И сделаем наоборот: постараемся не забывать. Надо запомнить этих хворых стариков, стоящих на пороге смерти, о которой молодые не желают думать (и потому препоручают дому престарелых без лишнего шума и эмоций перевести своих родителей через этот порог), загубленную радость последних часов, которой они имели право насладиться сполна, а вместо этого изнывают от скуки, тоски и однообразия. Запомнить, что тело дряхлеет, друзья умирают, что все про вас забывают и что конец ужасен. Надо помнить и то, что эти старики когда-то были молодыми, что жизнь пролетает очень быстро – сегодня тебе двадцать лет, а завтра, не успеешь оглянуться, все восемьдесят. Коломба считает, что надо «поскорее забыть», потому что она, как ей кажется, состарится еще не скоро, почти что никогда. Я же очень рано поняла, что жизнь проносится страшно быстро, – и поняла это, глядя на взрослых: как они спешат, как падают духом из-за неудач и как цепляются за сегодняшний день, лишь бы не думать о завтрашнем. Но завтрашнего дня боятся те, кто не умеет строить сегодняшний, а когда люди не могут ничего выстроить сегодня, они уговаривают себя, что у них все получится завтра, но так не бывает, потому что завтра всегда превращается в сегодня, понимаете?
Вот почему надо помнить. Надо жить и твердо знать, что мы состаримся и в этом не будет ничего хорошего, красивого и приятного. Надо уяснить себе, что важно действовать сегодня: делать все возможное, чтобы любой ценой построить что-нибудь сегодня. Всегда держать в голове дом престарелых, чтобы постоянно забегать на день вперед, не давая ему пропасть. Шаг за шагом взбираться на свой личный Эверест, так чтобы каждый шаг отпечатывался в вечности.
Будущее для того и нужно, чтобы строить настоящее, исходя из реальных планов ныне живущих.
Грамматика
1. Бесконечная малость
Сегодня утром Жасента Розен представила мне нового владельца квартиры Артансов.
Его зовут Какуро Как-то-там. Я не расслышала – мадам Розен вообще говорит всегда так, будто у нее во рту таракан, а тут еще как раз в этот момент открылась дверь лифта и вышел расфуфыренный месье Пальер-старший. Он величаво кивнул нам и устремился к выходу порывистым шагом страшно занятого крупного промышленника.
Новенький – господин лет шестидесяти, весьма импозантного и весьма японского вида. Он невысокого роста, довольно щуплый, с морщинистым, но открытым лицом. Весь его облик дышит дружелюбием, кроме того, в нем чувствуется решительный, веселый нрав и добродушие.
Сейчас он стоит и терпеливо выслушивает Жасенту Розен, которая истерически кудахчет, будто курица перед кучей зерна.
Мне он успел сказать только: «Добрый день, мадам» – на чистом, без всякого акцента французском.
На мне сегодня униформа дебильной консьержки. Это по случаю знакомства с новым жильцом: у него еще не сложилось машинальной уверенности в том, что я тупица, а чтобы она выработалась, мне придется употребить несколько специальных воспитательных приемов. Так, например, на все кудах-тах-тах Жасенты Розен я апатично отвечаю: «да», «да», «да».
– Покажите месье Как-то-там (Шу?) места общего пользования!
– Объясните месье Как-то-там (Пшу?), когда и как у нас разносят почту!
– Завтра между десятью и половиной одиннадцатого придут отделочники. Дождитесь их и проводите в квартиру месье Как-то-там (Опшу?)!
И так далее.
Месье Как-то-там, само спокойствие и учтивость, смотрит на меня с любезной улыбкой. На мой взгляд, все идет хорошо. Мадам Розен вот-вот иссякнет, и я снова заползу в свое логово.
Так нет же!
– Половик перед дверью Артансов остался невычищенным. Могу я вам об этом поручить?
И почему это комедия не может не приобрести трагический оттенок? Я и сама, конечно, иной раз допускаю ошибки, хотя и в целях самообороны. Когда, например, спросила у Шабро: «Никак, инфарк его хватил?» – чтобы разбавить свои уж больно изысканные речи.
Так что я не настолько чувствительна, чтобы терять голову из-за легкой корявости. Тем более что Жасента Розен со своим тараканом во рту родилась в многоквартирном улье с грязными лестницами, и я отношусь к ней терпимее, чем к мадам Вы-не-могли-бы-запятая-получить.
Трагично не это, а то, что, когда Жасента произнесла «об этом поручить», я вздрогнула, месье Как-то-там тоже, и наши взгляды встретились. С этой самой бесконечно малой доли секунды, когда по общей боли, пронзившей нас одновременно, и по тому, как она выдала себя мгновенным трепетом, мы распознали – я уверена! – друг в друге братьев во языке, – с этой самой доли секунды месье Как-то-там стал смотреть на меня иначе.
С подозрением.
– Вы знали Артансов? – заговорил он со мной. – Я слышал, это была необыкновенная семья.
– Нет, – отвечаю я со всей возможной осмотрительностью. – Я не очень-то с ними водилась. Обычная семья, такая же, как все другие в этом доме.
– Конечно, счастливая семья, – встревает мадам Розен, которой не терпится закруглить разговор.
