— Плечи белы, да, а спина сильна, кровь густа и сладка, и сама девушка наполнена сущностью.
Кожа лопнула, когда леди Дануильям завопила, и маленькая сморщенная голова выглянула из своего кокона — вроде цыплёнка, готового выбраться наружу из расколотого яйца. Она была, скорее, вроде сморщенного розового шарика, и она дёргалась, ища Харриет своими микроскопическими красными глазами. Девушка издала хриплый крик и вырвала свою руку из ослабшего захвата леди Дануильям, после чего стала яростно метаться по комнате, пытаясь убежать. Когда она это сделала, женщина упала лицом вниз, и в то же время нечто подпрыгнуло к стропилам, а затем снова спрыгнуло на пол: чёрное с розовым нечто, которое двигалось так быстро, что представляло собой размытое пятно, которое сновало вверх и вниз по комнате. Прижавшись спиной к дальней стене, Харриет видело, как оно зигзагами направлялось в её сторону, продвигаясь высокими прыжками, подскакивая к стропилам и снова вниз; мельком можно было заметить сморщенное, сдувшееся лицо, длинное розовое тело и четыре многосуставчатых ноги; потом Харриет схватила ближайший стул и запустила им прямо в надвигающийся ужас. Стул и нечто столкнулись, и из этого получился розовый шар, который покатился по полу и стукнулся о ближайшую стену.
Он лежал там, пульсирующий пляжный мячик, украшенный чёрными полосками, там, где ноги были плотно свёрнуты вокруг его сверкающей окружности, и оно начало слегка раскачиваться, как будто бы выбирая момент для нового прыжка.
Лорд Дануильям положил свою жену на спину, прежде чем затащить её под стол, где она лежала и тихонько стонала. Он обернулся к Харриет и закричал в ярости и страхе.
— Ты должна позволить ему залезть на тебя, иначе он снова вернётся к моей жене. Здесь нет двери или стены, которая бы сдержала его...
Его слова были внезапно и яростно прерваны. Дверь сначала стала подрагивать, затем раскололась от мощного удара; следующий удар повалил её внутрь комнаты, и преподобный Дэйл стоял на пороге с толстой деревянной дубиной в одной руке и распятием — в другой. Он был облачён в белый стихарь и свирепо улыбался.
— Дануильям, час расплаты настал, — он вошёл в комнату, держа распятие высоко над собой. — Ты издевался и практиковал мерзости, но ад изголодался по твоей душе, и я пришёл положить этому конец. Да. — он склонил голову в одну сторону и посмотрел сверху вниз на Харриет. — . положить конец тебе и той гнусности, которая приняла человеческую форму.
Дануильям стоял с ним лицом к лицу; чистопородный жеребец против бешеного быка.
— Пошёл вон. Здесь не место для разглагольствований, безумный дурак. У тебя нет ни малейшего представления о том, что...
— У меня есть глаза, — пастор указал на голую фигуру леди Дануильям, а затем на Харриет. — И они говорят всё, что мне нужно знать. Когда ты отправил своих слуг паковать вещи на этот день, куда, как ты думаешь, они пошли? А? В деревню, где они болтали о той мерзости, которой ты предаёшься со своей девкой. Ты проклят, Дануильям, ты и твоя дьявольская потаскуха-жена.
Дануильям ударил по белому лицу, затем вцепился в не очень белый стихарь и стукнул священника кулаком по туловищу. Всё это время он извергал непристойности в своей безумной ярости. Поскольку преподобный Дэйл яростно сопротивлялся, раздался звук рвущейся одежды, он отлетел назад, стихарь был разорван от шеи до талии, обнажив его тощую спину. Дануильям отступил на несколько шагов и посмотрел вниз на своего поверженного противника. Неописуемый ужас изобразился на лице у священника; ошеломлённый взгляд. Его рот был открыт, и булькающий, рвотный звук вырвался из его суженного горла. Он медленно и болезненно перешёл в слова.
— Что за. гнусная. вещь. у меня. на спине?
Он поднялся с пола, как боксёр при счёте «девять»; он отвёл ищущие руки назад и осторожно потрогал то, что вскарабкалось ему на плечи; он быстро отдёрнул их, затем уставился на свои влажные пальцы непонимающим взглядом. Когда он заговорил снова, его голос был низким, хриплым шёпотом.
— Я спрошу ещё раз, Дануильям: что за гнусная вещь у меня на спине?
Дануильям начал смеяться. Он ревел, шлёпал себя по бёдрам, трясся от неукротимого веселья, так что слёзы потекли по его щекам. Харриет могла только смотреть на Джима-Попрыгунчика. Он чувствовал себя совершенно как дома на спине преподобного; голова находилась сбоку, чуть ниже шеи мистера Дэйла; ноги были аккуратно согнуты под розовым узким торсом, и слизистый нарост, сочившийся по всем частям тела, быстро затвердевал под кожей, белой, как мел. Лорд Дануильям, наконец, подал голос.
— Твоя «святость» обрекла тебя, Дэйл. Девственник! Девственник, чья плоть обнажена от шеи до поясницы.
— Что, во имя Господа, это такое? — Дэйл пытался стряхнуть с себя эту ужасную ношу. Он вертелся, трясся, затем стал задыхаться, когда тварь всё крепче стискивала его.
