Первой пришла боль, вызвавшая у меня мысль о том, что я жив. Затем я почувствовал запах горелых проводов и озона. Потом я открыл глаза. Лаборатория была окутана дымом. Превозмогая боль, я подошел к креслу, в котором, скорчившись, лежал Берестовский. Я взял его за голову, и он застонал.
– Пробой конденсаторов, – прохрипел он. – Случись это за точкой перехода, все было бы кончено. Очевидно, нас выбросило назад по нижней ветви кривой.
Даже в полусознательном состоянии Берестовский оставался верен себе. Шатаясь, я вышел из лаборатории. Во дворе ко мне бросилась овчарка, но внезапно, завыв и поджав хвост, кинулась от меня прочь.
Я пробирался домой по улице, держась за заборы. Ноги подкашивались от слабости. Редкие прохожие провожали меня удивленными взглядами.
Войдя в комнату, я машинально подошел к зеркалу. Мое собственное изображение показалось мне совершенно чужим. Кое-как добравшись до кровати, я повалился на нее одетый и уснул.
Когда я проснулся, у моей кровати сидел врач в белом халате. У изголовья с встревоженным видом стояла хозяйка дачи.
– Ну и поспали же вы, – сказал врач, – я уже думал о том, чтобы отправить вас в больницу. Теперь все в порядке, но придется несколько дней полежать в постели. Будете принимать вот эти капли. Все это результат сильного переутомления. Кстати, вам говорили врачи, что у вас сердце с правой стороны?
Я отрицательно покачал головой.
– Странно, что вы об этом не знали. Это не так уж часто встречающаяся аномалия.
– Хватит с меня всяких аномалий, – сказал я, поворачиваясь лицом к стене, – благодарю покорно!
Врач похлопал меня по плечу, что-то тихо сказал хозяйке и вышел. Я снова заснул.
…Через несколько дней я получил по почте письмо от Берестовского. Он писал о том, что Из-за болезни не выходит из дома и просит меня к нему зайти по очень важному делу. Я ему не ответил.
Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в покое. Однако утром, в воскресенье, когда я собирался ехать в город, какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес мне клочок бумаги. Не успел я его взять в руки, как посланец исчез.
«Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно», – было нацарапано карандашом на бумаге. Подписи не было, но я узнал характерный, заваливающийся влево почерк Берестовского. Я бросил записку на землю и пошел на вокзал.
В городе мне пришлось задержаться на два дня, и все это время меня не покидало какое-то тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о том, что так грубо обошелся с Берестовским. Я представлял себе больного, одинокого старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и решил сразу же по возвращении на дачу зайти его проведать.
Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему удивлению, дверь в заборе оказалась открытой, и около нее стоял милиционер.
– Входить нельзя, – сказал он, загораживая мне проход.
Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.
– Доложу следователю, – произнес он, козыряя, – подождите здесь.
Через несколько минут он вернулся и сказал, чтобы я шел за ним. Первое, что бросилось мне в глаза во дворе, был труп овчарки.
– Пришлось пристрелить, – сказал милиционер, – она никому не давала войти. Мы зашли в лабораторию, вернее в то, что ею когда-то было.
Центра лаборатории попросту не существовало. В полу зияла глубокая воронка. Потолок в центре также отсутствовал. Та часть оборудования, которая сохранилась, выглядела очень странно. Такой вид имеет кусок сахара, если его некоторое время подержать в кипятке.
Ко мне подошел молодой человек в штатском. Я понял, что это следователь.
– К сожалению, мы сейчас ничего не можем сообщить для печати, – сказал он. – Все это очень похоже на последствия взрыва, однако взрыв такой силы был бы слышен далеко за пределами поселка. Странно, что никто его не слышал, даже ближайшие соседи. Мы так ничего бы и не узнали, если бы не вой овчарки. Она выла, не переставая, двое суток.
Я еще раз окинул взглядом остатки лаборатории и вышел на улицу, даже не спросив о судьбе Берестовского. Мне было все ясно.
«Взрыв произошел не здесь, а там, у антипода белого дракона», – подумал я.
Вот все, о чем я собирался написать. Кстати, я забыл упомянуть о том, что врач, у которого я постоянно лечу зубы, готов поклясться, что коронка на моем четвертом левом зубе была им собственноручно поставлена на этот же зуб, но с правой стороны. Он говорит, что это единственный случай, когда ему изменила профессиональная память, которой он так гордится. Вот уже пять лет, как я пишу левой рукой. Так мне удобней.
Пути, которые мы выбираем
В этот день Илларион Петрович Воздвиженский, начальник сектора Нестандартных методов мышления Проектного института имени Буридана, опоздал на работу.
Малый Домашний Анализатор рассчитал оптимальное меню завтрака, быстро справился с выбором комплекта одежды, учтя все тонкости противоречивого метеорологического прогноза, но, когда дело дошло до определения маршрута следования в Институт, – безнадежно запутался. В пяти предложенных вариантах было проанализировано все: ритм движения различных видов транспорта, возможные задержки, направление пассажирских потоков и даже вероятность несчастных случаев в пути. Однако все пять вариантов оказались совершенно равноценными. Такое разнообразие свободного выбора далеко выходило за пределы канонизированной задачи Буридана об осле и двух охапках сена, и если бы не изобретенный Воздвиженским метод, сидеть бы ему до самого вечера дома, ожидая, пока случайная ошибка в ходе рассуждений анализатора не определит окончательный маршрут.
