Элементал и другие рассказы — страница 10 из 36

секал столовую; нечто вне измерений.

«Она будет искать меня». Бессловесные мысли неслись по маленькой комнате как невидимые волны. «Сначала спокойно. Она откроет двери, по­зовет меня по имени, выйдет наружу, заглянет в сарай. Не в сад, будет слишком темно. Какое-то время она не подумает выйти в сад. Недоуме­вающая улыбка пропадет, ее глаза расширятся, в голосе зазвучат первые отзвуки беспокойства. Красные мысли возникнут в ее мозгу, словно алые маки на могилах мертвых, и она будет прекрасным мотыльком, попавшим в летнюю грозу».

Словно новорожденный жеребенок, он быстро научился передвигаться из одного места в другое. Он подумал «спальня» — и оказался там, завис над большой двуспальной кроватью, глядя в длинное зеркало на гардеробе, которое отрицало его суще­ствование. «Кухня» ассоциировалась с «раковиной», и тут же он оказался в яме из нержавеющей стали, где сверкающие стены поднимались в белое с про­жилками небо.

«Надо... было... украсить»... Мысли бросили его в сарай, где пустые банки из-под краски, кисти, гнездившиеся в кувшинах со скипидаром, испачканная темперой стремянка и покрытая пылью пила смотрели на него с гневным упреком.

«Духовка. духовка. Кэрон. сказала. выклю­чить. ее».

Он был на кухне, смотрел на серо-белую газовую духовку; маленькие безголовые змейки черного дыма застенчиво выползали из-за краев двери. Он оплакал смерть испорченного блюда, потом в тре­воге обернулся, обнаружив себя в залитой пламе­нем пещере, где гигантская запеканка пузырилась и шипела, ее поверхность была почерневшим ли­цом, покрытым взрывающимися волдырями.

«Должен. был. выключить».

Он находился в центре синего пламени. Пре­красный синий пузырь дрожащего света, который вылетел в сторону и вверх в безграничное пространство, и он не чувствовал страха или удивле­ния, только безмятежное понимание, что сейчас у него нет размера или формы. Он вернулся к первоначальной искре, которую, в самом начале, вы­бросил могучий космический огонь.

«Она. скоро. вернется».

Мысль вернула его назад в гостиную, где он ме­тался по стенам в неистовстве беспомощного ужа­са, пока наконец своеобразная усталость, которая не имела ничего общего с усталостью тела, не за­ставила его остановиться на столе.

Он должен принять. Попытаться понять. Он мертв. Мертв... мертв... мертв. Но так ли это? Ис­тинный Гурни Слейд был очень даже жив. Он все еще мог думать, даже до известной степени дви­гаться. В самом деле, если переходить к голым фактам, ему недоставало только тела.

Какое-то время он обдумывал эту мысль, потом позволил ей развернуться. Каковы главные функ­ции физического тела? Ну, самая существенная — дыхание, потом речь и, конечно, движение.

Движение! Каково это — ходить? Гурни попы­тался вспомнить. Странно, он всегда принимал это фундаментальное действие как должное и никогда на самом деле не замечал связанных с ним чувств. Во-первых, было чувство твердой поверхности под ногами, потом плавная работа мышц ног и, воз­можно, автоматические взмахи рук. Побужденный импульсом экспериментатора, Гурни поднялся на высоту примерно шести футов и начал медленно двигаться по полу. Он попытался представить твердую поверхность, по которой шла пара пра­вильных ног — обутых в крепкие ботинки. Тут же он оказался глубоко в густом ворсе ковра; ножка стола парила над ним как ствол могучего дуба. Он метнулся вверх, подгоняемый взрывом раздраже­ния.

Он достиг высоты своего роста и попытался снова, но на этот раз сконцентрировался на фор­ме, которая перемещалась на двух ногах. Это точ­но был ответ; он не должен думать о поле. В конце концов, никто о нем не думал — его существование принималось как должное. Сейчас он был в оваль­ной коробке — другими словами, голове — глядя из двух маленьких окон, а ниже была покрытая пло­тью костяная клетка, скрывающая беспорядочный набор кишок, сердца, легких и печени. Ее поддер­живала пара шарнирных подвижных столбов, ко­торые в свою очередь были прикреплены к пло­ским объектам с десятью пальцами под названием «стопы».

Он сконцентрировал всю свою ментальную силу (если это было правильное определение) на этом желанном состоянии бытия. Ноги качались... нет, не так, черт возьми. Ноги поднимали стопы и ста­вили их на настоящий пушистый ковер. Голова смотрела вперед, глаза не мигали, рот был закрыт; сердце билось со скоростью семьдесят два удара в минуту, легкие знали свое дело: вдыхали и выды­хали, и кишки не двигались.

Гурни развернулся, когда достиг двери, и уве­ренно пересек комнату в обратном направлении.

Теперь еще раз. Он смотрел через два маленьких окна с окаймленными бахромой шторами снаружи. Его рот — щель с губами — был крепко сжат. Сердце билось ровно, печень работала, легкие вды­хали перед выдохом, кишки громыхали.

Потом он наткнулся на стол.

Он ступил твердой ногой на покрытый ковром пол.

Он не услышал звука, но было чувство. Или ско­рее эмоция. Радость того, кто творит.

Он поднялся по лестнице по одной ступеньке за раз, смотря прямо перед собой через маленькие окна. И у него появилось огромное желание уви­деть то, что он создал. Насладиться своим творе­нием.

