Просто, когда нужно соблюдать тишину, они ее соблюдают.
Постройка имела большое окно спереди и с обоих торцов, хотя стекло почти все разбили. Высокая вывеска гласила: «ТЕКСАКО», а прямо под ней, словно малые дети, лепились четыре маленькие будочки.
– Станция, – сказала Нико. – Заправочная. Для легковых машин и грузовиков.
Они еще некоторое время постояли у границы леса, наблюдая за станцией. С равным успехом Нико могла бы смотреть на ведущий в Нарнию шкаф, кроличью нору до Страны чудес или ураган из страны Оз… Да и вообще на любое чудо.
На заправке могли жить Железные Маски. Вся банда, а не только виденный ею отряд.
Или же нет. Хотя заправка – это четыре стены и крыша над головой. Ее не задумывали как жилище, но кто-то наверняка на ней поселился. Увидев незваных гостей, хозяин примет их за врагов, и кто знает, чем все закончится.
Близился закат. Над головой растянулось холодное, серое, как рыба, небо. Скоро солнце совсем скроется.
Нико достала из рюкзака складной нож. Семейную реликвию с черным клинком.
– Надо туда заглянуть. Вдруг там есть припасы. – В общем-то, она сказала правду, но истинная причина крылась в другом: в Нико было слишком много от Люси, Алисы и Дороти, и она не могла пройти мимо, сдержать любопытство.
Они вместе с Гарри вышли из леса. Подойдя ближе к заправке, Нико увидела, что к верхней части вывески приделаны панели солнечных батарей, от которых к крыше станции тянулись провода. Она приблизилась к одному из разбитых окон и заглянула внутрь.
Подождала, прислушиваясь. Тишина.
Держа наготове нож, Нико проследовала к двери и открыла ее. Пригнувшись, вошла внутрь.
Ни звука.
Вдох – шаг вперед. Нико легко ступала мимо рядов, мельком заглядывая в проходы. Всюду – пусто. Уборная в дальней части – и та пустая. Тем же путем Нико вернулась в главное помещение, перегнулась через стойку – за ней тоже было пусто.
– Никого, – сказала она.
Гарри, точно как на дороге, уткнулся носом в пол и принюхивался, привыкая к многообразию новых запахов.
Довольная, что никого больше нет, Нико вернулась к стеллажам и осмотрела их уже тщательнее. С полок смели все, а в середине центрального ряда навалили кучи оберток и пустых коробок.
– Что понравилось – бери в этом собачьем мире, – тихо пропела она.
Гарри у ее ног завыл.
– Прости. Я не тебя имела в виду.
Она только сейчас успокоилась и сумела различить тихий гул электричества. Тут же пришло инстинктивное понимание: где электричество, там и люди.
– Надо уходить, – тихо проговорила Нико, однако сама уже взглядом искала источник звука.
Ноги сами пошли к нему, и в дальней части заправки отыскалась дверь с надписью «ХОЛОДНОЕ ПИВО».
Холодильная камера. Панели солнечных батарей, закрепленных на вывеске «ТЕКСАКО», до сих пор работали.
На высоте пояса кто-то приладил по бокам от двери крюки и повесил на них гвоздодер.
– Это дверь заперли или кто-то сам за ней заперся? – Нико взялась за инструмент.
Гарри снова заскулил, но она уже все для себя решила. Сняла железку с крюков и, опустив ее со звоном на пол, распахнула дверцу.
Из-за выбитых окон на заправке и без того было зябко, однако изнутри вырвался другой, искусственный холод.
Как и остальное добро на заправке, содержимое холодильной камеры тоже растащили. Царила тишина.
Только тут всюду была кровь. То есть Нико думала, что это кровь. Как будто ребенок щедрыми взмахами кисти окрасил пол и стены в темно-красный, почти пурпурный цвет.
В камере имелось два предмета: в одном углу – ведро, в другом – одеяло, под которым угадывались очертания человеческого тела.
– Я вооружена, – предупредила Нико, глядя на одеяло и выставив перед собой нож. – У меня… пистолет. Большой. В нем много патронов.
Гарри так и остался на пороге, не показывая ни малейшего желания сопровождать ее.
– Если вы человек… – Нико сделала еще несколько шагов. – Если слышите меня, то так и знайте: я сейчас сдерну одеяло.
Нико не вырвало.
Ее стошнило потом, стоило заглянуть в ведро.
Когда твоя бессмертная вселенная – это Сельский Дом с заколоченными окнами, то пыльная обувная коробка с фотографиями – самое ценное из сокровищ. На них сплошь улыбки, поцелуи, путешествия и продуманные натюрморты из еды на разделочных столах. Больше всего Нико любила снимки из Италии, куда родители ездили в медовый месяц. И хотя еды на них было запечатлено очень много, запоминались глаза матери – да и папины тоже: они светились светом, какого Нико никогда больше не видела. Их совместная жизнь тогда еще только начиналась, и, на седьмом небе от счастья, они позировали на булыжных мостовых, возле древних статуй и церквей, в музеях, полных предметов искусства, созданных как будто и не руками людей вовсе. Но родители были там и видели все собственными глазами.
