Электра — страница extra из 14

Сын Агамемнона, полки под Трою

Водившего когда-то! Наконец

Ты видишь то, чего столь долго жаждал:

Желанный древний Аргос, край священный,

Где овод жалил деву, дочь Инаха.[1]

А вот, Орест, и Волчий рынок,[2] богу —

Волкоубиице посвященный.[3] Слева —

Храм Геры знаменитый. Нет сомненья,

То золотом обильные Микены

И Пелопидов[4] дом многострадальный,

Откуда в день, когда отец твой пал,

Тебя из рук сестры твоей я принял,

Увел и этим спас, и возрастил

До зрелых лет — да отомстишь убийцам!

Теперь, Орест, и ты, наш лучший друг

Пилад, решим немедля, что нам делать.

Кругом уж солнца лучезарный свет

Птиц утренние песни пробуждает,

И звездной ночи благостная тень

Расходится. Никто еще из дома

Не выходил… Советуйтесь. Не время

Раздумывать: час действовать настал.

О мой слуга любимый! Как примерно

Ты верность дому нашему хранишь!

Конь крови благородной, хоть и стар,

В опасности не упадает духом,

Но прядает ушами. Так и ты

Нас ныне побуждаешь — в строе первый,

Тебе свои намеренья открою.

Со всем вниманьем выслушай меня

И если заблуждаюсь, то поправь.

Я посетил святилище Пифона,[5]

Узнать стремясь, как должен я отмстить

За смерть отца, как отплатить убийцам, —

И вот пресветлый мне ответил Феб,

Что хитростью, без войска, без оружья,

Месть праведную сам свершить я должен.

Поскольку мне такое было слово,

Ты выбери минуту и войди

К ним в дом; все разузнай, что там творится,

И нам поведай. Не узнают гостя:

Ты постарел и не был здесь давно…

Совсем седой… Тебя не заподозрят.

Речь поведи, что ты, мол, чужестранец,

Фокеец, мол; что послан Фанотеем[6], —

А он союзник самый мощный их.

Потом скажи, скрепив известье клятвой,

Что волею судьбы погиб Орест,

Что на пифийских играх[7] с колесницы

Упал он и разбился. Так скажи.

А мы, как бог велел, сперва почтим

Отцовскую могилу возлияньем

И прядями волос своих. Потом

Вернемся вновь с той бронзовою урной,

Которую — ты знаешь — скрыли в чаще,

И принесем, воспользовавшись ложью,

Им радостную весть, что плоть моя

Сгорела на огне и пеплом стала.

Пускай живой я мертвым назовусь.

Смущаться ли, когда уж близко слава.

Полезна речь — так, значит, хороша.

Встречал людей я мудрых, объявлявших

Себя умершими, — потом домой

Они лишь с вящей честью возвращались.

Надеюсь, что вослед за этой вестью

Явлюсь врагам сияющей звездой!

Ты, родина! Вы, боги здешних мест!

О, дайте путь мне счастливо окончить.

Вы, родовые сени! Вас очистить

Пришел я ныне по внушенью бога.

Меня не прогоняйте прочь, дозвольте

Вступить в права и вновь свой дом воздвигнуть?

Я все сказал. А ты теперь, старик,

Ступай, свою обязанность исполни.

Мы с ним уйдем. Благоприятный случай —

Распорядитель первый дел людских.

 за сценой.

О, горе мне, злосчастной!

Мне чудится — послушай, — там, за дверью,

Наверное, служанка стонет, сын…

Ужели то несчастная Электра?

Не стать ли здесь? — прислушаться бы нам…

Никак нельзя: помимо Аполлона

Предпринимать не должно ничего.

Начнем же с возлияний в честь отца —

Они дадут нам силы и победу.

 за сценой.

Солнца свет непорочный!

Ты, о землю объемлющий воздух!

Вы ль не слышали, как я стенаю?

Вы ль не слышали, как я горюю,

Как я в грудь себя до крови бью,

Только черная ночь удалится!

Жалкое ложе в жилище беды

Знает одно, как в бессоннице долгой

Я о несчастном рыдаю отце!

Арей, бог кровавый, не принял

Жизни его на далекой чужбине, —

Мать с Эгистом, с любовником, вместе

Темя секирой ему разрубили,

Как дровосеки рубят дубы.

Слез о тебе, о родимый, не слышно,

Я лишь одна о твоей убиваюсь

Жалкой, постыдной смерти!

Нет, никогда, никогда

Не перестану стенать неутешно,

Плакать, доколь буду видеть мерцанье

Всезрящих светил и сияющий день!

Соловьем, потерявшим птенцов,

Буду петь свои песни, открыто

Буду горько стенать у отцовских дверей,

О жилище Аида, приют Персефоны![8]

О подземный Гермес и могучая Кара!

Честные Эринии, дщери богов!

Вы беззаконные зрите кончины,

Зрите обманом сквернимые ложа, —

Явитесь! На помощь! Отмстите за гибель

Отца моего!

Приведите любимого брата ко мне!

Мне уж не по силам нести за плечом,

Одинокой, суму моей скорби!

О злосчастной матери дочь,

Друг Электра! Долго ль еще

Будешь слезы ты лить, —

Что богоотступная

Мать заманила в ловушку коварную,

Гнусно на смерть обрекла Агамемнона?

Смерть, смерть виновным! — если дозволительно

Изречь подобную мольбу!

Ах, благородные сердцем

Девушки! Скорбь вы мою утешаете…

Вижу и чувствую, — верьте, приметно мне

Ваше участье… Но нет, я по-прежнему

Стану стенать о несчастно погубленном

Отце… О, пусть

Дружеской нежностью связаны мы во всем,

Оставьте, дайте мне Скорбеть, молю!..

Но никто отца твоего

Не вернет из гавани той,

Из приюта всеобщего,

Ни мольбою, ни стонами.

Ты же своим безысходным страданием

Губишь себя, надрываясь без устали…

Но в стонах избавленья не найти от бед!

Зачем сама ты ищешь муки?

Скуден умом, кто постыдно

Об отошедших забудет родителях!

Нет, мое сердце пленяет поющая

Горько об Итисе, — вечно об Итисе! —

Птица пугливая,[9] Зевсова вестница.

О Ниобея![10]

Мать злополучная! Боготворю тебя,

Всечасно льющую слезы

В скале-могиле.

Не ты одна из смертных,

Дитя, познала скорбь.

Но превзошла ты в горе всех домашних,

Родных своих

Единокровных:

Хрисофемида живет же, и Ифианасса,[11] — и тот,

Чья молодость омрачена печалью.

О счастье!.. Микены пресветлые

Скоро встретят его

Как царского сына, когда, благосклонностью

Ведомый Зевса, он — Орест — вернется!

Нет, не устану я ждать его… Безбрачна,

Бездетна, дни провожу в тоске.

Все обливаюсь слезами… Исхода

Нет мне из бедствий… Дела и слова мои

Он позабыл на чужбине… О, мало ли

К нам доходило вестей неоправданных?

Он жаждет и день и ночь

Быть здесь… и нет его… нейдет.

Крепись, о дочь, крепись!

Великий видит Зевс

Все с высоты, Зевс надо всем владыка.

Доверь ему скорбь

Души болящей.

Не забывай о врагах, но умерь свою ненависть, помни!

Все сглаживает время, резвый бог.

Придут, не оставят нас

Сын Агамемнона, в Крисе[12]

Ныне живущий, где скотные пастбища,

И бог, владычащий над Ахеронтом.

Но жизни безнадежной доля большая

Уже промчалась — и слабеют силы.

Я изнываю одна, без родителей,

Милый супруг за меня не заступится;

Словно чужачка, рабыня презренная,

Лишь услужаю в хоромах отеческих,

Убого одетая

Брожу вокруг пустых столов!

