Он тоже улыбнулся:
– Добрый день, мадам Мишель! Очень рад вас видеть. Вам так очень к лицу, – добавил он, показав на мою прическу.
– Спасибо, – отозвалась я. – А вы к нам за каким делом? Хотите чашечку чая?
– Ну-у, – начал он с былой неуверенностью, но тут же согласился, – конечно, с удовольствием.
Я принялась готовить чай, а он уселся на стул и с изумлением уставился на Льва.
– Неужели он и раньше был таким толстущим? – спросил он без всякой задней мысли.
– Да, – кивнула я, – он у меня не спортсмен.
– А это не от него так скверно пахнет? – Жан брезгливо сморщил нос.
– Нет, что вы! – успокоила я его. – Запах, знаете ли, сантехнического свойства.
– Вы, наверное, здорово удивились, что я вот так запросто взял и зашел к вам, – сказал он. – Тем более что не так уж часто мы с вами болтали. Я вообще был тогда не слишком разговорчив. Я имею в виду, когда был жив отец.
– Я очень рада, что вы пришли, – ответила я. – А еще больше рада, что вы так хорошо выглядите, – от души сказала я.
– Ага, – согласился он. – Я вернулся черт знает откуда…
И мы оба отпили по глоточку душистого обжигающего чая.
– Теперь я вылечился. Надеюсь, окончательно вылечился, если бывает что-то окончательное на свете, – сказал он. – Во всяком случае, сейчас никаких наркотиков. И еще я встретил девушку, такую… такую… просто потрясающую девушку! – Глаза у него засветились, и он даже всхлипнул. – И работенку себе приискал неплохую.
– А чем вы занимаетесь? – поинтересовалась я.
– Работаю в магазине яхтового оборудования.
– Моторы, запчасти? – уточнила я.
– Ага, в общем, дело что надо. Как будто сам катаешься по всему свету. Парни, которые к нам приходят, толкуют о своих посудинах, о разных морях – с одного приехали, на другое собираются. Мне это по душе, и вообще, знаете, я люблю работать.
– А в чем конкретно заключается ваша работа?
– Ну, пока делаю что придется, то за прилавком, то на доставке, но со временем подучусь и буду профи. Мне и теперь поручают кое-что интересное: наладить паруса, ванты, поправить такелаж.
Чувствуете поэзию моря? Ванты, такелаж – это вам не какие-нибудь сухопутные лесенки и канаты. А если вы не чувствительны к таким лексическим тонкостям, то, умоляю вас, научитесь хотя бы расставлять запятые.
– Вы тоже, надо сказать, в хорошей форме, – прибавил он, приветливо глядя на меня.
– Правда? Что ж, и у меня произошли кое-какие перемены, и это мне, кажется, пошло на пользу.
– Вообще-то, – снова заговорил Жан, – я пришел сюда не для того, чтобы повидаться с соседями или на старую квартиру посмотреть. Я даже не был уверен, узнают ли меня тут. Удостоверение личности прихватил на тот случай, если и вы меня не узнаете. Пришел потому, что никак не могу вспомнить одну очень важную вещь, которая мне помогала, даже когда я был болен и когда выздоравливал тоже.
– И я могу быть вам полезной?
– Можете. Потому что как раз вы и сказали мне, как называются эти цветы. Знаете, те, что растут вон там, на клумбе. – Он ткнул пальцем в глубину двора. – Такие небольшие красивые цветы, белые и красные. Мне кажется, вы их и посадили? Помните, однажды я спросил вас, как они называются, вы ответили, но у меня тогда ничего в голове не держалось. А думать про эти цветы я думал, сам не знаю почему. Они очень красивые, и вот, когда мне было плохо, я вспоминал про них, и мне становилось лучше. А тут я как раз проходил неподалеку и подумал: зайду-ка и спрошу мадам Мишель, что же это за цветы.
Ему вдруг стало неловко, и он искоса взглянул на меня.
– Вам, наверное, странно такое слышать. Надеюсь, я не напугал вас этим цветочным бзиком?
– Нисколько, – отвечала я. – Да если бы я знала, что они вам так помогают, я бы насадила их всюду, всюду!
Жан рассмеялся счастливым мальчишеским смехом.
– Ах, мадам Мишель, да ваши цветы просто спасли мне жизнь. Разве не чудо? Так вы можете сказать, как они называются?
Да, милый ты мой, могу, конечно. Когда скитаешься по кругам ада, захлебываешься в водах потопа, чувствуешь, что прерывается дыхание и сердце готово выскочить из груди, и вдруг видишь тоненький лучик света – это камелии.
– Да, – сказала я, – это камелии.
Жан пристально посмотрел на меня широко открытыми, изумленными глазами. Крошечная слезинка сползла по щеке этого спасенного мальчика.
– Камелии, – повторил он, перебирая в памяти что-то, ведомое ему одному. – Камелии, вот оно что. – И снова посмотрел на меня. – Камелии. Ну да, камелии.
Я почувствовала, что и моя щека увлажнилась, и взяла его за руку:
– Жан, вы представить себе не можете, до чего я счастлива, что вы сегодня пришли.
– Да? – сказал он удивленно. – Почему же?
Почему?
Потому что камелия способна переломить злую судьбу.