Он поднялся на лестничную площадку, потом повернулся и вошел в спальню. Он испытывал не­которое беспокойство, потому что не мог слышать, не мог посмотреть налево или направо, а также вверх или вниз. Шея! Он забыл о шее. Никогда не задумывался — должно быть, это основы, иначе он не смог бы ходить, чувствовать пол под ногами, или смотреть в маленькие окошки.

Он стоял перед зеркалом на гардеробе и рас­сматривал свое творение. Холодный ужас обру­шился на него и сохранил отраженную картинку неподвижной на целую секунду. Лицо было оваль­ным, белым, безволосым; на нем была тонкая щель, служившая ртом, но не имелось носа, ушей и шеи. Два маленьких молочно-белых окна тупо смотрели на своего создателя. Голова, если ее можно так на­звать, сидела на бочкообразном... нечто, и он за­был о руках. Потом он осознал, что забыл кое-что еще, но в данных обстоятельствах это казалось не­важным.

Ноги были истинным триумфом. Длинные, мус­кулистые, волосатые, они имели все отличительные свойства настоящих мужских ног. Гурни с удовольствием отнес бы их куда угодно. Потому что остальное. Картинка задрожала как бланманже в духовке, потом быстро растворилась, и Гурни Слейд снова стал искрой сознания, парящей в шести футах над полом.

«Как»?

Как сделать идеальную копию тела из плоти и крови? Он знал, что это возможно, но как? Как. как. как..? Конечно, его воля была, так сказать, мукой, из которой создавали торт. Но где взять во­ду, сахар, специи и все остальное? Когда он решит эту тайну, следующая постройка будет успешной. Он летал по коттеджу как невидимый мотылек, входя в темные шкафы, с детским восторгом про­ходя сквозь замочные скважины. Он вошел в ред­ко используемую переднюю комнату, тут же поте­рялся в вазе с цветами, вернулся в кухню и тут же отступил, увидев, что там все в дыму. Наконец он метнулся обратно в спальню. В любом случае, именно здесь крылся ответ. Он опустился на кро­вать и задумался.

«Почему»?

Почему спальня? Одно он знал точно: его память не повреждена. Потеря мозга не уничтожила шаб­лон его памяти; означало ли это, что автоматические импульсы все еще можно запустить? Мен­тальный блок питания, который мог бы создать восьмидесятикилограммового мужчину из восьми­килограммового ребенка? Если так... Он взлетел, потом подплыл к зеркалу на гардеробе. Но все еще оставался вопрос. Почему спальня?

Потому что. Мысли наскакивали друг на друга, стремясь на свободу. Потому что здесь он спал, за­нимался любовью, отдаваясь базовой, грубой страсти, которая. Мысли собрались, стали надутым шаром, потом взорвались. Она не может умереть. Грубая страсть, остатки его души не могли уме­реть. Стены, пол, кровать напитаны ими. Личность Гурни Слейда была везде. И ему нужно только сло­жить ее, впитать дающую жизнь сущность, мед­ленно, кусочек за кусочком построиться вновь, ни­чего не забывая — использовать свою волю.

Снаружи темнело, и он знал, что собирающиеся тени придадут ему силы, помогут получить то, что ему было нужно. Он задумался, не может ли быть с этим связана поднимающаяся луна, но быстро от­верг эту мысль, готовясь к величайшему экспери­менту.

Сначала его мысли, словно крылатые вестники, налетели на стены, опустились, потревожили по­крытые пылью воспоминания.

«. почему. ты хочешь съесть меня? Любовь это любовь это любовь это вожделение. Что это? Порыв попасть внутрь кого-то и стать его частью»?

«Сейчас не время для философии».

«Мы можем иногда говорить»?

«Я Огромный Сидящий Бык. я не разговари­вать».

Потом его мысли стали трубками, длинными щупальцами, которые присосались к стенам, кро­вати, полу, потолку, и его воля стала огромным насосом, втягивающим куски, остатки, фрагменты Гурни Слейда.

«Ты не должен. хорошо. если хочешь. ты слишком туго завязал. черт. несварение. нужно принять ванну. деньги. много любимых денег. больно... посади завтра нарциссы... красивая грудь... на следующей неделе мне тридцать пять. старею. счета. чертовы счета. кожа. белая. мягкая. ноги. бедра. задница. хорошие ново­сти. лучше ягодиц. зад».

Трубы разбухали, пульсировали, наполнялись сущностью; но он должен действовать аккуратно. Не терять головы, восстанавливаться медленно, ничего не забыть. Заложить основы.

В конце и начале были кости. Скелет.

Гурни Слейд смотрел, как возникает его скелет. Сначала — как едва видимый, слегка светящийся контур, потом — твердый, крепкий каркас сочлененных костей, дополненный черепом, позвоноч­ником, ключицами, лопатками, грудиной, ребрами, локтевыми костями, крестцом, тазом, бедренными костями, коленными чашечками, малоберцовыми костями, берцовыми костями и хрящами.

Теперь пусть заполнятся пустоты.

Масса серой материи завладела черепом; потом появились барабанные перепонки, сияющие глаз­ные яблоки, розовый язык, кровеносные сосуды, зубы, трахея, пищевая трубка — Гурни не помнил ее правильное название — нежные розовые легкие, темная коричневая печень, розовато-лиловое с белыми прожилками сердце, почки в сале, аккуратно скрученные витки кишок. Вскоре скелет Гурни был набит плотнее, чем чемодан отдыхающего, и он приготовился к финальному акту.