Скорбный голос прозвучал[13]

И при встрече и на пире

В час, когда секиры медной

Поразил его удар.

Подсказало коварство, убила любовь.

Ужасное дело четой совершили, —

Кто бы ни был зачинщиком ужаса — бог

Или смертный.

О день, всех ненавистней дней

В моей несчастной жизни!

О ночь, о несказанный пир!

О тягость скорби!

Горе! Постигла отца

Недостойная гибель от сдвоенных рук…

Отняли в миг тот и жизнь мою…

Предали… обрекли на муку…

Ты, олимпийский великий бог,

Злым страданием им воздай!

Что за деянье свершили! — так пусть же

Век им веселья не знать!

Воздержись от лишних слов.

Рассуди, что недостойно

Погружаешься в печали.

Им причиной — ты сама,

Ты немало прибавила бед к беде,

Ты опять и опять подымаешь войну

В унылой душе… Бесполезно вступать

В спор с сильнейшим.

Ах! Ужас, ужас вынудил… Знаю

Свой пыл мятежный… Нет, скорбеть

Средь ужасов не перестану,

Стенать в тоске

Буду, доколь жива.

От кого, кто в сужденьях разумен, скажите,

Милые сестры, могла б я услышать

Мудрое слово себе в облегченье?

Полно, полно меня утешать.

Скорби моей не будет конца,

Не перестану я сетовать в горести,

В неистощимых слезах.

Говорю, добра желая,

Как заботливая мать:

Полно горем множить горе!

Есть ли отчаянью мера?.. Скажите,

Праведно разве не помнить умерших?

Неблагочестье кто станет оправдывать?

Мне от таких уваженья не надо…

Пусть я, счастьем владея, его не вкушу,

Если, крылья связав громких воплей своих,

Не ублажу отца!

Горе! Простерт он, нем,

Прахом стал, ничем,

А убийц его не постигла месть!

Значит, не стало на свете стыда

И благочестья

Нет более в сердцах у смертных!

И о себе и о тебе заботясь,

Я вышла, дочь. Но коль совет мой плох,

Мы за тобой идти готовы следом.

Самой, подруги, стыдно мне: чрезмерно

Я предаюсь слезам. Не обессудьте, —

Я поневоле плачу. Кто из женщин,

Рожденных благородно, удержался б

От слез, такое в доме видя зло?

Оно же, с каждым днем и каждой ночью

Не убывая, все пышней цветет.

Во-первых, мать, моя родная мать

Врагом мне лютым стала. Во-вторых,

С убийцами отца в своем же доме

Я жить принуждена, от них завишу,

Они и дать и отказать мне властны.

О, что за дни я провожу, подумай,

Воочью видя, как Эгист на троне

Родимого сидит, в его одежды

Наряженный, — свершает возлиянья

У очага, где сам его убил!

И наконец — последнее бесчестье:

Лежит убийца нашего отца

В постели с нашей матерью злосчастной, —

Коль матерью еще возможно звать

Ее… с ним разделяющую ложе!

Какая наглость: жить с убийцей мужа

Как с мужем!.. Ей не страшен гнев Эриний,

Нет, словно похваляясь черным делом,

В тот самый день, когда родитель мой

Пал, умерщвленный по ее коварству,

В честь мертвого устраивает пляски,

Спасителям-богам приносит в жертву

Овец, — а я, я вижу все и, прячась,

Рыдаю, убиваюсь и кляну

Злосчастный «агамемноновский» праздник![14]

Ведь мне и плакать вволю не дают…

Потом она, с достоинством обычным,

Несчастную меня же попрекает;

«Ты, нечестивица, богов забыла!

Одна ль из смертных ты отца лишилась?

Одна ль горюешь?.. Пропадай же!..

Боги Подземные да не прервут твой стон!»

Вот как хулит… Но только слух дойдет,

Что близок брат Орест, летит ко мне

И в ярости кричит: «Ты виновата Во всем!

Не ты ль из рук моих когда-то

Похитила и увела Ореста?

Но знай-дождешься справедливой мзды!»

Так лается. Меж тем супруг светлейший,

С ней стоя рядом, вторит ей в подмогу, —

Он, весь разврат, весь подлость, он, который

Ведет сраженья женскою рукой!

А я томлюсь тоской, все ждут Ореста —

Когда ж придет наш истребить позор?!

Но нет его… Минувшие надежды

Погибли, нет и в будущем надежд.

Тут, милые, по праву можно стать

Несдержанной и неблагочестивой.

Да, злая жизнь толкает пас на зло.

Ведем мы разговоры… а Эгиста

Здесь нет, скажи? Он вышел из дворца?

Конечно. Будь он здесь, я за порог

Не перешла бы. За городом он.

О, если так, готова я смелее

С тобою разговаривать, сестра.

Его здесь нет, — все спрашивай что хочешь.

Что нового о брате знаешь? Скоро ль

Прибудет он иль нет? Я знать хочу.

Он обещал, но вот не держит слова.

Большое дело делают — подумав.

Его спасала я без всяких дум…

Терпи: он добр, он близких не покинет.

О, верю! — жить иначе не могла бы…

Ни слова боле: из дворца — я вижу —

Хрисофемида к нам идет, родная

Сестра твоя. Несет в руках дары,

Которыми Подземных почитают,

Какие речи вновь ведешь, сестра?

О чем шумишь, зачем под портик вышла?

У долгих лет не хочешь научиться

Напрасному не предаваться гневу?

Я и сама страдаю, сознаю,

Как тяжко все, и, если б стало силы,

Я показала б им свою… любовь!

Но в бурю лучше плыть, спустивши парус.

Зачем пытаться наносить удар,

Когда нет сил? Живи и ты, как я…

Однако я могу лишь дать совет,

А выбор — за тобой…

Чтоб быть свободной,

Покорствую, сестра, имущим власть.

Позор! Такого позабыв отца,

Ты матери преступной угождаешь!

Ведь все твои увещеванья — ею

Подсказаны, советы — не твои.

Одно из двух: иль осторожность брось,

Иль прежней оставайся, но о близких

Забудь. Сказала ты, что, будь ты в силах,

Им показала б ненависть свою, —

Когда ж я за отца отмстить пытаюсь,

Не помощью — помехой мне встаешь.

Предательство прибавить хочешь к бедам?

Ты мне скажи… нет, я сама скажу:

Что выиграю я, оставив вопли?

Ведь я… живу? — пусть дурно, но с меня

Достаточно: я жизнь им отравляю —

И этим чту отца, — коль есть отрада

Там, в царстве тьмы… А ненависть твоя —

Лишь на словах. С убийцами отца

Ты заодно… Когда бы обещали

Мне все дары, столь лестные тебе,

Я все ж не покорилась бы… Да будет

Твой пышен стол и жизнь твоя роскошна, —

А мне одна лишь пища: дух свободный.

Я не желаю почестей твоих,

И ты не пожелала б, поразмыслив.

Нет, не отца всех лучшего ты дочь,

А матери! Все низкой назовут

Предавшую родителя и близких.

Но надо гнева, ради всех богов!

Взаимно были б вам слова на пользу,

Когда б могли друг другу вы внимать.

Ах, девушки, успела я привыкнуть

К ее речам и слова б не сказала,

Когда б не слух, что страшное несчастье

Грозит прервать ее всечасный плач.

Какое ж горе мне грозит? О, если

Оно тяжеле прежних, я молчу…

Открою все, что привелось узнать.

Они хотят, за то что вечно стонешь,

Тебя схватить и заточить в темницу;

Останется тебе под сводом склепа

Своей несчастной доле гимны петь.

Подумай же, чтоб после, пострадав,

Не попрекать меня… Возьмись за ум.

Так поступить хотят они со мной?

