— И что?
— Я всегда могу сказать, что он так и не оправился от смерти первой жены, — предложила Кловер. — Всегда мучился, несмотря на все, что я делала, чтобы он забыл. Однажды он даже отвез меня на ту скалу в медовый месяц. Я легко могу найти ее снова.
— Боже, это превосходная идея, — воскликнул Грегори. — Просто потрясающая!
— Мы оставим машину на вершине скалы, — сказала Кловер, медленно кивая, — и пару его длинных кальсон...
Коронер изливал свое сочувствие щедрым потоком. Его образ напоминал об охотничьих угодьях и ферме.
— Правду говорят: старая любовь не ржавеет. Этот человек всеми силами пытался оправиться от потери — в таких трагичных обстоятельствах — краеугольного камня, или, если можно сказать, самого основания его жизни. Он вновь женился на молодой и красивой женщине, надеясь, несомненно, взять бразды правления в свои руки и скакать по дороге жизни. но, увы, корни были слишком глубоки; препятствия слишком высоки, чтобы их преодолеть; рвы слишком широки. Его рука не могла держать косу, его плуг перевернулся, и он упал в компостную яму уныния. Я бы хотел выразить глубокое сочувствие молодой вдове и надеюсь, что она найдет счастье в самом ближайшем будущем.
Кловер вняла его словам. Она вышла замуж за Грегори уже на следующей неделе и отвезла молодожена в Брайтон на короткий медовый месяц. Когда они вернулись в коттедж, снег сошел, и трава поднялась на целый ярд.
— Найми парня, чтобы подстричь ее, как только получишь деньги, — сказал Грегори Кловер. — Я не могу делать это сам.
Примерно два месяца спустя Кловер могла сама выписывать чеки, и они воспользовались услугами мистера Дженкинса, который пришел из деревни, вооруженный косой и серпом.
— Вот это работенка, — заметил он, задумчиво смотря на миниатюрные джунгли. — Это будет редкостно усердный труд.
Грегори налил ему пинту пива, и, должным образом подмазанный, мистер Дженкинс пошел пожинать. Сначала он прорезал широкую тропу с края сада, и воздух наполнился запахом свежескошенной травы. Под старым вязом он остановился, положил косу и внимательно осмотрел открывшуюся землю. Грегори, наблюдавший с безопасного расстояния, выкрикнул:
— Что такое, мистер Дженкинс?
Мистер Дженкинс снял шляпу, нагнулся, положил в нее несколько мелких предметов. Потом он быстро вернулся по проходу, который создала его коса, и приблизился к Грегори, качая головой и цокая языком.
— Посмотрите, сэр. Я никогда в жизни не видел ничего подобного.
Он протянул перевернутую шляпу Грегори. В ней лежала кучка из примерно дюжины серо-белых предметов, отдаленно напоминающих крошечные стиснутые кулаки. Каждый был размером примерно с мячик для гольфа; мизинцы плотно прижаты, большие пальцы вытянуты под прямым углом; они были очень реалистичными, будто большой кулак дал всходы.
— Думаю, — сказал мистер Дженкинс, — что это какие-то грибы. Смотрите, они мягкие и кашеобразные. Наверное, они так закрутились, когда росли. Если вы разрешите, сэр, я возьму их домой, чтобы моя миссис пожарила их с маслом. Я дам немного моему старому петуху, и если утром он будет жив, то будь я проклят, если не съем их с ломтиком бекона и жареными яйцами. Только если вы не хотите оставить их себе, сэр.
— Нет, спасибо, — Грегори покачал головой, — берите вы.
Мистер Дженкинс вернулся к работе, и через десять минут дошел до яблони. Он снова остановился. Потом произнес:
— Подойдите, сэр .
— Что еще? — Грегори пошел по скошенной траве и наконец дошел до дерева, где увидел мистера Дженкинса, стоящего на коленях и осматривающего желтоватую растительность, которая покрывала примерно три квадратных фута земли.
— Будь я проклят, вот еще грибы, только эти похожи на мизинцы и большие пальцы. Черт меня дери, если другие не похожи на мизинцы ног. Ничего не понимаю.
— Их вы тоже хотите пожарить? — спросил Грегори.
— Нет. Они слишком необычны, чтобы их есть. Я думал, что они будут хорошо смотреться между моих георгин. Может быть, они разрастутся и станут хорошим указателем границы сада.
— Возьмите все, что сможете найти.
— Большое спасибо, сэр.
Грегори вернулся к дому и ужину. Мистер Дженкинс взял серп и приблизился к каменной горке.
— Мизинцы... большие пальцы рук... большие пальцы ног? — спросила Кловер. — Как странно. Ты же не думаешь..?
— Не волнуйся, милая, — увещевал Грегори, накалывая вареную картошку на вилку. — Просто какие-то грибы. Старина Дженкинс говорит, что съест их.
— Отвратительно, — зевнула Кловер. — Мне становится скучно. Думаю, мы должны куда- нибудь уехать на несколько дней.
— Черт, дорогая, мы только вернулись. Я. что это было?
Это был крик. Так может кричать человек, который принял ядовитую змею за кусок старой веревки, или повстречал самого себя спускающимся по лестнице. Крик повторился, только теперь был более высоким; потом раздался звук шагов, сопровождаемый рыданиями.
