Не следует забывать, что вы одеваетесь к ужину не только для себя, но и чтобы доставить удовольствие и радость джентльмену, пригласившему вас. Когда мужчина тратит за вечер такие большие деньги, ему конечно же, хочется красивой обстановки, изысканной кухни, а, главное, ему будет приятно, если окажется, что его дама всем, своим обликом идеально соответствует и тому, и другому.
Наконец это случается. После того, как я оставила в почтовом ящике ту незабвенную записку, прошло много месяцев, и все это время Оливер Вендт почти не появлялся в вестибюле. И вот однажды я, стоя на четвереньках возле открытого шкафа в фойе и пересчитывая программки, вдруг чувствую за спиной запах горящей сигареты. Оборачиваясь, вижу его – он стоит, прислонившись к дверному косяку, выдувая кольца серого дыма, клубящегося в лучах солнечного света, пробивающегося сквозь заляпанное стекло двери. Загорелый и отдохнувший, он одет в светло-голубую рубашку и джинсы.
– Наверное, в «Ритц» придется надеть галстук, – говорит Оливер, задумчиво разглядывая медленно растворяющиеся в воздухе кольца и привычным движением стряхивая пепел в побитую медную урну.
Глотая вставший в горле ком, я мысленно успокаиваю себя: «Спокойно, детка, только спокойно! Не суетись и будь равнодушной!»
– Думаю, да, – отвечаю я, кокетливо изогнув бровь. – То есть если, конечно, человек действительно собирается в «Ритц».
Я застенчиво улыбаюсь.
Он застенчиво улыбается мне в ответ.
И тут у меня начинают дрожать руки. Жутко покраснев и пытаясь скрыть волнение, я хватаю пачку программок. Но этим я не только не помогаю себе, напротив – делаю еще хуже. Мои руки совсем меня не слушаются – у них, оказывается, своя жизнь, – и только глупо улыбаюсь, когда пачка внезапно падает и рассыпается по полу.
– Ч-черт! – говорю я как можно спокойнее и равнодушнее и принимаюсь собирать программки.
Оливер улыбается, аккуратно передвигает сигарету в угол рта и наклоняется, чтобы помочь мне.
– А вы ловко обращаетесь с неодушевленными предметами, – замечает он.
– Обычно я не такая криворукая, – оправдываюсь я, лихорадочно сгребая программки. Мне хочется провалиться на месте. – Не знаю, поверите вы или нет, но иногда я бываю очень даже грациозна.
– Тогда будем надеяться, что пятница как раз один из таких дней, – говорит он, сгребая программки в стопку и бросая их в пустую коробку.
Я ни жива ни мертва.
– Пятница? – Я стараюсь говорить спокойно и непринужденно, но голос мой как назло дрожит, словно у Эдит Ивенс в той сцене, когда она приносит ту знаменитую сумочку в комедии «Как важно быть серьезным».
Оливер притворяется, что не замечает моего волнения.
Когда программки собраны, он берет коробку в руки и, будто не слыша моего вопроса, спрашивает:
– Куда их теперь?
– А-а… – Я пытаюсь сообразить. – А-а… Да вот сюда.
– Вот сюда, – повторяет он, глядя на меня.
– Да, сюда, пожалуй, будет нормально.
– Но вам потом придется их нести.
– О да… Тогда, может быть, вон туда? – Я показываю в другой угол фойе. – Давайте отнесем их туда.
Он несет коробку на указанное место и ставит ее там.
– Большое вам спасибо! Коробка такая тяжелая! – говорю я.
Теперь мне придется подождать, когда он уйдет, чтобы оттащить их обратно.
– Да не за что. – Оливер глубоко затягивается сигаретой.
Несколько мгновений мы стоим над коробкой и смотрим на нее.
– Итак, пятница, – начинает он, и теперь уже его голос дрожит, как у Эдит Ивенс. Он переминается с ноги на ногу. – То есть, конечно, если у вас нет других планов.
– Нет. – Я стою как истукан, боясь стошнить или бухнуться в обморок. – Нет, – еще раз повторяю я, делая вид, будто мысленно перебираю предстоящие дела и планы. – Кажется, в пятницу я свободна.
– Значит, в пятницу. За вами заехать? – Оливер произносит это на одном дыхании.
– Нет, нет, – спешу сказать я в ужасе от одной только мысли, что он увидит мой дом, особенно мою захламленную спальню и собранную Колином подозрительную коллекцию предметов искусства. – Лучше встретимся там.
– В семь?
– В семь просто прекрасно, – с трудом выговариваю я пересохшим ртом.
– Тогда до встречи, – прощается он и направляется в зрительный зал.
Внезапно меня одолевает чувство обреченности.
– Да, но где именно? – кричу я ему вслед.
Он оборачивается и улыбается.
– Там, где я еще никогда не был, Луиза. В «Ритце».
С этими словами Оливер Вендт исчезает. Испаряется. И только коробка с аккуратно сложенными программками и крошечные кучки табачного пепла на полу заставляют поверить, что он был здесь.
– Думаю, если идешь в «Ритц», то нужно надеть что-нибудь по-настоящему шикарное, – с порога заявляю я Колину, с горящими глазами ворвавшись в дом в тот вечер.
Он вытирает по всему дому пыль, в частности со своей любимой коллекции фарфоровых статуэток. Сейчас они аккуратно выстроились в ряд на обеденном столе – шаловливые пастухи и пастушки, тигр в прыжке, тощий долговязый Дон Кихот, сражающийся с ветряной мельницей. Колин отрывается от своего занятия и смотрит на меня.