Да — лишь Эгист в Микены возвратится.

Так пусть же возвращается скорей!

Несчастная! О чем сама ты просишь?

Пусть приезжает, если решено.

Иль хочешь пострадать?.. Где твой рассудок!

Хочу бежать от вас как можно дальше.

Иль жизнью ты своей пренебрегаешь?

Да… жизнь моя на диво хороша!

Была бы хороша, будь ты разумна.

Не обучай меня измене близким.

Учу тебя сильнейшим уступать.

Ну что же — льсти… Я действую иначе,

А лучше все ж не гибнуть безрассудно,

Погибну, если надо, за отца.

Но сам отец, я знаю, нас простит.

Тебя одобрят лишь дурные люди.

Упорствуешь? Со мной ты не согласна?

Нет, не настолько я сошла с ума,

Так я пойду, куда меня послали.

Куда?.. Кому несешь ты эту жертву?

Мать возлиянья шлет на холм отца,

Как?.. Больше всех он был ей ненавистен…

И ею был убит, — сказать ты хочешь…

Кто ж из друзей внушил ей эту мысль?

Ей, кажется, приснился страшный сон.

О боги предков! Ныне будьте с нами!

Тебя приободряет страх ее?

Скажи, каков был сон, тогда отвечу.

Не знаю, рассказать могу не много.

Все ж говори: не раз от двух-трех слов

И падали и возносились люди.

Ей снилось, говорят, что снова с нею

Родитель наш, вернувшийся обратно

На этот свет… И будто взял он скипетр,

Который прежде сам держал — но держит

Теперь Эгист, — и водрузил его

На очаге — и жезл процвел, и отпрыск

Покрыл ветвями весь Микенский край.

Так передали мне: она при людях

Рассказывала сон свой богу Солнцу.

Вот все, что знаю… да еще, что с жертвой

Меня послала в страхе…

Умоляю Богами рода, слушайся меня,

Не погуби себя своим безумьем:

Сама в беде меня ты призовешь.

Нет, милый друг, не вздумай возложить

Дары на холм: нести богопротивно

Отцу от ненавидящей вдовы

Заупокойный дар и возлиянья.

Нет, по ветру пусти их иль поглубже

Зарой, чтоб им не прикасаться к месту

Его успокоенья. Пусть сама,

Когда умрет, клад обретет сохранным.

Не будь она преступнейшей из женщин,

Не вздумала б возлить вино и мед

Убитому ее рукой супругу!

О, посуди, — как принял бы он почесть

От той злосчастной, что его сразила

И, тело изувечив как врагу,[15]

Отерла кровь о голову его,

Чтобы себя омыть. И веришь ты,

Что ей помогут жертвы очищенья?

О нет! Оставь! Ты, от кудрей своих

Отрезав прядь, родителю снеси…

И от меня, от злополучной, тоже —

Ничтожный дар, нет лучшего, увы! —

Клок трепаных волос и пояс бедный…

Колена преклони, моли, чтоб встал он

Из-под земли и одолеть врагов

Помог нам благосклонно, чтоб Орест

Был жив и, мощный, их попрал ногами,

И мы смогли бы щедрою рукой

Могильный холм отца пышней украсить!

О, верю, верю: неспроста из гроба

Он ей послал зловещий этот сон.

О помоги, сестра, о послужи

Себе, и мне, и нашему отцу

Любимейшему, чей приют в Аиде.

Благочестива речь ее, и если

Разумна ты, все, милая, исполнишь.

Исполню. Если ясен долг, для спора

Уж места нет, — и надо торопиться.

Но, милые, молчите — заклинаю —

О том, что я решаюсь предпринять:

Ведь если мать проведает, тогда

Придется мне жестоко поплатиться.

Если отроду я не безрассудна

И провидчива мысль моя, —

Вижу я, что Правда

Грядет, неся с собой возмездье правое.

Дитя мое! Грянет кара,

Близок срок!

Душой воспряла я, едва вняла рассказу

Про сулящий радость сон.

Помнят, помнят злое дело

И отец твой, царь в Элладе,

И старинный двухсторонний

Меднокованный топор,

С коварством беспощадным

Его сразивший!

В засаде грозно таясь, —

Медяностопна,

Многонога и многорука —

Близится Эриния!

Те двое непотребной страстью ввергнуты

В запретный брак,

Преступленьем Оскверненный.

И ныне верю я, что горем неизбежным

Вещий сон грозит злодеям

И пособникам злодейства.

Или смертным не дано

В снах, в божественных вещаньях

Глас пророческий постигнуть, —

Иль сон ее полуночный

Исполнится!

О древняя пагуба,

Ристанье Пелопово![16]

О, сколь омрачило ты

Этот край,

С тех пор как в волнах морских,

Под корень подрубленный,

С златой колесницы той

В бесчестии сверженный,

Навеки почил Миртил, —

Сколько лет

Своих многотрудных бед

Не может избыть дом Пелопа!

Ты вновь, я вижу, бродишь на свободе!

Эгиста нет, — он не дал бы тебе

Из дома выходить, бесчестить близких.

А без него ты ни во что не ставишь

Родную мать. Ты рада всем твердить,

Что я резка, что я несправедлива,

Тебя, мол, оскорбляю и твоих.

Я ж вовсе не резка, — на речи злые

Невольно отвечаю речью злой.

А у тебя одно на языке:

Что мной убит отец твой. Это верно,

Убит, не отрицаю. Но убила

Не только я: его убила Правда.

Будь ты умна, ты пособила б ей.

А твой отец, о ком ты вечно плачешь,

Из эллинов один нашелся: дочь,

Сестру твою, богам принес он в жертву![17]

Отцу-то что? — а мать родит в мученьях…

Пусть так… Но объясни: кого же ради

Он заколол еe? Аргивян, скажешь?

Они не вправе дочь мою убить.

Или в угоду брату Менелаю?..

И как убийца мог не ждать возмездья?

Иль не было детей у Менелая?

Им больше подобала б смерть: виновны

В морском походе их отец и мать!

Иль сладостней Лиду пожирать

Моих детей, а не ее? Иль нежность

К моим исчезла в изверге отце

И возлюбил детей он Менелая?

Ужели то не черствость, не порок?

Так думаю, — пусть ты иного мненья.

Она — покойница — сказала б то же,

Когда б могла… Себя я не виню.

А коль сужу, по-твоему, неверно,

Себя проверь — и близких не кори.

Ты не докажешь мне, что твой ответ

Моей сегодня вызван злобной речью.

Но если позволяешь, я всю правду

И об отце скажу и о сестре.

Прошу. Когда б всегда ты начинала

Так, как сейчас, нетрудно было б слушать.

Итак… Ты говоришь — отца убила.

По праву, нет ли… — но бывало ль в мире

Гнусней признанье?.. Слушай же меня,

Не справедливость правила тобою,

А негодяй, с которым ты живешь!

Охотницу спроси ты Артемиду,

За что в Авлиде ветер задержала?

Сама скажу… грех вопрошать ее.

Охотился отец в лесу богини.

Вот шумными шагами поднял он

Рогатого чубарого оленя,

Убил и похваляться стал, — и что-то

С уст сорвалось… И в гневе дочь Латоны[18]

Ахейцев задержала, чтоб отец

Ей в жертву дочь принес взамен за зверя.

Вот отчего погибла: не открылся б

Иначе путь ни к дому, ни под Трою.

Отец боролся долго… Против воли

Ее убил — не ради Менелая!

Но будь по-твоему: пусть он свершил

Все ради брата… Но твоей рукой

Зачем убит он?.. По какому праву?

По этому же праву ты себе

Не уготовь раскаянья и бед!

Коль проливать начнем мы кровь за кровь,

Ты первая умрешь — и по заслугам.

