На одной из ближних авеню раздался звук сирен, перекликаясь с другими сиренами, которые то звучали близко, то завывали вдали, создавая ощущение нескончаемой спешки во всех уголках ночного города. Мы очень редко используем оборотную сторону своего «я», другие возможности. Я снова нажал кнопку повторного набора. Телефон прозвенел двадцать раз – и только потом я повесил трубку. Долорес не должна была уходить – но она ушла из дома.
Глава четвертая
Утром в понедельник блестящий черный лимузин Корпорации, похожий на громадное опасное насекомое, скользнул в сумрак и подъехал к моему дому. Он ждал меня с ярко горящими стоп-сигналами. Усевшись в него, я положил портфель на колени и продолжил зубрежку данных из папки: теперь я заучивал частоты спутниковой связи и диаграммы направленности. Машина ехала по Бруклину к аэропорту Ла Гуардия мимо чернокожих мальчишек, торгующих на перекрестках розами, освежителями воздуха и бандажами для утягивания грыжи. Десятилетние ребятишки, целыми днями глотающие выхлопные газы. Я видел такое и в Зона-Роса в Мехико, и у отеля «Гранд-Истерн» в Калькутте. При красном сигнале светофора они возбужденно прижимали лица к затемненному стеклу машины, надеясь увидеть какую-нибудь знаменитость. Шофер опустил стекло на три пальца и сказал им что-то резкое. На их лицах уже лежала печать трудов и лишений. На них была написана их обреченность. Я посмотрел – и отвел взгляд.
В самолете я жевал таблетки от изжоги и продолжал читать про спутники. Из самолета я позвонил Хелен и обговорил кое-какие вопросы. От Долорес известий не было, так что я набрал ее номер. К телефону подошел один из рабочих Ахмеда и сказал, что Долорес ушла. Я надеялся, что она ищет работу и не ищет неприятностей. Я просмотрел газету. А потом я смотрел в иллюминатор и проверял, помню ли я лицо Лиз. Я помнил.
Перед посадкой я проверил в туалете свою улыбку, приблизив лицо к зеркалу и состроив гримасу, убеждаясь, что на зубах не осталось кусочков завтрака. Такие вещи важны. Люди выносят о вас суждения. Людям нравится злобствовать. Один раз мы приняли решение не брать на работу помощника вице-президента по информационным системам потому, что он не контролировал слюноотделение. Очень умный тип, с самыми лучшими рекомендациями, с множеством дипломов, галстук подобран со вкусом, масса деловых связей – но слишком много слюны блестело на нижней губе. Это не понравилось слишком многим, в особенности Саманте. Я шире открыл рот перед зеркалом и заглянул себе в глотку. Хроническая повышенная кислотность в пищеводе может привести к появлению «абнормальных» клеток. Мой терапевт сказал мне об этом, настаивая, чтобы я пил меньше кофе и спиртного: они вызывают расслабление сфинктера в конце пищевода и позволяют содержимому желудка подниматься вверх. Он уговаривал меня изменить образ жизни, уменьшить стрессы. «Что значит «аб-нормальные»?» – спросил я у него. Он ответил: «Предраковые. Мы проводим гастроскопию, берем для исследования немного клеток». Он добавил, что мог бы назначить мне метоклопрамид или омепразол, но принимать эти лекарства нежелательно: они вызывают серьезные побочные явления. Я встревоженно спросил, что делать, если будет ухудшение. Он ответил, что у меня может развиться так называемый синдром Баррета, когда слизистая пищевода становится такой же, как слизистая желудка. Обычно в этом случае прибегают к хирургической операции, называемой пликацией по Ниссену. Специалист делает разрез на желудке, а потом пришивает часть желудка к основанию пищевода, чтобы сделать его туже. «Это звучит неприятно», – сказал я. Он согласился, что это действительно неприятно.
В Национальном аэропорту меня встретила машина. Шофер открыл мне дверь, и я уселся, рассчитывая встретить Президента где-нибудь в округе Колумбия, но он оказался в салоне и повернул ко мне загорелое лицо.
– Доброе утро, – проговорил он. Я никогда не видел его яркие голубые глаза и кожу в старческих пятнах на таком близком расстоянии. – Мы встречались?
– Мимолетно, – ответил я.
Машина тронулась.
– Мистер Моррисон уверил меня, что вы – именно тот, кто мне нужен, – сказал он, закуривая сигарету.
– Я прочел бумаги.
– Хорошо. Я не читал. Я буду включаться время от времени. – Он повернул бронзовое колесико на стенке салона, и тесное пространство наполнилось завораживающими звуками грегорианского хорала. – Ну вот.
Его взгляд устремился в окно. Он закончил разговор. Мраморные памятники вздымались в синее небо. Мы пересекли Потомак и оказались в округе Колумбия. Президент извлек из портфеля какую-то книгу: это оказался роман Троллопа «Как мы теперь живем» – и чопорно пристроил на нос бифокальные очки. Мужской хор печально пел нам на латыни. Президент перевернул страницу. Вот он – человек, обладающий состоянием примерно в девятьсот миллионов долларов. Он уже забыл обо мне.