— Какого..?
Грегори встал и выбежал в сад, чуть не столкнувшись с мистером Дженкинсом, который решительно несся к передним воротам. Он остановился, указал трясущимся пальцем на Грегори и разразился потоком слов.
— Думал, это чертова капуста . Чертова желтая капуста... хотел ее срезать... хотел рассказать... я... рассказать... чертов рот открылся. еще один. о боже.
Потом он повернулся и побежал со скоростью, невозможной для человека его возраста, через открытые ворота, и Грегори слышал, как его тяжелые шаги стихают на дороге.
— Грегори, — Кловер схватила его за руку, — ты думаешь..?
— Мы должны выяснить, — просто сказал он. — Мы должны пойти. туда, — он кивнул в сторону каменной горки, — мы должны выяснить.
— Я не хочу, — завыла Кловер.
— Мы должны, — прошептал он, — мы должны.
Он медленно пошел вперед, словно скованный тяжелыми цепями; и казалось, по крайней мере Грегори, что они идут по покрытой травой тропе прямо в ад. Каменная горка была вычищена от сорняков, листьев и травы; камни и половина кирпичей выступали в солнечном свете как лунные горы. Потом они увидели то, что венчало уродливую кучу, и Кловер приглушенно вскрикнула.
— Нет, — Грегори покачал головой, — это невозможно.
Голова, которая торчала на вершине каменной горки, была желтой, на первый взгляд похожей на капусту; щеки запали, глаз не было, рот зиял, волосы были спутанной, покрытой землей мочалкой, похожей на незаконченное птичье гнездо, но все же узнаваемой. Артур поднялся из глубин.
Грегори медленно обошел «каменный сад» и обнаружил, что чаша его ужаса еще не наполнена. На дальней стороне проросла еще одна голова. Более потрепанная, более обветшалая; просто череп, покрытый грубой желтой кожей. Казалось, она смотрит вверх на голову Артура, и легкий ветерок колыхал спутанную массу серых волос, создавая впечатление гротескного движения, словно она возмущалась двумя футами пространства, которое их разделяло.
Крики Кловер были дикой симфонией ужаса, которая заставила птиц подняться с ближайших деревьев и взлететь в безоблачное небо, словно армии потерянных душ, стремящихся сбежать из Гадеса.
Грегори тоже думал о побеге, но знал, что убежища нет, и внезапно захотел вернуться в детство, чтобы снова писать свое имя на чистом листе бумаги. Он вышел вперед и посмотрел в мертвое лицо Артура.
— Зачем?
Ужасные черты запечатлели выражение ужаса, который был отражением его собственного.
Рождение
Гурни Слейд подстригал траву.
Газонокосилка гудела довольством и сообщала о своей новизне; о ней свидетельствовала и пленка масла, покрывающая рабочие части. Обезглавленные травинки прыгали в блестящей зеленой эмалированной коробке, в то время как сладкий аромат свежескошенного сена пробуждал забытые воспоминания из детства Гурни.
Солнце всегда светило в те минувшие летние дни.
Он вспомнил, как лежал в густой траве, которую оставляли нескошенной за коротко подстриженной лужайкой, уютно отдыхая на притупляющей чувства равнине, где ты не спишь, но и не бодрствуешь. Позади раздавался звон чашек на блюдцах — это его мать накрывала стол для чая, впереди — отдаленный, приглушенный рев косаря.
Запах скошенной травы соединил мостом года, прежде чем железная рука схватила его сердце и вернула его обратно на гладкий зеленый ковер. Косилка стала словно телом без мозга; она зигзагом ходила по траве, двигатель затрещал словно от поднимающегося страха, потом она врезалась в садовую ограду, смяв блестящую коробку, прежде чем резко замолчать.
Мягкий летний ветерок качал ветви старого бука; воробей сел на подстриженный газон и тщетно искал червей. Вдалеке раздавался лай собаки.
Гурни встал и огляделся. Он увидел сломанную косилку, потом инстинктивно посмотрел вниз.
Он подумал: «О боже!» — и понял.
Тело лежало на спине, невидящие глаза смотрели в безоблачное небо. Его лоб был гладким, лицо без морщин, зубы оскалились в смертельной улыбке, и одна рука, левая, сжимала перед белой рубашки.
«Я мертв».
У него не было мозга, чтобы сформировать мысль, языка, чтобы произнести слова, только частичка разума, которая парила в шести футах над землей. Но он осознавал — существовал — знал.
Осталось только одно чувство. Зрение. Он не слышал, не чувствовал и не обонял — только видел. Но эмоции еще жили. Печаль и страх беззвучно закричали, потом слились и дали жизнь горю. Он оплакивал смерть своего тела и всего, что к ней относилось. Еды, питья, запаха свежескошенной травы, стука дождя по лицу, гладкости белой кожи Кэрон...
«Кэрон!»
Она не вернется до десяти: через шесть или семь часов, но шок от находки этой штуки — лицо быстро темнело — вполне может убить ее, или еще хуже — свести с ума.
Его взгляд внезапно устремился к коттеджу: желтые стены были наполовину скрыты жимолостью, окна закрыты белыми нейлоновыми портьерами — четыре комнаты, разделяющий их холл и пристроенная кухня звали его, и через секунду он был там, плыл по холлу, пере