Нет, лживый ты придумала предлог.

Благоволи ответить мне, зачем

Творишь дела, которых нет постыдней?

С убийцей спишь, с кем моего отца

Сразила ты, детей с ним приживаешь,

А нас, рожденных раньше, в браке честном,

Детей своих же, честных, ты отвергла?

Как не винить тебя?

Быть может, скажешь:

И это все — возмездие за дочь?

Позор не меньше! Стать женой врага

И ради дочери — постыдно. Впрочем,

Не надо б мне увещевать тебя:

Ведь ты твердишь всегда, что укоряю

Родную мать… Но я в тебе не мать,

А грозную властительницу вижу,

Сама живя в беде, постылой жизнью,

Которой ты причина и твой друг!

А сын, едва избегший ранней смерти,

Орест несчастный, дни влачит в изгнанье.

Меня винишь ты часто, что лелею в нем мстителя…

О да, не сомневайся:

Я отомстила б, если бы могла!

Зови меня, коль хочешь, перед всеми

Злонравной, дерзкой на язык, бесстыжей:

Раз эти свойства отроду во мне,

Родительницы, значит, я достойна.

Смотри: она от гнева задохнется! —

Не думает уже, права иль нет.

Как я могу к ней проявлять заботу,

Когда она так оскорбляет мать?

Ведь не дитя!..

Хору.

Как думаешь — пожалуй,

Бесстыдная на все решиться может?

Хоть ты мне и не веришь, знай: мне стыдно

Сейчас самой. Конечно, поведеньем

Я против лет и званья погрешила.

Но ненависть твоя, твои поступки —

Вот что меня толкнуло: их вини.

Дурной пример всегда дурному учит.

Тварь наглая! Словами и делами

И впрямь я развязала твой язык!

Как поступаешь, так и говоришь —

Твои слова в согласии с делами.

За дерзость — Артемидою клянусь! —

Поплатишься, когда Эгист вернется!

Вновь из себя выходишь?.. Разрешив

Мне вольно говорить, не хочешь слушать…

Я разрешила, да… Но этим криком

Ты жертву мне мешаешь принести!

О нет! Прошу, настаиваю, — жертвуй!

На голос мой не жалуйся, — молчу.

Подай плоды, служанка, — я решила

С мольбой к владыке Фебу обратиться,

Чтоб отогнать меня объявший страх.

Феб-Покровитель! О, услышь мою

Речь тайную, — тут не друзья со мною:

Всего не должно выставлять на свет,

Когда она здесь рядом, чтобы в злобе

По городу болтливым языком

Потом не разнесла молвы напрасной.

Я тихо буду говорить, — внемли!

Тот вещий сон, что мне сегодня ночью

Приснился дважды, — если он к добру, —

Да сбудется! Но если, царь Ликейский,[19]

Он зло сулит, пусть для врагов свершится.

Не допусти, чтоб кто-нибудь коварно

Меня лишить державства захотел.

Впредь дай мне жить, как ныне, без урона,

Владеть дворцом и скипетром Атридов,

Вкушая счастья дни среди всегдашних

Друзей моих и с теми из детей,

Чья неприязнь меня не оскорбляет.

Будь, Аполлон Ликейский, благосклонен

К моей мольбе, ко всем, тебя просящим!

Ты — бог, и сам, я думаю, ты знаешь

Все остальное… то, о чем молчу.

Все в мире зрят рожденные от Зевса.

Вы, жены, вижу, здешние: скажите,

Не это ли дворец царя Эгиста?

Да, чужестранец, — это он и есть.

А это, как могу предположить,

Его супруга? Видно, что царица!

Не иначе — царица пред тобой.

Привет, царица! Я тебе с супругом

От друга весть приятную несу.

Я рада слышать, — но сперва хочу

Осведомиться, кем сюда ты послан?

Фокейцем Фанотеем, с важным делом.

С каким же, гость? О говори! От друга

Лишь дружеских я ожидаю слов.

Короче говоря — Орест скончался.

О горе мне! Теперь погибла я…

Что, что сказал ты, гость?.. Ее не слушай…

Я повторю: Ореста нет в живых.

Пропала я, несчастная… Конец…

Ты здесь при чем?.. А ты, о чужестранец,

Всю правду мне скажи: как он погиб?

Я для того и прислан, все скажу.

Прибыв на место знаменитых игрищ

Всеэллинских — дельфийских состязаний —

И услыхав глашатая призыв,

Он встал в ряду для первого забега —

Он весь сиял, все восхищались им —

И, бег закончив у исходной точки,

Почетную награду получил…

Но буду краток: в жизни я не видел

Ни подвигов таких, ни торжества.

Да, знай: во всех судьей провозглашенных

Соревнованьях первым был Орест.

Едва глашатай выкликал: аргивец

Орест, сын Агамемнона, который

Собрал Эллады доблестную рать! —

Все повторяли радостно: «Счастливец!»

Так дело шло… Но если бог начнет

Преследовать, и сильный не спасется…

Наутро прибыл он с восходом солнца

На колесничные бега, — немало

Еще возниц в тот день соревновалось:

Ахеец и спартанец, два ливийца,[20]

Искусники однояремной править

Четверкою; с упряжкой фессалийских

Кобыл, Орест был пятым; на буланых

Шестым шел этолиец, и магнет[21] —

Седьмым; восьмым — эниец шел на белых;

Девятый прибыл из Афин, богами

Воздвигнутых; в десятой колеснице

Был беотиец[22] родом. Колесницы

Построили по жребию, труба

Знак подала — и ринулись вперед!

Вот, на коней загикав, как один,

Взметнули вожжи. Грохотом колес

Наполнилось ристалище. Взвилась

Пыль. Мчались ровно, скопом, не жалели

Стрекал. Стремился каждый обогнать

Соседнего возницу и храпящих

Его коней — на спины и колеса

Летели клочья пены с конских морд.

Орест едва ступицей не задел

О крайний столб. Он, правой пристяжной

Дав волю, левой сдерживал стремленье.

В порядке колесницы шли. Но вот

Энийца туго взнузданные кони

Вдруг понесли — и в сторону… Когда же

На круг седьмой уже переходили,

Вдруг сшиблись с колесницею баркейца.[23]

Враз две беды! Разбились в прах и грудой

Свалились друг на друга, — поле Крисы

Обломками покрылось колесниц. Увидев это,

Ловкий афинянин

Взял вбок и придержал, проход давая

Смешавшемуся конскому потоку.

Орест последним шел, своих коней

Не припускал, в конце нагнать надеясь.

Но, увидав, что лишь один остался

Соперник, он ретивых зычным криком

Погнал вперед. Помчались, дышло в дышло,

И то одна четверка, то другая

Опережала на голову. Так

Благополучно все круги злосчастный

Прошел, — и сам и кузов были целы.

Но он ослабил левую вожжу

И не приметил, как на повороте

Задел за крайний столб. И вмиг ступица

Вся вдребезги! И соскользнул Орест

И пал на землю, путаясь в ремнях.

Упал, а кони по полю помчались.

Народ же, увидав, как с колесницы

Низвергся он, завыл: свершив так много

Отважных дел, такую муку принял! —

Влачится по земле, ногами к небу!

Тут конники, с трудом его коней

Остановив, распутали Ореста, —

А он был весь в крови — никто из близких

Несчастного не смог бы опознать!

И тотчас на костре его сожгли мы,

И тело мощное — горсть пепла! — в урне

Сюда несут фокейские послы,

Чтобы в земле родимой упокоить.

Вот что случилось… Тяжело и слушать, —

Ну, а для нас, все видевших воочью,

Нет в целой жизни горя тяжелей.

Увы, увы мне! — с корнем вырван весь

Старинный род властителей микенских…

О Зевс! Что приключилось?.. Счастье?..

