрогнившие дворцы: ядовитая среда
Если посмотреть на наши квартиры, заставленные мебелью из IKEA, можно только вздыхать при мысли о мраморных полах, золоченых потолках и изящной резной мебели европейских дворцов в прошлые века. Возможно, мы бы завидовали куда меньше, если б вспомнили о том, что эти великолепные покои населяли паразиты, бактерии, вирусы и естественные токсины, и все они свели в могилу куда больше людей, чем мышьяк.
Дворцы были по сути царством навоза. В лакированных кабинетах стояли ночные горшки, наполненные вонючей смесью из человеческих отходов. Содержимое ночных горшков сбрасывалось в отхожее место (открытое отверстие с деревянным сиденьем и прямым спуском в крепостной ров, где часто и плавали человеческие отходы), либо в подвал дворца, который принимались чистить – и то была нелегкая работа, – когда он наполнялся до отказа. Подвалы «Великого дома облегчения» Генриха VIII – роскошного двухэтажного туалета в Хэмптон-Корт с двадцатью восемью отверстиями, предназначенными для справления нужды – переполнились до предела, прежде чем их вычистили.
Часто выгребные ямы прорывали через стены к земле (и тогда их содержимое смешивалось с грунтовыми водами) либо к другим помещениям. 20 октября 1660 года лондонский журналист Сэмюэл Пипе пережил крайне печальный опыт: стена подвала, которую он делил со своим соседом, так пропиталась отходами из выгребной ямы, что они начали просачиваться на его территорию. «Спустившись в подвал, я ступил в огромную кучу экскрементов, – писал он, – и понял, что отхожее место мистера Тернера переполнено, и его содержимое торопится занять мой подвал, что меня весьма обеспокоило». Без сомнения, это обеспокоило бы нас всех.
Ослепительные барочные театры, где Мольер и Драйден дебютировали со своими остроумными пьесами, также были переполнены калом. В каждой из роскошных личных лож стояло по ночному горшку для высокородных гостей. Сегодня кажется несколько странным представлять себе друзей и незнакомцев, беспечно опорожняющих мочевые пузыри и кишечники по соседству во время просмотра спектакля. Можно лишь надеяться, что у них хватало манер делать свои дела за ширмой и, если подразумевались некие громкие звуки – подождать, пока литавры и тарелки в оркестровой яме заглушат шум.
Роже де Рабютен, граф де Бюсси, рассказывал, как однажды вечером в парижском театре две дамы – они остались в истории как мадам де Сол и мадам де Треймуль – сходили по-большому в ночные горшки, «а затем, дабы избавиться от неприятного запаха, вылили все вниз» – прямо на растерянную публику, которая разразилась протестующими криками и выгнала женщин из театра. Даже по шатким стандартам этикета XVII века это был перебор.
В крупных испанских городах власти ставили кресты в местах, традиционно используемых как уборные, снабжая их надписями: «Не испражняйтесь подле крестов». В начале XVII века поэт Франсиско де Кеведо написал на вывеске: «Не ставьте кресты там, где мне угодно испражняться».
Некоторые придворные опорожняли кишечник в публичных местах. В отчете о жизни парижского Лувра за 1675 год утверждалось: «На парадных лестницах… за дверями, а также почти везде можно ежедневно отыскать человеческие экскременты, оставленные здесь по зову природы, кои пахнут невыносимо».