День подходил к концу, и за спинами у них солнце клонилось к закату. Нико обернулась посмотреть, как оно медленно опускается в могилу на западе, и подумала: само ли по себе солнце прекрасно или потому, что вскоре снова оживет?
В диком танце языки яркого пламени придавали стоянке разнообразные формы. Нико поставила на руке четвертую отметку и, заметив, что первые три уже стираются, подновила их. Постаралась не поддаться разочарованию, что еще не достигла реки Мерримак. Представила, как папа там сидит один в библиотеке Сельского Дома и ставит на руке очередную отметку. А ведь об этом она не подумала: каково это – сидеть одному в Сельском Доме. Что ни говори, а к лесу, к опасностям, подстерегающим в чаще, и бескрайнему далёку подготовиться можно. Куда сложнее снарядиться для одинокого бдения в собственном доме.
– Что это?
Леннон, который уже забрался в свой спальник рядом с ней, приподнялся на локте и заводил часы. Кит не соврал, но не только о том, что часы нужно заводить: в свете костра Нико уловила отблеск гладкой серебряной стрелки и городской горизонт на циферблате.
Леннон указал на ее руку, туда, где синели отметки.
– О, – ответила Нико, – это… долго рассказывать.
– А, ну тогда забей. У меня есть другие дела.
Нико знала, что в приличном обществе не принято долго пялиться на человека, но о том, сколько это «долго», информации у нее не было.
Закончив заводить часы, Леннон снова надел их на руку.
– У меня есть теория. Хочешь послушать?
Остальные уже спали, устроившись в безопасной близости к огню. Кто-то вовсю храпел; хворост в огне потрескивал, а в небе не было ни облачка. Их, конечно, могли услышать, но если говорить тихо, то вряд ли они кого-то разбудят.
– И о чем же твоя теория? – спросила Нико.
– О петлях.
– Петлях.
– Слышала такой термин – «бесконечное повторение»?
– Нет.
– Ну так вот, ты же знаешь, что все думают, будто наступил конец света?
Нико удавалось подслушать беседы родителей о том, как жилось прежде. При этом папа с мамой брали в руки герметичный пакетик и смотрели на него, вспоминая последний холодильник как какого-то любимого питомца из детства. Слышала она достаточно, чтобы понять: те, кто родился до мух и после, стояли по разные стороны бесконечного разлома. Для Нико не было никакого Прежде, для нее существовало только Сейчас.
– Не все так думают, – заметила она.
– Хорошо, тогда есть те, кто считает, будто наступил конец света.
– Ты – один из них?
Леннон умел улыбаться, не улыбаясь.
– У женщины, что растила нас, у Джин, имелся старый телевизор. Пока топливо не выдохлось, она подключала «ящик» к генератору. Я тогда был маленький, смутно помню, как смотрел его, но Джин так часто пересматривала на нем какие-то сериалы и фильмы, что запросто могла процитировать любой из них. И вот был такой сериал, названия не помню, но это был сай-фай. Сай-фай Джин особенно любила.
– Я знаю, что такое сай-фай.
– О, правда?
Нико уже давненько не открывала ту книгу, но четко помнила, где она стоит на полке в библиотеке.
– У меня была книга о принцессе, мечах из света и каком-то… пугливом золотом роботе.
– С-3РО.
– Точно.
– «Звездные войны». Сперва это был полнометражный фильм. Как говорила Джин, классика жанра.
Огонь дарил тепло, огонь дарил уют, и под голос Леннона Нико вообразила, как их стоянка, должно быть, выглядит сверху: расположенные кругом у костра, словно некая огненная мозаика, постели. Именно так она себе группу и представляла.
Новые люди, новы голоса, новые миры.
– Был еще сериал, – говорил Леннон, – о планете, на которой люди создают небольшие машины, а те со временем становятся больше и учатся думать сами за себя, и понимают, что им больше не нужны люди, которые создали их. И вот эти машины уничтожают почти всех людей, и остается только где-то тысяч пятьдесят человек. Эти выжившие садятся, значит, в космические корабли и улетают в поисках нового дома на просторах вселенной. Но видишь ли, роботы пускаются за ними в погоню.
– Надо думать.
– Короче, люди отрываются, находят в конце концов другую гостеприимную планету и такие: «Ну, вот и славненько». Они сразу же принимаются за работу. Новая нетронутая планета. Новое начало. Счастливый конец.
– А на деле нет?
– Угадай, что дальше.
– Петли?
Неулыбка на лице Леннона превратилась наконец-то в улыбку.
– В сериале история быстро минует миллионы лет и показывает, как люди проделывают с новой планетой то же, что сотворили со старой. Они создают технологию, технология развивается, технология уничтожает почти всех нас, а те немногие, кто выжил, улетают искать новую гостеприимную планету, чтобы ее спалить.
– Ну, ты мне еще концовку расскажи и все испорти.
– Думаю, твои шансы найти рабочий генератор, подключенный к рабочему телевизору, который подключен к рабочему проигрывателю дисков с нужным сериалом, составляют примерно один к гуголплексу[20].