Горе… Спасительное все же?.. Не пойму…

Ах, тяжко жизнь спасать ценой несчастья!

Но чем ты так смутилась, госпожа?

Что значит мать!.. Нас оскорбляют дети,

А нам возненавидеть их нет сил…

Выходит, что некстати наш приход.

Некстати?.. Нет, и быть того не может,

Раз ты пришел свидетелем надежным,

Что умер он — дитя моей души.

Забыв, что я его кормила грудью,

Бежал он на чужбину и не видел

Меня с тех пор… и все винил в убийстве

Отца и страшной местью мне грозил,

Так, что ни днем, ни ночью сладкий сон

Мне не смыкал очей. За годом годы

Я верной смерти каждый день ждала.

Отныне я избавлена от страха

Пред ним… и ею. Злейшей мне напастью

Была она — живя со мной, пила

Кровь чистую души моей. Сегодня

День проведем мы без ее угроз.

О горе! Вот когда вдвойне пристало

Тебя оплакивать, Орест: ты умер,

А мать язвит!.. Как хорошо, не правда ль?!

Ему-то хорошо, тебе — едва ли.

Умершего услышь, о Немесида![24]

Услышала… и все уже свершила.

Что ж, оскорбляй… Ты нынче торжествуешь.

Тебе ль с Орестом мне язык связать?

Язык наш нем… Тебя ль молчать заставим!

Тебя я наградила б, гость, когда бы

Ты мог прервать ее истошный крик.

Так я отправлюсь — выполнил я дело.

Нет! И меня то было б недостойно

И друга, кем с известьем прислан ты.

Войди в наш дом… Пускай она тут стонет

Над братом дорогим и над собой!

 хору.

Вы думаете — мучится она,

Злосчастная? Оплакивает горько

Ужасную погибель сына? Нет!

Ушла смеясь!.. О горе, горе мне…

Орест мой милый! Ты убил меня

Своей кончиной, вырвал из души

Последнюю надежду, что ты жив

И отомстить вернешься за отца

И за меня, несчастную! Куда же

Деваться мне?.. Одна я, нет тебя,

Нет и отца… Вновь быть в рабах придется

У самых ненавистных мне людей, —

Его убийц… Не славная ли жизнь!

Но нет! Остаток дней влачить не стану

Под кровлей их. Здесь лягу за порогом

И без друзей одна иссохну! Пусть

Из челяди дворцовой кто-нибудь

Меня убьет, коль буду в тягость. Смерть —

Отрада мне, жизнь — мука. Жить нет сил.

Где ж молнии Зевса?

Светлого Солнца

Где же огонь? Боги все видят

И могут спокойно

С неба взирать!

Увы мне, увы!

Что, милая, плачешь?

Ах!

Полно, уймись…

Губишь меня…

Чем?

Не возбуждай

В сердце надежду, —

Оба сошли

В темный Аид…

Ах, лишь сильнее

Ты растравляешь

Злое мое

Горе.

Слушай же: царь

Амфиарай[25]

Был золотым

Ожерелием женским

В землю сырую

Сведен, — а теперь…

Горе! Увы!

…властвует, мощный!

Ах!

Все же, злодейка…

…мзды дождалась!..

Да!

Знаю, о, знаю;

Прибыл радетель.

И за погибшего

Ей отомстил. А у меня

Мстителя нет…

Был… но и тот —

Отнят.

Бедная!

Горек твой удел!

Понимаю, я все понимаю сама, —

Льется жизнь моя годы за годами — мутный

Злоключений и бедствий поток…

Мы твою скорбь

Видели…

Не отвлекай от горя,

Дай мне скорбеть, — отныне…

Что?

Тут уж надежды,

Нет опоры, — Он не придет, —

Единокровный брат мой!

Но умирать — Всех смертных удел…

Умирать, но не так, как злосчастный погиб, —

На ристанье стремительном дух испустил,

Искалечен, опутан ремнями!

Страшное дело,

Нет слов…

Нежной рукой сестра

Не прибрала его…

Горе!..

Так и сожжен

Был на чужбине, —

Я не почтила

Брата плачем надгробным!..

Меня, родная, подгоняет радость —

Забыв приличье, со всех ног бегу.

Весть радостная! Близко избавленье

От долгих бед, тебе — от горьких слез!

Где помощь ты нашла моим страданьям, —

Их не найдется средства исцелить!

О слушай! Здесь — Орест! Он рядом, близко…

Он здесь — как я перед тобою стою.

Несчастная!.. Да ты сошла с ума!

Над нашим общим горем ты смеешься?

Нет, — очагом отеческим клянусь! —

Не насмехаюсь, нет. Поверь, он — здесь!

Увы тебе! Откуда эту новость

Узнала ты, — чтоб так поверить ей?

Своим глазам я верю, а не слухам:

Бесспорные есть признаки — он здесь!

Несчастная! Какой могла ты видеть

Бесспорный знак, чтоб так воспламениться?

Молю богами, выслушай меня!

Потом решай, в рассудке я иль брежу!

Что ж, говори, коль говорить охота…

Все расскажу, что видела сама.

Вдруг вижу: струйки молока, недавно

Придя к отцовской родовой могиле,

Разлитого, по ней текут, и холм

Цветами всевозможными увенчан.

Я изумилась, озираюсь — нет ли

Кого-нибудь поблизости. Но, видя,

Что тихо все, вплотную подошла.

И что же! Вижу на краю могилы

Прядь лишь недавно срезанных волос.

Тут у меня, у бедной, милый образ

В душе возник мгновенно! — верный знак:

Признала я любимого Ореста.

Я прядь взяла благоговейно, молча, —

И слезы счастья брызнули из глаз.

Я и сейчас не сомневаюсь: он,

Он и не кто иной почтил могилу.

Кто мог бы это сделать, кроме нас?

Не мы с тобой… да ты и не могла бы,

Когда и помолиться-то вне дома

Не можешь безнаказанно… А мать

К подобным жертвам не склонна… И мы

За ней бы уследили… То, бесспорно, —

Ореста поминальные дары!

Приободрись же, милая! Судьба

Изменчива. Пусть наша до сих пор

Печальною была. Но этот день

Нам, может быть, сулит большое счастье!

Увы! Какое жалкое безумье!..

Как! Мой рассказ не радует тебя?

Сама не знаешь, где блуждаешь мыслью.

Но мне ль не знать, что видела сама?

Он — умер… о несчастная! Спасенья

Не жди через него, не уповай.

О, горе мне!.. А кто принес известье?

Принес свидетель гибели его.

Но где же вестник?.. Я поражена…

Там, в доме, гость — он матери приятен!

Увы, увы! Но щедрыми дарами

Кто ж мог почтить могильный холм отца?

Наверно, кто-нибудь дары принес,

Чтоб помянуть покойного Ореста…

Увы, увы!.. А я сюда бежала

На радостях… Не знала, как далеко

Зашли мы в горе.

Вижу — к старым бедам

Нежданная прибавилась беда!

Да, это так… Послушайся меня —

И сбросишь гнет постигших нас несчастий.

Но я не в силах мертвых воскрешать!

Не то хочу сказать: я не безумна.

Но что ж ты предлагаешь мне по силам?

Решиться все исполнить, что велю.

Не откажусь… была бы только польза.

Знай, что успех дается не легко.

Я знаю… но исполню что могу.

Так слушай же, что я решила сделать.

Ты понимаешь — нет у нас теперь

Поддержки близких — отнял их Аид, —

И мы одни на свете. До сих пор

Я слухам верила, я полагала —

Брат жив и здрав, надеялась: придет он

Когда-нибудь и за отца отмстит.

Но умер он — надежды на тебя.