– Если в «Ритц»; то да, дорогая. Парни вроде меня предпочитают для ужина местечко покруче. – И, лукаво глядя на меня, он спрашивает: – И кто же, позвольте узнать, пригласил мою американочку в «Ритц»?
С ликующим видом я несусь в свою комнату.
– Так, никто. Скажу только, что его имя на «О», а фамилия – Вендт!
– Бог мой, да он сразу в дамки! Ай да Узи! Моя маленькая Узи! – Он театрально прижимает к груди тряпку, которой стирал пыль. – Моя маленькая девочка, оказывается, выросла! Вот так да! Теперь ты точно уйдешь от меня!
– Кол, хорош паясничать, лучше иди сюда и помоги мне.
– А почему бы мне не попаясничать? – добродушно огрызается он. – Никогда не даешь закончить сценку.
Через минуту он просовывает голову в дверь, застав меня за следующим занятием – я вышвыриваю всю свою одежду из гардероба на постель.
– Так что же ты наденешь? – спрашивает Колин, оглядывая мою комнату. Памяток-липучек теперь нигде нет, но это не единственное, что вызывает у него беспокойство. – Боже! Да ты хоть когда-нибудь вытираешь пыль? – в ужасе восклицает он, когда на глаза ему попадается моя заваленная всякой мелочью тумбочка. Покачав головой, Колин присаживается на край постели и с тихим смирением начинает вытирать мои парфюмерные флаконы. У моего друга есть такой пунктик – он просто не может пройти мимо ни одной поверхности.
не исследовав ее на предмет пыли.
– Даже и не знаю… – жалобно сетую я. – У меня ничего нет… абсолютно ничего! – Я швыряю новую порцию барахла на постель.
– У меня есть идея. Когда ты закончишь все выкладывать, мы повесим это обратно, только рассортируем по цветам. Смотри… – Он поднимает флакончик на свет. – Нет, ты посмотри! Видишь, насколько стало лучше? Теперь даже название можно прочесть – «Америж».
– Колин, ты не слышишь, что я тебе говорю! Мне абсолютно нечего надеть!
– Да ладно тебе ныть! Все у тебя есть. – Рассеянным механическим жестом он проводит тряпкой по абажуру лампы. – Только я думаю, прежде чем мы приступим, нужно сначала выпить хорошего крепкого чаю. Без чаю тут никак не обойтись. Ох, Узи!.. – Он сокрушенно качает головой, когда я выкладываю на постель еще одну блузку. – Ну как ты можешь до сих пор пользоваться проволочными вешалками! Такое впечатление, что ты воспитывалась в цыганском таборе. – И Колин уходит на кухню, чтобы поставить чайник.
Через несколько минут он возвращается с двумя чашками «двойного», как он называет, чая (аналог двойного эспрессо) – этого результата он добивается, высыпая целую пригоршню чайных пакетиков в крошечный заварочный чайник и давая им настояться там до цвета гудрона. По мнению Колина, именно благодаря этому рецепту британцы выиграли войну.
– Итак, приступим, – говорит он, присев на единственный не заваленный тряпьем уголок постели. – Давай рассуждать логически. Что у тебя идет под первым номером?
– Ну, например, это. – Я показываю ему твидовый костюм. – Вот с этой блузкой, – прибавляю я и тыкаю пальцем в черную кружевную блузку на пуговках.
– Хм… – Он поджимает губы, постукивая по ним указательным пальцем. – Ну… тут намешано всего понемножку – что-то от жеманницы, что-то от кокетки, а что-то от настоящей матроны. Нет, лично мне нравится, только, по-моему, эти предметы никак не сочетаются.
– Хорошо. Тогда как насчет этого? – Я показываю ему черное вечернее платье.
– Луиза, но на нем же бант! Как может тридцатилетняя женщина носить платья и блузки с бантами?
– А я думала, это молодит, – слабо возражаю я.
– Одно дело – быть молодым, и совсем другое – инфантильным. – Он откладывает платье в сторону.
– Хорошо. Тогда вот мой незаменимый комплект – юбочка с кофточкой.
Комплект тоже отметается в сторону.
– Узи, все это никуда не годится.
– Но что же делать? – Я отчаянно роюсь в куче тряпья на полу.
– А где твое черное платьице-мини? Ты знаешь, о чем я.
Я качаю головой.
– Да, знаю. От Карен Миллен. Я его порвала, когда танцевала в «Норковом бикини», и пока еще не зашила.
– Понятно. А что бы в таком случае сказала твоя мадам… как там ее?
Я укоризненно смотрю на него.
– Кол, зачем ты вспоминаешь про мадам Дарио? Уж от кого-кого, а от тебя я такого не ожидала!
– Знаешь, ангел мой, мне кажется, тебе не следует так психовать на этот счет. Ты могла просто прочесть книгу и прислушаться к ее советам как нормальный здравомыслящий человек.
Я показываю ему язык.
– Не думаю!
Он пожимает плечами.
– Тогда все. Может быть, тебе что-нибудь даст Риа. Придется обратиться к ней.
– Риа?! Ты шутишь? – Пытаюсь рассмеяться, но получаются только какие-то сдавленные звуки.
Застыв на месте и моргая, Колин смотрит на меня.
– Ты должна смотреть в лицо фактам, Узи. Это дорогой ресторан высшего класса, а у тебя, как бы мне ни было противно говорить это, нет подходящих нарядов. Только не обижайся, детка, ты прелестна и сексуальна, но если мы говорим об ужине на двести фунтов, нам нужна Одри Хепберн, а никак не Барбара Ви