– Я никуда и не иду.
Они смотрели друг на друга, а Нико вдруг вспомнила, как в детстве иногда, глядя на папу или маму, говорила им: «Твои глаза говорят со мной». Просто бывало, что за мгновение до того, как родители что-то скажут, она будто слышала, что́ они собираются ей сказать.
Это ты…
– Это ты, – сказал отец.
– Я – что?
– Уходишь.
– Нет, пап, никуда я не пойду.
Папа поднялся на ноги и подошел к Колоколу. Осторожно коснулся его холодного бронзового бока, точно укротитель погладил какого-нибудь величественного зверя. Колокол был вдвое выше и втрое шире отца, а еще у него имелась роль в каждой из отцовских историй: и в «Злоключениях Гиклби Свифта», и во всех двенадцати «Сказках из далеких холодных земель», и в любимой «Страннице среди вод».
– Я видел тебя, – сказал отец, глядя на Колокол.
– Кого видел?
Ну вот, началось – то, чего Нико так страшилась. Тихие витки слов.
– Ангел, это был ангел, что прилетел к нам в час нужды, – исступленно забормотал папа. – Она пришла ниоткуда, ангел…
Так же было и с мамой: ее внезапно переклинивало, начинались галлюцинации.
– Все хорошо, пап. – Нико бережно положила руку ему на плечо, и наконец он успокоился. – Все хорошо. Я тут. Тебе ничего не грозит.
Скоро он замкнется в себе, превратится в этакий кокон, который не столько вянет, сколько цветет в обратную сторону. Отец будет читать, кушать или просто сидеть у огня, а в это время обратное цветение сделает свое дело. Лепестки его души втянутся назад в бутон, стебли заползут под землю, пока в комьях земли не останется лишь крошечное семечко.
Только на этот раз никто не поможет ей вырыть могилу.
– Тебе надо в Манчестер. – Отец говорил, не сводя глаз с Колокола. – Уходить надо скорее. Завтра.
– Я тебя тут не оставлю, пап.
Отец помотал головой и снова принялся лопотать что-то про ангела. Нико не знала, что выматывает сильнее: сами спирали или их ожидание.
– Все хорошо, я тут. – Больше слов ей на ум не пришло. – Я твоя дочь, я тут, я люблю тебя.
– Тебе надо уходить.
– Никто никуда не пойдет. – Нико говорила тихо, приготовившись переждать бурю. И лишь когда отец отвернулся от Колокола и посмотрел на нее, она поняла, что буря наконец миновала.
– Я видел тебя, – сказал отец, – еще до того, как ты родилась.
Кит
– Кит.
Кит оторвался от нетронутого ужина.
– Гм-м?
– Дорогой, – сказала его Дакота.
– Ты снова завис, малец, – сказал с набитым ртом Монти.
Монти и Лэйки были разнояйцевыми близнецами, и они были на целых пять лет старше Кита. Темнокожие мальчик и девочка с черными волосами и карими глазами, они в память о матери с отцом носили вещи из родительского гардероба. Лэйки – красную бандану, которая когда-то стягивала мамины волосы; Монти – желтые рубашки в клеточку, коробку с которыми отец принес из последней вылазки. Когда родители Монти и Лэйки погибли, мама Кита взяла их к себе и растила как родных.
– Простите, – извинился Кит.
Ему часто пеняли, что он «зависает», хотя правильнее было бы, наверное, сказать «улетает». Порой он так крепко о чем-то задумывался, что казалось, будто уносится из тела, предоставив его самому себе.
– Мы перечисляли события утра, – сказала его Дакота. – Твоя очередь.
Она передала Киту бронзовое яблоко, и он рассказал о занятиях живописью и как добился эффекта мерцания, подмешав в краску блесток.
– Я написал уже больше шестисот версий картины, – закончил он, – и все равно каждый раз нахожу что-то новое.
О ключе он всякий раз молчал. Возможно, парящий в небе компьютер выглядел даже куда необычнее, но мысль о том, чтобы рассказать про ключ, вызывала у Кита чувство головокружения и тошноту.
Он передал яблоко Лэйки, которая молча отдала его Монти.
Дакота подалась вперед и заставила его вернуть яблоко сестре.
– Расскажи хоть что-нибудь.
Ритуал с отчетами о событиях утра начался год назад, когда Кит нашел на парте в одном из классов бронзовое яблоко. В какой-то момент оно превратилось в факел беседы, который передавали по кругу за столом.
– Ладно, – сдалась Лэйки. – Я теперь официально слишком хороша для своего стрельбища. Мои же мишени для меня слишком близки.
На охоту Лэйки не выходила, чтя закон Дакоты о том, что нельзя убивать, когда почти все живое и так стерто с лица земли. Однако, развивая свой навык, она укрепляла уверенность в себе. Ей нравилось знать, что она сумеет в случае чего защитить и себя, и остальных. Киту это тоже нравилось, и отчасти благодаря способностям Лэйки в Городке он чувствовал себя безопасно.
– Почти все утро я расширяла стрельбище, – продолжала Лэйки. – Убрала ель, которая мешала. То есть я думаю, что это была ель.
– Убрала? – переспросила Дакота.
– Срубила.
– Ты срубила дерево.
– Да.
– Чем?
– Топориком. Или как оно там называется? Мы нашли эту штуку у Эйба.
Кит припомнил, как во время вылазки в город они нашли небольшой топор под прилавком в магазине спортивных товаров «У Эйба».
– Ты украла мой топор? – спросил Монти.