Мы провели день в разъездах по столице, останавливаясь на зарезервированных площадках под правительственными зданиями или позади них. Каждый раз нас дисциплинированно дожидался служащий и провожал в нужный кабинет. Вопросы были различными, встречи – недолгими. Каждый раз делались попытки заставить правительство принять решение или указ в интересах Корпорации. Я извергал из себя соответствующие отрывки документов, а Президент слушал и рассматривал кусочек пластыря на тыльной стороне руки. Рак кожи. Было множество почтительных кивков. Я не мог понять, доволен ли он моей работой или нет, потому что в машине мы почти не разговаривали друг с другом. Похоже, ему не нужно было, чтобы его развлекали – в отличие от некоторых начальников. Он ответил на несколько звонков. Короткие фразы, после которых он тихо опускал трубку. Он выкуривал по две сигареты в час и игнорировал инструкции и отчеты, предоставленные его сотрудниками, а также свежие газеты. Читая книгу, он поджимал и покусывал губы и время от времени сглатывал, словно получал информацию не глазами, а в виде глотков бульона по невидимой соломинке. Меня наполняло разочарование, Президент казался мне всего лишь хорошо одетым обывателем, а не таинственным титаном, заставлявшим Моррисона скрежетать зубами так, что они стерлись чуть ли не до десен. Напротив меня сидел ушедший на покой почтальон, вежливый краснощекий старикан в вязаном кардигане из публичной библиотеки, чей-то дедушка, увлекающийся рыбной ловлей на блесну. Меня явно подставили! Я пришел к убеждению, что Билз уговорил Моррисона выдернуть меня из команды переговорщиков.
Люди делают такое, они интригуют, они годами ждут удобного момента. Билз сообразил, что, если я не буду участвовать в переговорах с «Фолкман-Сакурой», у него появится возможность наладить с немцами отношения, которые позже окажутся полезными. Конечно, он знал, что я немного говорю по-немецки. Я бы смог умасливать служащих «Ф.-С.» на их родном языке. Это его тревожило. И вот почему. В 1974 году моя мать вычитала в «Уолл-стрит джорнал», что испанский, японский, китайский и немецкий – это языки будущего. Но, по мнению моей матери, испанский был языком уборщиц, а японский и китайский были просто невозможными – «лапшовыми» языками. Оставался немецкий. Ее первенец будет учить немецкий. У него оказался плохой слух, но хорошая память, так что он действительно выучил этот неуклюжий язык. Немецкий обладал немузыкальным зверством, который я со временем научился ценить. В колледже я даже продрался сквозь «Волшебную гору» Томаса Манна в оригинале. И теперь Билз наказывал меня за это.
Новые встречи. В конце дня мы переговорили с председателем сенатского Комитета по международным отношениям и моим двойником, начальником его администрации. Помощник провел нас по натертому паркету коридоров в один из дальних кабинетов офисного сенатского здания. Пока мы дожидались появления сенатора, я изучал убранство кабинета: рамки с ручками, которыми предыдущие президенты подписывали законы, внесенные сенаторами, непрослушиваемый телефон для прямой связи с Белым домом и руководителем большинства в Сенате, тома «Отчетов Конгресса США» в кожаных переплетах и особые часы на стене, которые с помощью специальных лампочек и звоночков показывали, находится ли Сенат на каникулах, собирается ли голосовать и есть ли там кворум.
– Через двадцать минут сенатор должен быть в зале, – отметил помощник, как только сенатор закончил обмен рукопожатиями.
Мы расселись по креслам. Я уже успел выучить протокол.
– Как вы помните, – начал я, – в прошлом июне мы получили от «Бразилсат» окончательное разрешение на размещение одного из наших телевещательных спутников над Бразилией.
– Да.
– Этот рынок быстро приобретает все большее значение для американских продуктов индустрии развлечений.
– Да.
– В нем использована новая технология никелево-водородных батарей, которые продлевают срок работы спутника. Его батареи имеют меньший размер и вес, – сказал я, словно зачитывая проспект. Помощник сенатора посмотрел на меня – мы оба понимали, что сенатор ни черта не смыслит в спутниках. – Нам хотелось провести проверку трансляции на определенных зонах обслуживания в Бразилии, и мы проделали большую подготовительную работу, планируя вывести спутник на околоземную орбиту к северу от Бразилиа.
Этот спутник был большим сверкающим жуком с хрупкими крыльями солнечных батарей, смотревших на солнце. В записке из моей папки говорилось, что на его создание и запуск на высоту 35,7 километра над Землей ушло 289 миллионов долларов. Эту сумму оплатили улыбающиеся инвесторы, которые в 1986 году купили облигации Корпорации во время капитализации спутникового проекта. Большинство коммуникативных компаний не имели собственных спутников, а покупали время непосредственно у спутниковых компаний. Но часто выгоднее быть не арендатором, а владельцем, так что мы приобрели несколько собственных спутников. Приближается время, когда их нельзя будет запускать. Цена трансляций возрастет, и нашим конкурентам придется платить, тогда как у Корпорации будет собственная техника.
– А потом, – продолжил я, – военно-воздушные силы Бразилии почти сразу же стали жаловаться, что сигнал со спутника Корпорации создает помехи их связи. Но диаграмма направленности нашей антенны была согласована. Видите ли, каждый спутник строится с заранее определенной трансляционной способностью, которая основана на его положении на орбите и с учетом зоны обслуживания на земле. Когда мы отказались изменить положение спутника, их военно-воздушные силы стали глушить его сигналы.