Побывали они и на руинах Помпей, древнего города, погребенного под пеплом и лавой во время извержения Везувия. На родительских снимках Нико видела мумифицированные останки горожан, в их последние мгновения жизни, прямо перед тем, как их накрыла лава: они сидели, стояли, ползли; жались друг к другу, словно птицы в гнезде; тянули куда-то руки или накрывали обремененные детьми животы, а кто-то – и эти люди намертво засели в памяти Нико – как будто кричал в пустоту.
Словно крики могли остановить несущуюся на город огненную волну.
Хотя как еще вести себя в такой ситуации? Почему бы и не кричать?
Под одеялом обнаружилось три тела: взрослые женщина и мужчина, совсем как помпейцы, склонились над маленькой девочкой, словно хотели защитить ее от самой смерти.
Крича в пустоту.
Глаза мужчине вырвали, и вместо них зияли пустые впадины. Ушей тоже не было, да и вся его голова напоминала сплошное, неузнаваемое кровавое месиво. Руки женщине, которыми она обвила девочку, обрезали до запястий; рана даже не начала заживать, и в корке замерзшей крови торчали кости.
Ребенок же смотрел перед собой мертвыми глазами, до жути похожими на кукольные. С виду она не пострадала, но Нико побоялась даже думать, как она умерла.
Сколько эти люди так пролежали, сказать было нельзя. Температура в холодильнике замедлила, если не остановила, процесс разложения, и губы у всех троих посинели.
«Если хочешь выжить, надо выяснить, насколько выносливо твое тело».
Нико потянула назад одеяло, задержавшись только чтобы взглянуть напоследок в кукольные глаза девочки.
– Если другая жизнь существует, – сказала Нико, – то надеюсь, она лучше этой.
В ответ на нее смотрело пустое, точно лист бумаги, лицо, и она подумала о жителях Помпей – как последние мгновения их жизни запечатлелись во времени, чтобы история, чтобы все – и даже она – могли их увидеть.
– Никто больше вас такими не увидит. Обещаю.
Накрыв наконец семью одеялом, Нико подошла к ведру, увидела в нем то, что и ждала увидеть. Вырвав на месте, покинула камеру с намерением исполнить обещание.
«Словно огни Везувия…»
Нико встала над кучей мусора в среднем проходе и чиркнула зажигалкой. В проходе через ряд от нее метался Гарри. Их синхронный пульс участился, и Нико сказала:
– Не бойся, надо будет просто выбежать побыстрее, – но Гарри уж вылетел вон.
Тогда Нико снова чиркнула зажигалкой и, глядя на быстро возникшее пламя, ощутила в нем подлинный потенциал свершить – не правосудие, нет, это было уже нереально, но очищение. Может, Железные Маски и не жили тут, зато это место стало приютом их зла. Содеянного ими было не отменить, однако стереть свидетельство этого с лица земли Нико могла.
Под мусором нашлась хорошая, сухая коробка. На ней была надпись «Попробуй радугу», чем и занимался нарисованный рядом человечек. Нико поднесла зажигалку к коробке, чиркнула ею раз, другой, третий, пока картон наконец не загорелся. Радуга занялась пламенем.
Кит
Горело быстрее, чем он ожидал.
Видимо, из-за старой магии. Из чего бы там ни делали старые пленки, проекторы, старинные матерчатые экраны, обивку для кресел и ковры, из чего бы ни отливали молдинги – для огня все это было лишь топливом. И так далее, и тому подобное.
Кит с Монти и Лэйки стояли посреди главной улицы – закинув за спины рюкзаки, в куртках и шапках; Лэйки с винтовкой, Монти со своим топором. Они смотрели, как горит «Близнец рая». Поначалу дым просачивался наружу небольшими струйками сквозь трещины в парадной двери, но вскоре эти тонкие струйки превратились в полноценные клубы, и там, где не было окон, огонь проделал их сам: кирпичная кладка обваливалась, летел пепел и сверкало пламя, как-то вот так, – а понтовые туфли, платья, костюмы и улыбки были теперь вольны воспарить и сгинуть в забвении.
Просто Кит не думал, что дом сгорит так быстро.
А вот как все произошло: когда три дня назад Дакота не явилась домой к комендантскому часу, ребята поднялись на крышу и первым делом поискали в саду. Там, на самодельной террасе, среди грядок и растений в горшках, с которыми по утрам возилась Дакота, они не нашли ничего, кроме увядшей зелени. Только в дальнем углу стоял горшок с цветком, крохотным пурпурным росточком, который отказывался погибать. (Почему, Кит знал – Дакота заботилась о нем. И в то время, как прочие растения умерли, пурпурный цветочек проявлял недюжинную стойкость, то есть невероятное упорство.)
Затем проверили в комнате Дакоты за торговыми лотками, в обеих будках киномеханика, на кухоньке и в уборных. Пока Лэйки смотрела во втором кинозале, Монти расхаживал туда-сюда по прилавку и повторял одно и то же:
– Так и знал, что этим закончится. Ей же всякое мерещилось, она постоянно кашляла и бормотала. Чахла. Она изменилась после нападения роя.
Кит не ответил. Он стоял в вестибюле, держа в руках горшочек с пурпурным цветочком, и смотрел на старую черно-белую фотографию.