Лэйки в ответ пожала плечами и отдала ему яблоко. Если Монти щедро делился всем, что было у него на уме, то Лэйки не спешила тратить слова, обращаясь с ними как с драгоценным ресурсом, который ей выдавали каждый день по чуть-чуть.
– Погоди… – Монти замер. – Мы ведь это обсуждали, нет?
– Можно или нельзя одалживать у тебя топор?
– Ты его украла, но вообще да, это.
– Я не крала его. И нет, мы это не обсуждали.
Монти вернулся к еде, бормоча что-то себе под нос про дежавю.
– Лэйки, – сказала Дакота. – В следующий раз, будь добра, предупреждай, если захочешь срубить дерево.
– С какой стати?
– Не понятно? Ладно, слушай. Я не умею пришивать назад отрубленный палец. А еще я отвечаю за вас, ребята. Вечно меня с вами не будет, и, когда мой час придет, я хочу знать, что вы готовы.
Живя с Монти и Лэйки, Кит очень даже верил в то, что родители не вечны, но, когда о собственной смерти предупреждает родная мама, – это что-то новенькое.
– Когда ты молод, а мир всерьез намерен тебя убить, расти надо быстрее. – Дакота отправила в рот кусочек еды и прожевала его, скривившись, как всегда, когда возникала важная тема для разговора.
– Прости, – извинилась Лэйки. – Ты права. Я буду осторожнее.
– Все хорошо, мам. – Кит накрыл ее руку своей. – Мы будем осторожны.
…вечно меня с вами не будет…
Бывает, что знаешь: вот это – правда, – а все равно не веришь.
– Тогда ладно. – Монти отложил яблоко на стол, поднялся на ноги и достал из-под стула свой приемник. – Может показаться, что сейчас не время, но раз уж мы делимся событиями утра, то это, я считаю, идеальный переход.
– Монти, – обратилась к нему Дакота. – Прошу тебя, больше не надо.
Монти водрузил приемник на стол. И хотя радио называли детекторным, никаких детекторов в нем вроде бы не было. Рассказывая об устройстве, Монти употреблял слова типа «диодный», «высокоомный» и «резистор», но выглядело оно, в принципе, так: в основании – деревянная дощечка, на которой сидела ось с медными катушками и тянущимися во все стороны проводами.
В былые времена, когда по земле бродили люди, деньги им нужны были еще и для того, чтобы покупать телефоны с «умной» начинкой. Послушать Дакоту, так ее сделали «умной» для того, чтобы самим мозгами не пользоваться. Теперь же трупы этих телефонов валялись повсюду – истинный бич собиральщиков.
В мире «умных» телефонов приемник Монти выглядел бы, наверное, грудой хлама.
В мире, где мухи жрали людей и где ближе всего к тому, что лежит за пределами известного, ты можешь подобраться, лишь воображая место, откуда долетал бриз, приемник Монти был просто волшебным.
– Просто выслушайте, – попросил Монти, поднося наушник к уху и возясь с настройками. – Я поймал закольцованную запись.
– А есть что новое? – спросила Лэйки.
– Эта запись другая. Есть одно место… Только послушайте.
Кит уже слышал обрывки других закольцованных записей, которые перехватывал Монти, – крохотные сообщения, надиктованные незнакомыми голосами. Какая-то женщина читала Библию. Мужчина снова и снова повторял один и тот же набор (казалось бы) случайных цифр. Кто-то монотонно начитывал рецепты бабушкиных пирогов. Кит воображал человека, печально ссутулившегося у собственного детекторного приемника в отчаянной попытке хоть с кем-то связаться.
– Что за место? – спросила Лэйки.
– Безопасная зона. – Монти протянул ей наушник. – Ну, давай.
Лэйки прислушалась, а Кит попытался представить, как происходящее выглядит со стороны, из окошка его будки киномеханика. Вместо волшебного света и живых картинок – темная, похожая на пещеру комната, несколько сот пустых кресел, а в дальнем конце зала – сцена и огромный белый экран. На самой сцене, под экраном, стол и шесть трепещущих свечей.
Лэйки опустила наушник.
– Ну? – спросил Монти. – Правда же, идеально?
– Может быть, – еле слышно прошептала Лэйки.
– И что там говорят? – спросил Кит.
– Сам послушай. – Монти уже подался вперед, намереваясь воткнуть микрофон в ухо Киту, но тут Дакота перехватила его запястье.
– Нет, – сказала она.
– Мам…
– Нечего забивать себе голову безумными фантазиями о безопасных зонах. Наша зона и так безопасна.
– Если бы, – ответил Монти.
– Мы готовимся, у нас есть учебные тревоги. Мы бдительны и соблюдаем полуденный комендантский час. И рассыпаем корицу.
– Это место… – Монти отнял руку и протянул Дакоте наушник. – Это архипелаг небольших, изолированных островов. Там выживальщики, всё по закону. Полно припасов, охрана. Само совершенство.
Дакота отложила вилку, и Кит стал с удовольствием наблюдать за ее четкими, скоординированными движениями. Киту нравился мамин кулон, который она никогда не снимала, – длинная цепочка, продетая в ушко ключа. Нравилось, как она распаляется, когда говорит о чем-то действительно серьезном, и как при этом сильнее раскачивается у нее на шее ключ. В такие моменты она и правда была его Дакотой. Однако сегодня в ее движениях что-то переменилось, что-то замедлилось и поблекло, как будто в ней прогорел некий фитиль. И Кит впервые осмелился оформить свои ощущения в слово: болезнь.