— Тужься. тужься. Он выходит. Да, выходит легко — это легче, чем глаз из глазницы выдавить. Он борется за каждый дюйм, но старая Мамаша Перкинс слишком много их перевидала. Выходи, красавчик, выходи, вниз, в тот край, где черные горы сияют вековечным незатухающим пламенем, и белые черви ползут по искаженной земле, как будто обгладывая труп в жаркий полдень. Уходи. иди.
Холодный ветер стих, и теплый воздух снова заполнил комнату; повсюду лежали сброшенные со стен картины, упавшие книги, разбитая мебель. Уродливая трещина появилась на полированной поверхности стола. Сьюзан тихо плакала, Реджинальд побелел как мел и выглядел как человек, перенесший продолжительную болезнь. Мадам Ор- лофф встала, раздвинула занавески, потом с удовлетворенным видом осмотрелась по сторонам.
— Немного грязновато получилось, но, как кто- то сказал, нельзя же приготовить омлет, не разбив яиц. Боюсь, мои услуги довольно дороги, дружище. Я хочу пятьдесят фунтов за это дельце.
— Оно того стоит, — Реджинальд тоже поднялся; он еще нетвердо стоял на ногах. — Не могу вас поблагодарить как следует, мадам. Я чувствую себя
как...
— Как перышко, да? — просияла мадам Орлофф. — Огромная тяжесть упала с твоих плеч? Я понимаю, что это значит. Я вспоминаю чудного старикашку из Эпсома; к нему присосалась мерзость размером с целый дом. Мерзкая огромная тварь любила рисовый пудинг — и старику приходилось съедать по три штуки за один присест. Когда я изгнала эту штуку, старик скакал, как двухлетний малыш. Говорил, что парит как птица. Ну.
— Толстуха подхватила свою сумочку. — Нельзя заставлять шофера ждать — это будет вам стоить целое состояние.
Она ухватила Сьюзан за подбородок и подняла ее голову повыше; синие глаза налились слезами.
— Выше нос, дорогуша. Теперь все кончено. Тебе не о чем беспокоиться и не забивай этим свою милую маленькую головку.
— Может, останетесь на обед, — тихо сказала Сьюзан. — Мы не можем так просто вас отпустить.
— Спасибо за предложение, но в шесть у меня сеанс, так что оставляю вас здесь прибираться. Не стоит меня провожать. Я сама могу открыть и закрыть дверь.
У выхода мадам Орлофф обернулась:
— Советую держаться подальше от подземки в часы пик, мистер Уоррен. Это местечко — настоящая выгребная яма, там есть все, от надоедливых полтергейстов до вампиров-элементалов. Увидимся.
Входная дверь захлопнулась, и Реджинальд сжал Сьюзан в объятиях; он гладил ее дрожащие плечи и шептал:
— Все, все, теперь все кончилось. Все уже кончилось.
Они сидели в сумерках — моложе юности и старше времени; они радовались и превозносили друг друга.
— Ты чудо, — сказала она.
— Правда, — кивнул он.
— И вдобавок чудовищно тщеславен.
— Это самоуверенность, — поправил он. — Слабые тщеславны, сильные самоуверенны.
— А я какая?
— Белая и золотая с оттенками розового.
— Мне это нравится. — Она прижалась к нему, а Мистер Хоукинс мирно задремал на коврике у очага.
И тогда...
— Что такое?
Она вскочила. Ожидание порождало страх, готовый проникнуть в ее глаза.
— Ничего. — Он потянул ее обратно. — Просто нервы. Теперь все кончилось.
— Мне показалось, что я слышу чей-то стук.
Мистер Хоукинс заскулил во сне, и где-то наверху затрещала половица.
— Дерево сжимается, — успокоил он жену. — Температура падает, вот доски и сжимаются. Не давай воли воображению.
— Реджинальд. — Она устремила взгляд к потолку. — Мадам Орлофф. она оторвала это от тебя, и я ей благодарна, но. представь.
Затрещала другая половица, и хлопнула дверь, ведущая в спальню.
— Представь. что оно. все еще здесь.
Он собирался сказать: «Ерунда!», посмеяться над ее страхами, но Мистер Хоукинс вскочил, шерсть у него вздыбилась, и он яростно зарычал, не отводя взгляда от закрытой двери. Тяжелые шаги доносились с лестницы, они то приближались, то удалялись, и лампа на потолке тряслась, как будто продолжая прерванный танец. Сьюзан вскрикнула, прежде чем погрузиться в блаженное забвение, и шаги мгновенно прекратились, их сменила угрожающая тишина.
Реджинальд уложил Сьюзан на софу и на цыпочках подобрался к двери. Когда он распахнул дверь, волна ужасно пахнущего холодного воздуха заставила его перевести дыхания. Затем отчаяние вызвало у него прилив смелости, и он вышел в холл и двинулся по скрытой мрачными тенями лестнице.
Оно спускалось. Черный пузырь по форме смутно напоминал человеческую фигуру, но лицо было настоящим — оно светилось зеленью, глаза были красными, над ними виднелись взъерошенные черные волосы. Существо усмехалось, и от поступи незримых ног ступени лестницы содрогались. Реджинальд сознавал только одно: он должен бороться. И он подхватил маленький столик и швырнул его прямо в надвигающуюся фигуру. В тот же миг нечто — некая невидимая сила — отшвырнуло его назад, к входной двери, и он упал на коврик у двери, не в силах пошевелиться. Тварь медленно спускалась по лестнице, и на одну кошмарную секунду красные глаза уставились на распростертого человека; потом Тварь направилась в гостиную. Дверь захлопнулась, и Мистер Хоукинс взвыл — лишь один раз.