– Тридцать две минуты десятого, – деликатно заметил электронный вахтер в вестибюле.
Воздвиженский поморщился и, тяжело вздохнув, начал подниматься по лестнице.
– Илларион Петрович!
Нет, ему определенно сегодня не везло. На его пути маячила монументальная фигура заведующей телепатекой Левиной.
– Доброе утро, Ариадна Самойловна! – Воздвиженский тщетно попытался обойти препятствие слева.
– Одну минутку, Илларион Петрович.
– Слушаю.
– Вчера привезли двенадцатиканальный усилитель, который я заказывала для телепатической.
– Ну что ж, поздравляю! – Воздвиженский явно лукавил. Ему лучше, чем кому-либо другому, была известна судьба усилителя. Впрочем, он, кажется, переборщил. Усмешка Левиной не предвещала ничего хорошего.
– Поздравить можете Шендерова. Усилитель попал к нему в лабораторию, а все потому, что…
– Ариадна Самойловна! Вы же знаете, что я тут ни при чем. – Воздвиженский отвел взгляд в сторону. – Вопрос о распределении усилителя решался Большим Анализатором.
– Вот как? Вы, вероятно, забыли, что преимущество Шендерова, по данным анализа, не превышало погрешности расчета, и вопрос был передан на окончательное решение в сектор Нестандартного мышления, руководителем которого, по крайней мере, на сегодняшний день, является всеми уважаемый Илларион Петрович.
Как это было сказано!
– Но дело в том…
– Все дело в том, что руководство сектора, как это ни странно, до сих пор недооценивает коллективные методы творчества. В последнем номере «Психологии конструирования»… Воздвиженский сделал отчаянную попытку овладеть инициативой боя:
– Ладно, – грубо сказал он, – хватит трехканального усилителя, чтобы девчонки из группы Хранения информации могли делиться любовными переживаниями.
– Илларион Петрович! Вы же знаете, что кроме ведущих конструкторов… Спина Левиной угрожающе выгнулась, глаза горели зеленым светом, черный пушок под носом странно топорщился. «Кошка, честное слово, черная кошка, свят, свят, свят», – подумал Воздвиженский.
– Хорошо, – пробормотал он, махнув рукой, – я пересмотрю решение.
В отделе Уборочных и Приборочных машин был большой день. Сегодня заканчивался открытый конкурс на лучший проект автомата для выявления и сбора потерянных пуговиц. Из десяти представленных вариантов в финал прошли два проекта: «Триумф» – ведущего конструктора Мышкина, и «Победа» – конструктора 1-й категории Пышкина. Оба автора заметно волновались.
Два листа чертежей с общими видами автоматов в половину натуральной величины были вплотную придвинуты к иконоскопу Большого Анализатора.
– Ну, что? – спросил сдавленным голосом Мышкин.
– Готов! – Пышкин махнул рукой, и в напряженной тишине начальник отдела подчеркнуто небрежным движением нажал пусковую кнопку. Болельщики, затаив дыхание, пялили глаза на черную панель, украшенную разноцветными лампочками.
– Пятнадцать миллионов анализов в минуту, – с уважением сказал прыщавый юноша в очках.
– Неужели так много? – задыхающимся шепотом спросила черноглазая девушка. – Как вы думаете, какие шансы у «Триумфа»?
– Шансы примерно равные, – пояснил юноша. – Оба проекта делались на машинах одинакового класса. Так что выбор, в общем, ограничен канонизированной задачей Буридана.
– Я думаю… – сказала девушка.
Однако, что она думает, осталось неизвестным. Раздался резкий звонок и сгрудившаяся у машины толпа взволнованно загудела. В руках начальника отдела была бумажная лента.
– Результаты анализа, – начал он, явно играя на нетерпении присутствующих, – свидетельствуют в пользу проекта, представленного под девизом… – Небольшая пауза. – …«Победа» с преимуществом. – Многозначительная пауза. – …в одну стомиллионную процента.
– Дельта плешь, – сказал юноша в очках.
– Таким образом, – продолжал начальник, – учитывая, что точность анализа соизмерима с результатом, выбор наилучшего варианта в канонической форме невозможен. Проекты возвращаются авторам для доработки.
– Подумать только, что делается! – вздохнула черноглазая девушка.
– Послушай, Юра! – Голос Мышкина звучал вкрадчиво и нежно. – Так у нас с тобой ни черта не получится. Ну, хорошо, эти восемь подонков отпали потому, что работали на устаревших машинах. Но ведь твоя «Тьмутаракань» того же класса, что я моя «Малаховка». Тридцать две конфигурации в калейдоскопе, три тысячи конструктивных вариантов в час, запоминающее устройство на криогенных элементах.