Решись, вдвоем с сестрой, убить того,

Кто умертвил отца своей рукою…

Убить… Эгиста… Все пора сказать…

Доколь еще терпеть ты будешь молча?

На что глядишь с надеждой? Не довольна,

Что родовых лишишься ты сокровищ,

Что будешь ты за годом год стареть

Без ложа мужнина, без песен брачных?

Так не надейся, что когда-нибудь

Достигнешь этих благ! Не так-то прост

Эгист: он не допустит, чтобы род

Продолжился от нас ему на гибель,

А ежели ты примешь мой совет,

То благочестьем угодишь отцу,

Что в преисподней, и родному брату.

Рожденная свободной, ты свободу

Себе вернешь и в брак достойный вступишь.

Все одобряют славные дела.

Иль не предвидишь, как молва бы стала

Нас прославлять, когда б ты согласилась?

О, кто из горожан иль чужестранцев,

Увидев нас, не стал бы нас хвалить:

«Смотрите, други: вон те две сестры,

Которые спасли очаг отцовский

И, мстя врагам, державшимся года,

Распорядились их позорной жизнью!

Любить их должно, окружать почетом

На праздниках, в общественных собраньях

За доблесть их!» Так отзовется каждый.

В живых ли будем мы или умрем,

Не разлучится с нами наша слава.

Склонись, родная! Послужи отцу

С сестрой в союзе, чтобы мы от бедствий

Избавились — мы обе, — сознавая,

Что срам для благородных в сраме жить.

Нужна здесь осмотрительность — обеим,

И той, что говорит, и той, что внемлет.

Родные, не сойди она с ума,

Едва ль была бы столь неосторожной,

Как вот сейчас… Скажи, на что надеясь,

Такой ты преисполнилась отваги

И помогать зовешь меня? Подумай:

Ты женщина, не муж.

Твоя рука

Слабей руки противников твоих.

День ото дня к ним счастье благосклонней,

А наше — ускользает… нет его.

Стремясь сразить такого человека,

Как избежать опасности смертельной?

Смотри: и так уж мы в беде… но худших

Бед наживем, коль вдруг услышат нас…

Не даст нам избавленья, не поможет

Нам злая смерть, хотя бис доброй славой,

Но худшее — не смерть: ужасней смерти

Жить год за годом с жаждой умереть.

О, заклинаю: чтобы не погибнуть

И нам самим и род свой не сгубить, —

Умерь свой пыл! А я твои слова

Забуду, словно их и не бывало…

Одумайся, сестра, еще не поздно,

И — слабая — могучим покорись.

Прислушайся: всего полезней в жизни

Предусмотрительность и здравый смысл.

Я этих слов ждала. Отлично знала,

Что предложенье ты отвергнешь.

Пусть! Исполню все одна, своей рукою,

Но не оставлю замысла, поверь!

Увы!

О чем ты раньше думала, когда

Отец наш пал? Тогда б и сделать дело!

Мой нрав был тот же — разум был незрел…

Всегда старайся думать, как тогда.

Так. Значит, ты не заодно со мною?

Плох замысел — плох будет и конец.

Хвалю твой ум и презираю трусость.

Меня похвалишь, может быть, потом…

Нет, этого не будет никогда.

Со временем увидим, кто был прав.

Ступай! Ни в чем ты мне помочь не можешь

Могла б помочь… но ты не хочешь слушать…

Пойди скажи все матери своей!

Не столь ты ненавистна мне, сестра…

Пойми, что ты внушаешь мне бесчестье!

Бесчестье? Нет, забочусь о тебе.

Так я должна признать, что ты права?

Разумна будь — тебя признаю правой,

Благие речи, только невпопад.

Твои слова относятся к тебе.

Как? Ты меня неправою считаешь?

Подчас и правота чревата злом.

По этой правде жить я не хочу.

Лишь все свершив, ты мой совет оценишь.

И совершу — ты не смутишь меня,

Решила ты?.. Не хочешь передумать?

Что может хуже быть дурных советов!

Со мной ни в чем ты, видно, не согласна.

Мое решенье принято давно.

Так лучше мне уйти; ты слов моих

Не одобряешь, я — твоих поступков.

Ступай же в дом… Я никогда с тобою

Не соглашусь, как страстно ни желай.

Безумие — за пустотой гоняться!

Ну, если ты себя считаешь правой, —

Считай. Но если попадешь в беду,

Тогда мои припомнишь ты советы.

В небе высоко

Умных видим мы птиц:[26] они

Старых своих питают, жизнь

Им даровавших, дневный корм

Им приносивших усердно… А мы?

Что ж не берем мы в пример пернатых?

Зевса молнией поклянусь

И Фемидой[27] небесною —

Не миновать возмездья!

Мертвые слышат живущих молвь.

В царство теней достигни, крик,

Сыну Атрея неси — зловещ —

Весть безотрадную,

Весть позора!

Скажи, что ныне

В доме его — разлад, скажи,

Что меж детей его — раздор,

В распре взаимной двух сестер

Гибнут мирные дружбы дни.

Бурей томима, одна, Электра

О погибшем родителе,

Злополучная, слезы льет,

Как соловей тоскующий.

Что страдалице смерть? — ничто!

Ей не нужно сияния дня.

Нет, не страшно ей умереть —

Только бы двух

Погубить чудовищ!

Нет, и в бедственной жизни

Чистый сердцем пятнать не захочет

Доброе имя свое,

И ты, сестра,

Избрала

Слез удел и скорби.

Вооружилась против зла, —

Двойная честь тебе: слыви

Разумной и дочерью примерной.

Под пятою врагов

Ныне томишься, — взнесись же над ними

Силой и счастьем, дочь! Да, тяжелы

Дни твои,

Но и в горькой доле

Благочестиво ты блюдешь

Законы, что превыше всех,

И с несравненным рвеньем Зевсу служишь.

Скажите, — верно ль путь нам указали

И правильно ли к цели мы идем?

Что надобно тебе? Чего ты ищешь?

Все разузнать хочу — где дом Эгиста?

Вот дом его — тебе сказали правду.

Кто мог бы в дом войти — оповестить

О нашем благовременном прибытье?

Она из их семьи — она и скажет.

Пойди скажи им, девушка, что люди

Фокейские хотят Эгиста видеть.

О, горе мне!.. Не принесли ли вы

Той страшной вести явных доказательств?

Не знаю, что за весть… но старец Строфий[28]

Нам поручил поведать об Оресте.

О, что с ним, странник?.. Я дрожу от страха.

Как видишь, в этой урне мы несем

Скончавшегося бренные останки.

Увы мне, бедной… так и есть… все ясно.

У вас в руках моей печали груз…

Да, если плачешь о судьбе Ореста,

Знай: в этой тесной урне — прах его.

О, если здесь он скрыт, — молю богами,

Дозволь мне, странник, урну в руки взять,

Чтобы оплакать вместе с этим пеплом

И самое себя и весь наш род.

 спутникам.

Вручите ей, — кто б ни была она:

Не видно в ней враждебности — из близких

Она ему или родня по крови.

 держа урну.

О памятник того, кто всех любимей!

Душа Ореста — здесь… Увы, о том ли

Мечтала я, когда его спасала!

И вот держу в руках своих — ничто…

А уходил ты, милый мой, цветущим!

Зачем я раньше не лишилась жизни,

Чем в край чужой отправила тебя! —

Похитила вот этими руками

И жизнь тебе спасла… В тот день погибнув,

С отцом бы ты могилу разделил.

И вот вдали погиб ты, как беглец,

Без родины, без дома, без сестры.

Мне не пришлось любовными руками

Твой прах омыть. Увы! Я из костра

Не вынесла, как должно, скорбной ноши.

Чужими ты руками прибран был, —

Вернулся… горстью пепла в тесной урне!