Проходили минуты, и Реджинальд пытался пошевелиться, но ноги отказывались ему служить. Кроме того, в нижней части его спины ощущалась тупая боль, и он подумал, не сломан ли позвоночник. Наконец дверь в гостиную отворилась, петли протестующе заскрипели, как будто не желая нести ответственность за то, что могло выйти из комнаты. Сьюзан на негнущихся ногах выбралась в холл; лицо ее было белым-бело, одежда порвана, но на губах застыла торжествующая улыбка, и Реджинальд громко вздохнул, чувствуя несказанное облегчение.
— Дорогая, хвала небесам, ты в безопасности. Не волнуйся — оно отбросило меня к двери, но я думаю, что просто что-то растянул. Дай мне руку, и мы выберемся отсюда.
Она подошла ближе, по-прежнему гротескно передвигая негнущиеся ноги. Ее голова склонилась набок, и в первый раз он увидел ее глаза. Они были безумны...безумны...безумны... Ее рот открылся, и оттуда вырвались странные, резкие, прерывистые звуки:
— Жизнь. жизнь. жизнь. плоть. плоть.плоть. кровь.
— Сьюзан! — выкрикнул Реджинальд; он попытался встать, но повалился на пол, когда взрыв боли пронзил его спину; он мог только в тупом страхе смотреть, как она неловко шевелит левой ногой и начинает ковылять к разбитому столику, лежащему у подножия лестницы. Она с огромным трудом нагнулась и подняла резную ножку орехового дерева и с еще большим трудом выпрямилась; но она крепка держала ножку стола в правой руке, и гримаса на ее лице явно выражала удовольствие.
— Ты не давал. мне. жить, — произнес резкий голос. — Ты не давал. мне. жить.
Она, если так можно было называть тварь, стоявшую над Реджинальдом, посмотрела вниз налитыми кровью глазами; то был ужас из белого золота, и Реджинальд все равно хотел обнять ее, стереть гротескные гримасы с ее полных губ, прошептать о великой любви, прикрыть эти кошмарные глаза нежными пальцами. Потом резная ножка стола обрушилась вниз и вонзилась глубоко в его череп, и мир взорвался, и он рухнул в пучину вечности.
Тогда Тварь, которая некогда была Сьюзан, вышла из дома, в вечерний золотистый свет заходящего солнца. Тварь вдыхала холодный воздух, потому что на западе собирались штормовые облака, и вскорости должен был начаться дождь.
Она на негнущихся ногах пошла по садовой дорожке, а потом дальше — на шоссе. Еще нужно было совершить очень много убийств...
Время сеять и время
Артур Купер убил жену во вторник утром и похоронил поздно вечером в среду.
... и на то было две причины. Первая: он убил впервые, и вторая: ему требовалось время, чтобы выкопать могилу.
Он выбирал место чрезвычайно тщательно; было необходимо, чтобы могила была сухой, на нее падал свет раннего утра, и она была защищена от восточного ветра. Потому что Артур хотел посадить над Агатой герань, и по опыту знал, что это ценное растение довольно привередливо по части того, в какую сторону поднимать стебли.
Проблемы начались на глубине двух футов. Артур достиг мелового слоя, и ему потребовалось восемь часов усердной работы, чтобы сделать могилу приличной и безопасной. В это время причина непривычной и непосильной работы лежала на кровати — лицом вниз с открытым ртом.
Конечно, у Артура был мотив убить Агату. Он ее не любил. На самом деле, он никогда ее не любил, но на раннем этапе их знакомства он по уши влюбился в ее деньги. Но, увы, это была безответная страсть, ибо направляемый Агатой золотой поток не достигал жаждущих рук Артура, и вместо того чтобы жать, ему приходилось сеять.
«Муж должен содержать жену».
Так она любила говорить, а однажды с юмором заметила: «То, что твое — мое, а то, что мое — это только мое», и Артур направился к садовому сараю, где любовно ласкал острое лезвие кирки- мотыги.
Так, обманом, как он считал, лишенный своих законных денег, Артур оказался единственным обладателем стокилограммового женского тела — с требованиями супружеских обязанностей. Рассеялся сон о домохозяйке средних лет, которая выписывает крупный ежемесячный чек и спит удовлетворенным сном в отдельной спальне.
— Как насчет сегодня? У меня разыгралась фантазия.
Худощавый тридцатилетний посмотрел на тучную пятидесятипятилетнюю и содрогнулся.
— Тебе уже не следует думать об этом... — пробормотал он.
Агата нашла это замечание чрезвычайно забавным. Она взревела от смеха; три ее подбородка затряслись, огромные груди заколыхались, и гигантские ноги закачались как чудовищные стволы деревьев, когда она попыталась унять веселье.
— Не следует? Да я только вошла во вкус. Я в любой день могла сломать тебе хребет.
Артур подумал, что это вполне возможно.
— Ты бы хотел меня отшлепать?
Ему стало дурно.
— Или сыграть в прятки между моими буферами?
Так что, совершенно ясно, ей пришлось умереть. Она умерла. Артур задушил ее шнуром для штор, и Агата выражала свое необоснованное отношение до самого конца. Ей понадобилось пятнадцать минут, чтобы умереть, и Артур был выжат как лимон, прежде чем жизнь покинула тело Агаты.