– Печальная перспектива.
– В перспективе у нас всех печаль.
Нико взмахом руки обвела звезды на небе:
– Пусть каждый остается при своем мнении.
Тут Леннон словно вспомнил, как прекрасно небо, улегся на спину и стал смотреть вверх.
– В твоей теории есть неувязка, – сказала Нико.
– Правда?
– У нас не было роботов и машин. Только мухи.
Леннон взял с земли рядом со своим спальником щепоть корицы.
– В какой-то момент до меня дошло, что я знаю лишь то, что мне рассказывали Джин и Зейди.
Нико не то чтобы не задумывалась о том, как все скатилось в пропасть. Она не задумывалась о том, как описывал это падение папа. Хотя, наверное, стоило бы. Возможно, он сам начал скатываться вниз еще задолго до болезни. И вот она сама не заметила, как принялась рассказывать едва знакомому человеку то, о чем прежде только думала.
– Когда я росла, мы с папой были близки. Не разлей вода. Мы и по-прежнему близки, просто… все иначе. В какой момент, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, я стала замечать, что он поглядывает на меня так, будто где-то уже видел, и пытается вспомнить, где именно. Сижу себе, читаю, а потом, подняв глаза, вижу, как он смотрит на меня этим взглядом. Будто я чужак, который пришел к нему в дом и которого он прежде где-то видел.
Нико замолчала, и ей вдруг захотелось забрать слова назад, втянуть их, проглотить – пусть состарятся и умрут там, где родились.
– «Все это уже было, – произнес Леннон. – И все это повторится снова».
– Немного пафосно, но сойдет.
Леннон постучал пальцем по горизонту на циферблате.
– Джин всегда говорила, что время – как далекий возлюбленный. Ты его не видишь, но заботишься о нем. Она отдала мне эти часы, велела заводить их и содержать в чистоте. Она сильно любила пространство, но ее подлинной страстью было время. Я вспоминаю об этом, когда думаю о бесконечном повторении. Предположим, время течет нелинейно. Вдруг мы живем во временном кругу? И в какой-то момент этого вращения все и везде распадается. В конечном счете неважно, врали нам взрослые или нет. Роботы, болезни, астероиды, мухи – закончиться эта байда может по-разному, но в конце концов оно все же кончается. А что потом? Перезагрузка. Радуга. Все с самого начала. Пересказывая тот сай-фай, Джин любила повторять одну цитату из него: «Все это уже было, и все это повторится снова».
Да, смотреть на Леннона было приятно. Однако слушать его, как оказалось, – это настоящий праздник.
– Мне никогда не было по-настоящему одиноко, – призналась Нико. – Во всяком случае, не так, как говорила сегодня утром Лоретта. Типа я… осколок этого мира. Мне кажется, это потому, что у меня были книги. Они правда мне очень нравятся. Я люблю их за истории и персонажей, я люблю их за стиль. Новаторский подход мне нравится не меньше, чем удачный оборот речи. Неожиданные сюжетные повороты – это, конечно, здорово, но мне милее цветистые диалоги, даже если они ни о чем. Это же все хроники, верно? Летопись былого? Если надо, можно и повзрывать все, но когда я вижу, как два человека беседуют, как один размышляет, – то эту книгу мне хочется сразу.
– Да ты книжный червь.
– Я предупреждала. Но дело не только в этом. Просто… порой я думаю о тех, кто написал книги, о художниках и их полотнах, о песенниках, обо всех, кто занимался творчеством. И как их не стало. Это печально. Зато их искусство живет. Наверное, мне потому и не было одиноко, что, читая книги, я будто бы проживала жизни героев.
Идея о том, что искусство проливает свет в темный мир, не была новой, но порой Нико задавалась вопросом: если истории обладают метафорической силой спасать, не могут ли они спасать буквально?
– А ты кое-что утаила, – сказал Леннон.
– Что?
Он кивнул на ее руку.
– Вряд ли это длинная история. Ты что-то отслеживаешь. Дни, расстояние или… еще что-то.
– У всех свои тайны.
– Спроси меня о чем хочешь.
– Почему идешь в Бостон?
Он поднял руку так, что Нико отчетливо увидела пейзаж на циферблате. Над линией городского горизонта курсивом было выведено «Бостон».
– Джин и Зейди были к нам добры. Лучше мам и пожелать было нельзя. Наш лагерь стал нам домом, хотя не должен был. Когда я рос, то слышал рассказы о Фенуэй-Парк[21], о том, как цветет весной Тропа Свободы[22], и о Бостонской гавани…
В этот момент он изменился в лице и умолк, будто мысль взяла верх над речью и сдержала ее. История с Бостоном явно была куда глубже.
– Вот видишь, – улыбнулась Нико. – У всех свои тайны.
Лицо Леннона расслабилось. Потрескивал в огне хворост. Дыхание лежавшего рядом Гарри, как обычно, дарило уют.
– Думаешь, они знали? – спросил Леннон.