— Тебе нечего волноваться, — вразумлял его Да- нуильям. — Это Предстоятель Ужаса — Джим- Попрыгунчик, — он ухмыльнулся. — Хотелось бы, чтобы он попал в монастырь. Он найдёт много перемен там, в обители.
Преподобный Дэйл попятился назад к двери, затем, после тщетной попытки заговорить, развернулся и вышел, ошеломлённый, на лестничную площадку. Они слышали, как он ковыляет по лестнице. Прошло пять минут, прежде чем силы вернулись к Харриет, и она тоже смогла выбраться из этой комнаты ужаса. Она оставила лорда Дануиль- яма держащим на руках свою жену и нежно покачивающим её. Они оба мягко смеялись.
Они ждали внизу на лужайке. Перепуганные люди с горящими факелами, они отшатывались от преподобного Дэйла, как будто тот был прокажённым. Один мужчина, который был посмелее остальных, приблизился к горбатой фигуре и спросил придушенным шёпотом:
— Что это такое?
Священник обнажил зубы в ужасном оскале и подозвал мужчину подойти поближе.
— Ты девственник? — прошептал он. — А ? Ты девственник? Если так, сними свою рубашку, и мы станцуем весёлую джигу.
Мужчина отступил, бормоча:
— Колдовство... они околдовали его и посадили дьявола ему на спину.
— Колдовство! — это слово передавалось из уст в уста, когда они шли с высоко поднятыми факелами к дому. Они плевали в Харриет, били её по лицу и по спине, прежде чем ей удалось выбраться из сада и выбежать на пыльную дорогу, которая вела в деревню. Когда она шла по узкому мостику, она не смотрела вниз на тёмные воды реки, на тело мистера Дэйла, плывущее по воде лицом вниз. Она, однако, посмотрела назад и увидела огромные алые языки, которые пытались лизать голубовато-стальное небо. Усадьба Дануильямов горела.
Она шла дальше по дороге, — жалкая, согбенная фигура, бредущая по короткой, но опасной тропе, которая отделяет колыбель от могилы. Её белая спина блестела в солнечном свете.
Немного позади нечто передвигалось зигзагами через луг, перескакивая через изгороди, запрыгивая на нижние ветви случайно попадающихся деревьев. Оно приблизилось к воротам, которые выходили на пыльную дорогу. Там оно остановилось; сморщенная, скукоженная голова склонилась в одну сторону. Шаркающий звук усталых, неуверенных шагов раздавался вдоль дороги; они миновали ворота и направились за низкую терновую изгородь.
Джим-Попрыгунчик прыгнул.
Странница
Дом на заднем плане был старым, мужчина в шезлонге был молодым, лужайка и окружающий её сад были пропитаны солнцем, а девушка на скамейке, расположенной позади третьей розовой клумбы слева, была призраком. Питер не чувствовал склонности к призракам; можно сказать, он был уверен, что никогда раньше не видел фантомов, поэтому для него было не важно, верить в их существование или нет. Если бы его спросили, он бы пожал плечами, улыбнулся и просто заявил: «Я не знаю». А теперь он знал. Девушка на скамейке была призраком.
Скамейка стояла в некотором отдалении, примерно в тридцати или сорока ярдах, и солнце светило ему прямо в глаза, поэтому ему следовало сосредоточиться. Она была молодой, с бледным лицом, обрамлённым чёрными, как ночь, волосами, длинное белое платье облекало её тонкую фигуру, как саван, её изящные руки лежали, сцепленные, на коленях, и она смотрела куда-то вниз. Этюд в белом, что-то из живописи Рафаэля; солнце не касалось её, лёгкий ветерок отказывался ласкать её волосы, скамейка не замечала её присутствия; она была фантазией, вторгшейся в реальность.
— Кэтрин, — нежно позвал Питер, и золотоволосое создание повернулось и искоса взглянуло на него.
— Да?
— Что это за девушка вон там? Темноволосая девушка на скамейке?
Кэтрин обернулась и посмотрела через плечо.
— Какая ещё девушка?
— Я сказал тебе: та, что на скамейке рядом с розовой клумбой.
Кэтрин присела и заслонила глаза красивой ладонью.
— Ты разрываешь меня — скамейка пуста.
Питер кинули пробормотал: «Что это со мной ?» — в то время как Кэтрин вернулась в лежачее положение, которое позволяло солнцу прожаривать ей спину до тёмно-коричневого цвета.
— Как долго она пробудет там?
Это был важный вопрос, потому что он знал (и его не интересовал источник этого знания), что её существование, если это слово здесь уместно, зависит от многих неизвестных и сложных факторов. Сам факт того, что он вообще мог видеть, был не так уж далёк от чуда, и разуму следовало проявить осторожным, чтобы не совершить неверного движения. Он очень медленно поднялся, не отводя ни на мгновение своих глаз от интересного явления, и скорее проскользнул, чем прошёл через лужайку. Он обогнул розовую клумбу и со странным чувством сильного волнения приблизился к скамейке. Девушка не пошевельнулась. Это было похоже на рисунок, близкий к портрету, который утратил свой холст, и там была заметная прохлада в воздухе, ничего общего не имеющая с печным жаром в доме и в саду. Теперь он был всего в трёх футах и мог рассматривать бледное лицо без морщин, меланхоличные глаза, белое платье с бахромой на манжетах и по нижнему краю.