Увы мне, бедной! Стало быть, напрасен

Был сладостный мой труд, когда, бывало,

Я нянчила тебя.

Милей ты не был

И матери своей родной.

Там, в доме,

Тебя одна воспитывала я.

Как ласково ты звал меня: сестрица!

И вот все вдруг исчезло в день один.

Все умерло с тобою. Ты ушел

И все унес, как буря… Нет отца,

Я-я убита… Ты — погиб… Враги же

Смеются! В исступлении ликует

Мать… нет, она не мать!.. А ты мне слал

Известья потайные, что вернешься

Ей отомстить… Но счастье, нам с тобою

Враждебное, развеяло все вдруг.

И не тебя прислало мне, любимый,

А горстку пепла, призрачную тень.

Увы, увы!

О прах плачевный!

Увы, увы! Ужасной ты дорогой,

Любимый, прибыл… Ты сгубил меня,

Вконец сгубил, любимый мой, родной!

Прими, прими сестру в приют свой тесный!

Ничтожная, да перейду в ничто…

За гробом вместе будем жить! Ведь здесь

Одной мы жизнью жили… Умерев,

Хочу с тобой я разделить могилу.

Умершие не ведают скорбей!

Ты — смертного отца дитя, Электра.

Был смертен и Орест. Не убивайся:

Единая всем участь суждена.

О, что мне говорить? Борюсь с собою…

С чего начать… Сдержать язык нет сил…

Чем ты смущен? Что говоришь ты, гость?

Не вижу ль я светлейший лик Электры?..

Да, видишь ты ее-и видишь в горе,

О тягостная, бедственная доля!

Не обо мне ль вздохнул ты, чужеземец?

 в сторону.

Краса ее поругана безбожно…

Зловещие слова ко мне подходят.

К твоей безбрачной, злополучной жизни!

Что так глядишь и стонешь, чужеземец?

Еще не знал я всех своих печалей…

Но из каких же слов ты их узнал?

Я вижу муки тяжкие твои.

Лишь небольшую долю их ты видишь.

Что мог бы я узнать еще ужасней?

Что вместе я с убийцами живу.

Убийцы?.. Чьи?.. На что ты намекаешь?

Отца… К тому же я у них в рабах.

Но кто ж тебя принудил стать рабою?

Мать… по прозванью… в остальном — не мать,

Лишеньями неволит иль насильем?

Лишеньями, насильем… всем неволит.

И некому помочь и заступиться?

Нет… Был один… ты прах его принес.

Злосчастная! О, как тебя мне жаль!

Один ты, гость, и пожалел меня!

Да… я один сочувствую тебе.

Но ты ведь нам, пришелец, не сродни!

Коль это люди верные, — отвечу…

О, верные! — свободно говори.

Оставь же урну — и узнаешь все.

Не отнимай! Молю богами, странник!

Послушайся — не будешь сожалеть.

Не отнимай сокровище мое!

Брось урну, говорю.

Ужель — о горе! —

Лишусь и похорон твоих, Орест!

Не надо мрачных слов — скорбеть не должно!

Скорбеть не должно об умершем брате?

Тебе нельзя так говорить о нем.

Покойного ужель я недостойна?

Достойна всех… Но урна — ни при чем…

Однако я держу Ореста пепел!

Нет… не Ореста!.. Выдумано все…

А где ж его, злосчастного, могила?

Не может быть могилы у живых.

Что говоришь ты, юноша?

Лишь правду.

Он, значит… жив?!

Поскольку я — не мертв.

Ты, значит… он?

Смотри: отцовский перстень…

Теперь суди о правде слов моих!

О, счастья день!

Поистине — день счастья!

Твой слышу голос?..

Да, ничей иной!

В моих объятьях ты?..

О, навсегда бы!

Согражданки, подруги дорогие!

Вот, вот Орест, скончавшийся притворно

И в тот же день притворством воскрешенный!

Хор

Мы видим, о подруга… Дивный случай!

От радости невольно слезы льем.

Родное дитя

Того, кто на свете

Был нам всех драгоценней!

О, наконец ты здесь! —

Нашел, увидел тех, кого так жаждал.

Да, я пришел… но помолчи до срока.

Зачем?

Чтобы никто там, в доме, не узнал.

Клянусь хранящей девство Артемидой!

О нет! Не мне

Дрожать перед толпою женщин,

Весь век сидящих в доме

Бесполезным грузом земли.

Смотри, Арей вселяется и в женщин:

Ты это знать по опыту должна.

Увы! Увы! Напомнил

Ты вновь о нашем горе…

Его не затуманить!

Увы, его нет силы

Ни отвести, ни позабыть!

О, знаю все… Дай сроку подойти…

Припомнятся их черные деянья!

Всегда и всечасно

Повторять не устану

Справедливые пени.

Я дождалась — теперь

Стал наконец свободен мой язык!

Так ты и береги свою свободу.

Что ж делать?

Не вовремя не говори, сдержись.

Сам посуди, кто заменил бы слово

Молчанием,

Когда ты снова здесь, вернулся

Негаданно-нежданно

Ко мне, потерявшей надежду!

Пришел, лишь только побудили боги.

. . . .

Еще светлее радость

Ты возвещаешь, если

К родимому порогу

Тебя направил Феб!

Я узнаю бессмертных дело!

Боюсь я радость сдерживать твою,

Но ей не предавайся через меру.

О, дорогою желанной

Удостоивший прибыть

Ко мне!

Зная все мои печали,

Ты не должен…

Чего не должен я?

Лишать меня

Радости тобою любоваться!

Не допущу, чтоб и другой лишил!

Согласен?

Еще бы!

Не надеялась, подруги,

Я услышать этот голос,

Не сдержала ликованья,

Крика радости своей!

Здесь опять со мною ты,

Я вижу

Дорогое мне лицо!

Я его и в бедах не забыла.

Не надо лишних слов, не говори

Про злую мать, про то, как в царском доме

Богатство тратит нашего отца

Эгист, как им сорит, как расточает, —

Упустим мы благоприятный миг.

Как поступать нам лучше, посоветуй:

Где появиться, где засесть в засаду,

Чтоб оборвать веселие врагов.

Смотри, чтоб мать тебя не увидала

Сияющей, когда войдем мы в дом.

Стенай и плачь о небывавшем горе.

Успешно все закончим — и тогда

Порадуемся, вволю посмеемся!

Не бойся, брат, я поведу себя,

Как ты желаешь; ведь моя вся радость

Не мной порождена, она — твой дар!

Не впрок мне прибыль, если огорчу

Тебя хоть малость, плохо послужила б

Я богу-покровителю… Ты знаешь,

Конечно, сам, что делается здесь:

Ты слышал, что Эгиста дома нет,

А мать — в покоях… Не страшись, она

Мое лицо веселым не увидит:

К ней накипела ненависть во мне!

К тому ж я обрела тебя — и буду

Лить слезы… радости! О, как не плакать,

Когда домой сперва ты прибыл мертвым,

Потом — живым! Так дивен твой приход,

Что, если б и отец вернулся к жизни,

Ею возврат я не сочла бы чудом,

Глазам своим поверила б… Итак,

Распоряжайся мной! Но знай, что если б

Я и одна была, то или с честью

Спасла б себя, иль с честью бы погибла!

Молчи… я слышу: к выходу идут.

Оресту и Пиладу.

Входите, чужестранцы! Дар такой

Несете вы, которого никто

Не может не принять, хоть он и скорбен,

Безумные! И где у вас рассудок?

Иль ни во что не цените вы жизнь?

Иль потеряли вы свой ум врожденный?

Ужель не видно вам, что вы стоите

Не на краю, а в самой бездне бед?

Когда б давно на страже я не стал

Там, у дверей, намерения ваши

Вошли бы в дом скорее вас самих.

Но я щитом поставил осторожность.