14. Из коридора на круги
Что же это за борьба, которую мы ведем непрестанно, хотя заведомо обречены на поражение? Что ни утро, изнуренные бесконечной битвой, мы опять и опять, преодолевая отвращение перед повседневностью, шагаем по бесконечному коридору, по которому уже столько отшагали, повинуясь судьбе… Да, милый ты мой, вот она повседневность: унылая, пустопорожняя, изобилующая горем. Круги ада не так уж далеки от нее; стоит побыть в ней подольше, и до них уж рукой подать. Из коридора прямо в какой-нибудь круг, попадешь и не заметишь. Каждый день мы с тоской возвращаемся к своему коридору и шаг за шагом одолеваем невеселый путь, к которому приговорены.
Увидел ли он адские круги? Каково это: родиться после того, как побывал в преисподней? Как оживают зрачки на остекленевших глазах? Где начинается борьба и где она иссякает?
Так, значит, камелия…
15. По жарким вспотевшим плечам
В восемь часов вечера Поль Н’Гиен появился на пороге привратницкой, едва удерживая в руках свертки, и с улыбкой сказал мне:
– Месье Одзу все еще не вернулся, его задержали в посольстве. Там какие-то сложности с визой, поэтому он попросил меня передать вам вот это.
Он положил свертки на стол и протянул мне письмо в конверте.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Может быть, чайку или еще чего-нибудь?
– Спасибо, – поблагодарил и он. – Но у меня еще столько дел… А ваше приглашение, если позволите, я приберегу на будущее.
И снова улыбнулся так тепло и радостно, что и у меня на сердце потеплело.
Оставшись в кухне одна, я села, положила свертки на стол и открыла конверт:
«Он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачивания косы. Набежала низкая тяжелая туча, и шел крупный дождь».
Пожалуйста, примите мои подарки попросту.
Какуро
Летний дождь, упавший на плечи Левина во время косьбы… Какуро так растрогал меня, что несколько минут я сидела неподвижно, прижав руки к груди. Потом один за другим развернула пакеты.
Шелковое жемчужно-серебристое платье с небольшим стоячим воротником, перехваченное черным атласным пояском.
Шелковая пурпурная накидка. Легкая и плотная, словно порыв ветра.
Лодочки на невысоком каблуке из зернистой черной кожи, такой мягкой и такой тонкой, что я прижалась к ним щекой.
Я любовалась платьем, накидкой, туфлями.
За дверью мяукал и царапался Лев – просился домой.
У меня по лицу текли сладкие слезы, в груди разворачивала лепестки нежная камелия.
16. Пора бы уже чему-то кончиться
На следующий день в десять часов утра в дверь привратницкой постучались.
Стучал здоровенный верзила, одетый в черное, в шерстяной темно-синей шапочке и в высоких военных ботинках, какие когда-то маршировали по Вьетнаму. Это Тибер, дружок Коломбы и чемпион мира по бесцеремонности.
– Я ищу Коломбу, – сказал Тибер.
Звучит комично, не правда ли? Куда поэтичнее было бы: «Я ищу Джульетту, – сказал Ромео».
Итак: «Я ищу Коломбу», – сказал бравый Тибер, который не боялся ничего, кроме шампуня, что обнаружилось, когда он снял с головы шапку. Не подумайте, что из вежливости. Жарко стало.
Как-никак на дворе май!
– Палома сказала, что она здесь, – прибавил он. Подумал и еще прибавил: – Блин.
Палома, ты хорошо пошутила!
Я быстренько выставила его вон, и в голове у меня зашевелились причудливые мысли.
Тибер… Такое громкое имя и такой невзрачный хозяин… Я припомнила писанину Коломбы Жосс, тишину доминиканской библиотеки… потом почему-то подумала про Рим – хотя понятно: Тибер, почти Тибр… Неожиданно всплыло лицо Жана Артанса… А следом я увидела его отца с нелепым бантом на шее… Столько людей, столько миров, все чего-то ищут… Как мы можем быть такими одинаковыми и жить каждый в своей вселенной? Одинаково сходить с ума, но на разной почве, по разным причинам, из-за разных страстей? Тибер… Я почувствовала смертельную усталость – я устала от богатых, устала от бедных, от всего этого фарса… Лев спрыгнул с кресла и стал тереться о мою ногу. Растолстел он из чистой филантропии. У моего кота щедрая благородная душа. Он улавливает малейшие мои вибрации. А я устала, очень устала…
Пора бы уже чему-то кончиться, а чему-то другому начаться.
17. Муки сборов
К 8 часам вечера я была готова.
Платье и туфли сидели идеально (как раз мои размеры – 42 и 37).
Накидка совершенно в римском стиле (60 сантиметров в ширину и 2 метра в длину).
Волосы я помыла шампунем 3 раза, потом высушила волосы феном «Бабилис» (1600 Вт), потом 2 раза расчесала вперед-назад, слева-направо, и наоборот. Результат потрясающий.
Четыре раза я садилась и 4 раза вставала, стало быть, сейчас стояла, не зная, что бы еще такое сделать.
Может, снова сесть?
В шкафу за стопкой простыней лежал футляр с сережками, которые достались мне от Иветты, моей зловредной свекрови: 2 подвески старинного серебра с каплевидными гранатами. Я достала их и с 6‑й попытки вдела в уши, теперь у меня такое ощущение, как будто в мои бедные растянутые мочки вцепились 2 пузатые кошки. Пятьдесят четыре года без всяких украшений усугубляют муки сборов. Я и губы слегка подкрасила помадой «темный кармин», купленной 20 лет назад по случаю свадьбы одной из кузин. Меня всегда бесило, насколько долговечны такие чепуховины, тогда как драгоценные человеческие жизни гибнут на каждом шагу. Я принадлежу к тем 8 % населения земного шара, которые заслоняются от страха и беспокойства цифрами.