– Ну да, все счастливые семьи похожи друг на друга, – бормочу я, чтобы отделаться. Что тут еще скажешь!
– Зато каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, – говорит новенький, все так же странно глядя на меня.
И тут я снова вздрогнула. Клянусь, нечаянно! Не сдержалась, дала маху, потеряла контроль над собой!
Беда никогда не приходит одна. Мой Лев не мог выбрать лучшего времени, чтобы просочиться между нашими ногами и мимоходом потереться о брючину месье Как-то-там.
– У меня тоже есть кошка и кот, – сказал он. – А позвольте спросить, как зовут вашего?
– Лев, – ответила за меня Жасента Розен и, закончив на этом, решительно взяла жильца под локоть, не глядя кивнула мне и потянула его к лифту. Он же чрезвычайно деликатно прикоснулся к моей руке, слегка пожал ее и со словами: «Благодарю вас» – последовал за настойчиво кудахчущей хозяйкой.
2. Внезапное наитие
Знаете, что значит «нечаянно»? Психоаналитики объявляют нечаянные слова и действия плодом коварных происков затаившегося подсознания. Но это просто вздор! Они – ярчайшее проявление сознательной силы воли, которая пускает в ход любые уловки, чтобы преодолеть сопротивление чувств и добиться своего.
– Получается, я хочу, чтобы меня разоблачили, – сказала я Льву, который вернулся к родным пенатам и, готова поспорить, вступил в сговор со всем светом, чтобы выполнить это мое желание.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» – это первая фраза «Анны Карениной», книги, которую порядочной консьержке читать не положено; предположить же, что, услышав вторую часть фразы, она вздрогнула, пронзенная внезапным наитием и не зная, что это строчки из Толстого, недопустимо: ведь если красота классической литературы доступна восприятию маленьких людишек, которые с ней незнакомы, это умаляет ее престиж в глазах людей образованных.
Целый день я пыталась убедить себя, что зря волнуюсь и что месье Как-то-там, обеспеченному настолько, чтобы купить весь пятый этаж, недосуг размышлять о нервном тике недоразвитой консьержки.
А в семь часов вечера в дверь привратницкой позвонил незнакомый молодой человек.
– Здравствуйте, мадам, – сказал он, очень четко выговаривая слова. – Меня зовут Поль Н’Гиен, я личный секретарь месье Одзу. – Он протянул мне свою визитку. – Вот мой мобильный телефон. К месье Одзу будут приходить мастера, и мы не хотели бы причинять вам лишние хлопоты. Звоните мне при малейшем затруднении, я тотчас спущусь.
Как вы могли заметить, дочитав до этого места данной сценки, в ней явно хромает диалог, который, как правило, обильно оснащен тире, отмечающими переход речи от одного персонажа к другому.
Здесь должна была последовать моя реплика – что-нибудь вроде:
– Благодарю вас, месье.
Или:
– Хорошо, позвоню непременно.
Но ничего похожего не наблюдается.
А дело в том, что, хоть на этот раз у меня не было причины заставлять себя молчать, я попросту онемела.
Прекрасно помню, что открыла рот да так и застыла, не в силах выжать из себя ни звука и искренне жалея милого пригожего молодого человека, который вынужден смотреть на лягуху в семьдесят кило по имени Рене.
Обычно в таком случае герой вопрошает:
– Вы говорите по-французски?
Но Поль Н’Гиен вежливо улыбается и ждет.
Ценой титанического усилия мне удается прорвать немоту.
Хотя и не с первой попытки. Сначала я беспомощно квакнула:
– Кка… кха…
Молодой человек все с тем же великолепным самообладанием продолжал ждать.
– Месье Одзу? – просипела я наконец голосом, живо напоминающим Юла Бриннера[13].
– Месье Одзу, точно так, – отозвался он. – Вы не знали его имени?
– Не знала, – все еще с трудом подтвердила я. – Вернее, не разобрала. Как оно пишется?
– О‑д‑з‑у.
– Ага, понятно. Японское имя?
– Вы правы, мадам. Месье Одзу – японец.
Молодой человек галантно прощается, я тоже что-то хрипло бормочу, закрываю за ним дверь и падаю на стул, прямо на несчастного Льва.
Месье Одзу. Может, я сплю и мне снится сон со всякой чертовщиной, разными хитросплетениями, наваждениями, ужасами, бесконечными совпадениями и заключительной сценой пробуждения в ночной рубашке, с тяжеленным котищем на ногах и истошным ором настроенного на «Франс-Интер» будильника?
Но мы отлично знаем, что сон и явь имеют разную фактуру, и, тщательно проверив показания своих чувственных датчиков, я могу уверенно сказать, сплю я или бодрствую.
Одзу! Может, он сын великого режиссера? Или племянник? Или хоть какой-нибудь дальний родственник?
Ну и ну!
Глубокая мысль № 9
Угощать соседку,
Которую терпеть не можешь,
Пирожными от Ладюре,
Еще не значит видеть
Кого-то, кроме себя.
Квартиру Артансов купил японец! Его зовут Какуро Одзу! Вечно мне так везет: надо же было такому случиться, когда я вот-вот умру! Двенадцать лет томиться культурным голодом, а когда на горизонте появляется настоящий японец, мне пора собираться на выход! Вопиющая несправедливость.