Оставьте ж речи долгие и крики

Восторга ненасытные, — входите!

В подобном положенье медлить — гибель.

Благоприятен миг — пора кончать.

Что в доме ждет меня, когда войду?

Все хорошо, — никем не будешь узнан.

Ты, значит, сообщил, что умер я?

Тебя считают там жильцом Аида.

Небось ликуют? Что там говорят?

Скажу, когда покончим. А пока

Там все за нас… И даже то, что худо.

Кто он такой? — скажи мне, ради бога…

Не узнаешь?

Ума не приложу…

Кому меня ты отдала, — не помнишь?

О ком ты, брат?

О том, кто в край Фокейский

Меня увел, как ты предусмотрела.

Он — тот, который нам остался верен

Единственный, когда отца убили?

Он самый. Не расспрашивай, довольно.

О благодатный день! О ты, единый

Блюститель Агамемнонова дома!

Ты, ты ли это, спасший нас обоих

От стольких мук? О руки дорогие!

Стопы, на счастье несшие тебя!

Ты здесь давно — и не открылся мне!

Ты радость нес, — а сам разил словами!

Привет, отец! — отцом тебя зову…

Привет! — и знай, в один и тот же день

Ты был всех ненавистней и любимей!

Довольно! Много впереди ночей

Свершит свой круг и много дней, Электра, —

Успеешь все в подробностях узнать.

Оресту и Пиладу

А вам обоим говорю: скорее! За дело!

Клитемнестра там одна. Мужчин с ней нет.

Подумайте же: стоит

Промедлить вам, — одолевать придется

Врага умней, да и числом поболе.

Итак, не надо больше говорить.

Пилад, приступим к делу. Во дворец

Войдем немедля, — но вперед почтим

Отеческих богов, хранящих сени.

Царь Аполлон! Внемли им благосклонно!

И мне внемли, которая столь часто

Несла тебе усердно что могла.

О бог Ликейский! Ныне, без даров,

Прошу тебя, простерлась, умоляю:

Будь нам и делу нашему поборник

И людям покажи, какую мзду

За их неблагочестье платят боги!

О, посмотрите!

Грядет Арей:

В очах его — месть,

Из уст пышет кровь.

Настал час, и, мчась,

Под кров их влетел Сонм Псиц,

И нет сил

Отвесть месть, —

Богинь нюх

Злодейства чует след!

Свершится скоро — близок срок —

Пророческая греза, сов души моей!

Он подошел — отмститель теней —

Украдкой проник

В хоромы отца,

Где клад сбережен

Старинных богатств.

Несет гнев,

Несет кровь,

Изострил дух

Совершить месть. Гермес,

Майи сын,[29]

К цели прямой ведет его,

Ведет, окутав тьмой лукавство мстителя!

О милые подруги, в миг один

Они свой замысел исполнят… Тише!

Что делают?

Царица украшает

Пустую урну… а они — с ней рядом…

А ты что ж вышла из дому?

Следить,

Чтобы Эгист нас не застал за делом.

за сценой.

Увы! Друзья покинули мой дом, —

Убийцы в нем, убийцы!

В доме крик! Вы слышите?

Вы слышите, подруги?

Я слышу… О, ужас!

Горе мне… я вся дрожу…

 за сценой.

Увы! Спасите!..

Где же ты, Эгист?!

Вот… снова крик!

за сценой.

Сын, сын мой, пощади

Родную мать!

Но ты не пощадила

Ни сына, ни родителя его!

О город, о род злополучный!

Час настал.

Волей судьбы ты погибнешь,

Погибнешь!

 за сценой.

А!.. Убивают!..

О, рази еще!

за сценой.

Я гибну!.. А!..

Погибель и Эгисту!

Возмездъя час… Ожил тот,

Кто в земле погребен.

Давно умершие встают,

Тянутся к крови, точат

Кровь убийц своих!

Идут… Обагрены их руки жертвой

Кровавою. Но их я не виню.

Орест, свершилось?

Все благополучно, —

Коль Аполлон на благо нам вещал.

Преступница погибла?

Да, не бойся, —

Отныне мать тебя не оскорбит.

Тихо!.. Я вижу;

Вон Эгист… Это он…

Не скрыться ль вам?

Где увидали вы Эгиста?

Вон — по пригороду едет,

Веселый… прямо к нам.

Скорее в дом! Свои первый подвиг славно

Свершили вы — свершайте ж и второй!

Смелей! Покончим все…

Иди же в дом.

Иду, иду.

А здесь — моя забота.

Будь сейчас кроткой с ним,

Обольсти слух его.

Пусть устремится прямо

На верную погибель!

Тайный суд, свершись!

Кто скажет мне, где гости из Фокиды

С известием явившиеся, будто

Орест погиб в крушенье колесничном?

Тебя, тебя я спрашиваю, раньше

Столь дерзкую, — ты, чай, всех ближе к сердцу

Весть приняла! — так лучше всех ответишь.

О да! Как мне не знать?..

Не сторониться ж

Мне от своей возлюбленной родни!

Так где же чужестранцы? — говори.

Там — путь привел их к ласковой хозяйке.

Весть принесли, что вправду умер он?

Не только весть — воочью показали.

Он, значит, здесь? Его увидеть можно?

Да… только незавиден вид его.

Ты против воли радуешь меня.

О, радуйся, — коль есть на то причина.

Теперь приказ — молчать!

И двери — настежь!

Пусть видят все микенцы и аргосцы

И, если кто еще питал надежду,

Признают пусть, его увидев труп,

Мою узду, — чтобы, карая дерзость,

Мне не пришлось бичом их вразумлять!

Я доказала преданность, сумела

С годами стать покорной власть имущим.

О Зевс!.. Он пал по зависти богов…

Но если неугодно Немесиде, —

Я замолчу… Откройте же лицо, —

Прах родственный хочу почтить слезою.

Ты сам отдерни ткань — я здесь чужой.

Тебе и зреть и чтить останки эти.

Совет хорош, приму его…

Электре.

А ты Зови сюда царицу, если дома.

Она здесь рядом… глаз не отводи.

приподымая покров.

Что вижу я?!

Чего ж ты испугался?

Или — не он?..

Кто вы? О я, несчастный!

В какую же ловушку я попал!

Не чувствовал, что говоришь с живыми,

Как с мертвыми?

Увы, ясна загадка…

Ты… ты — Орест!

Орест… не кто иной…

Такой пророк — так долго ошибался?

Погиб я, злополучный… Но дозволь

Еще сказать…

Богов всех ради, брат,

Не допускай, чтобы в пустых речах

Он время расточал! На что отсрочка

Преступнику? — смерть все равно близка!

Рази его скорей! А труп отдай

Могильщикам, которых он достоин.

Пусть унесут подальше… с глаз долой…

По мне, лишь так былое зло искупим.

 Эгисту

Входи скорее! Спор у нас идет

Не о словах, а о твоей душе.

Зачем же в дом? Коль ты добро задумал,

Что ж ищешь тени?.. Бей!

Забудь приказы.

Ступай туда, где был убит тобою

Отец мой…

Так же ты умрешь и там же!

Иль этот дом навеки обречен

Несчастья видеть рода Пелопидов?[30]

Нет, лишь твое, — я прорицатель верный.

Ты в этом деле вышел не в отца.

Вновь говоришь — и медлим мы… Ступай!

Иди вперед.

Ты — первым проходи!

Боишься — убегу?

Не так умрешь,

Как хочешь сам. Конец тебе готовлю

Горчайший. Всех карать подобной карой

Нам надлежит, кто преступил закон, —

Всех умерщвлять.

Злодейства будет меньше.

О Атреев, познавший все бедствия, род!

Наконец ты желанной свободы достиг, —

Осчастливленный нынешним делом!