Ее пугал не весь дом, а только одна-единственная комната, копия ее спальни в доме МакКрэев, дверь в которую медленно закрылась, пока она смотрела в окно. Индия теперь задавалась вопросом, почему она ничего никому не сказала о том, что видела. Отчасти она понимала, что боялась – боялась описать происшествие, имевшее привкус сверхъестественного. Отчасти ей передалось нежелание Люкера говорить о доме. К тому же Индия никогда не была простодушным и бесхитростным ребенком, и высказывать все, что было у нее на уме, казалось ей наиболее примитивным подходом. В конце концов, происшествие, видение – что бы это ни было – казалось, предназначалось только Индии. А Индия была не из тех, кто предавал доверие.
Солнце стояло прямо над головой. Индия знала, что не сможет уйти, не заглянув еще раз в эту комнату. Она закрыла объектив фотоаппарата крышкой и быстро взобралась на вершину дюны, по дороге выбросив широкополую шляпу, боясь, что та помешает ей удерживать равновесие. Ее нога нащупала геральдическую лилию, которая отломилась от фриза. Индия подняла ее и бросила в море. Она схватилась за другую лилию и снова оказалась перед окном.
Она не была уверена, надеялась ли она обнаружить дверь закрытой или открытой, но как бы там ни было, дверь оказалась заперта. Вероятно, подумала она теперь с облегчением, дверь закрылась в результате простого изменения атмосферного давления в комнате, вызванного разбитым стеклом. Но в любом случае сейчас комната выглядела совсем иначе. Однако Индия быстро сообразила, что это произошло из-за разницы в освещении. Казалось, что в комнате обрисовывался совершенно другой набор предметов, и те, которые она отчетливо помнила, теперь были скрыты во тьме. Над дверью висела табличка с надписью, которую Индия не могла разобрать с такого расстояния. Две рейки выпали из каркаса кровати. На полке комода она увидела треснувшую чашу, заполненную серебряными монетами – пятидесятицентовыми и десятицентовыми.
Но она больше не видела слой красной пыли на циновке. Разбитая рама за кроватью была лишь тенью. Бритвенные принадлежности на туалетном столике сливались в неразличимое месиво.
На полу у окна образовалась насыпь песка высотой с само окно, мягкими волнами-веерами расходящаяся от разбитого стекла на целый метр. Она в миниатюре воспроизводила дюну, прижавшуюся к дому. Под давлением веса Индии в отверстие прошло еще больше песка, и дуга веера с левой стороны засыпала еще несколько узлов циновки.
Индия подумала, что ущерб нанесен не такой уж большой, но ей было неприятно осознавать, что именно ее действия спровоцировали завал. Она знала, как легко туда попал песок, но как трудно будет теперь очистить от него комнату, она и представить не могла.
Она сделала полдюжины фотографий комнаты обычным объективом, стараясь запечатлеть все, что было видно из окна. Ей пришлось держать камеру только одной рукой, так как другой она старалась сохранить равновесие. Из-за большой выдержки, необходимой для съемки тусклого интерьера, она боялась, что легкая дрожь в руке может размыть изображение. Она улыбнулась мысли, что Люкер обнаружит ее неосмотрительность только тогда, когда увидит проявленные снимки – но до этого могут пройти недели, и кто знает, она, возможно, к этому времени уже зайдет в третий дом. Страх Люкера определенно был беспочвенным – как он и сказал, всего лишь детская травма. Индия сама испугалась третьего дома, но только на мгновение; она вернулась и доказала, что не боится, и бояться было нечего.
Еще один кадр – и закончится второй рулон пленки. Она поднесла камеру к окну и вгляделась в видоискатель, сосредоточившись на зеркальной двери открытого шифоньера. Та отражала часть передней стены, которую Индия до этого не видела. Глядя через камеру на зеркальную дверь, она заметила легкое, но оживленное движение в песке – как будто под ним что-то зарылось. Индия быстро опустила камеру и вгляделась через окно; хотя она и повернулась, и наклонилась сильно вправо, ей не удалось увидеть напрямую ту часть кучи песка, что отражалась в зеркале. Она снова перевела взгляд на зеркало и озадаченно наблюдала, как песок медленно вздувается и опадает.
Она посмотрела вниз на разбитое окно. Песок все еще просачивался, но очень медленно, и теперь он собирался в правой части окна, а не в левой.
Она смогла разглядеть силуэт предмета, засыпанного песком, – только это был совсем не предмет. Силуэт как будто формировался из самого песка. Это был человек, но маленький, ростом с Индию.
Песок бурлил и плескался жгутами и бугорками, принимая фигуру и облик ребенка. Через несколько секунд стало очевидно, что это девочка.
Когда фигура была завершена, песок снова замер, словно затаив дыхание. Пораженная Индия подняла камеру и сфокусировала ее на зеркале шифоньера, она даже не забыла настроить фокус в соответствии с расстоянием отражения.
Она посмотрела сквозь видоискатель и построила кадр.
Когда она нажала на спуск, песчаная фигура внезапно выпрямилась. С ее груди и головы посыпался песок. Под ним оказалась маленькая ухмыляющаяся чернокожая девочка, короткие волосы которой были аккуратно разделены на восемь квадратов, заплетенных в косы с лентами. На ней было красное платье, плохо сшитое, с грубой текстурой – ткань выглядела точно так же, как покрывало кровати, даже подол платья совпадал с бахромой по низу.
Индия стояла у окна, камера повисла на груди, под которой во всю мочь колотилось сердце. Жар солнца терзал ее непокрытую голову.
Черная девочка ползла к окну, и по мере приближения с нее осыпался песок, с каждой секундой обнажая все больше черноты кожи, все больше красноты грубого платья. Индия заставила себя смотреть сквозь стекло.
Маленькая негритянка подобралась на четвереньках по дюне к окну и, подняв черное лицо, уставилась на Индию. Песок хлестал из уголков ее черных глаз с белыми зрачками. Она открыла рот, чтобы засмеяться, но не издала ни звука, лишь выпустила длинную ленту сухого белого песка.
Глава 12
Позже Индия никогда не рассказывала о том, что видела.
Она вскарабкалась на дюну, соскользнула вниз, обогнула фасад дома МакКрэев и ринулась наверх, в свою комнату, где ее моментально сразила какая-то отупляющая усталость, и она заснула поперек кровати, даже не сняв с шеи отцовский «Никон». Под ее свисающими ногами песчинка за песчинкой образовались два небольших холмика.
Когда Люкер разбудил ее спустя несколько часов, он заявил, что она перенесла солнечный удар. Одежды с длинными рукавами и шляпы будет недостаточно, пока она не привыкнет к солнцу Алабамы: ей следует оставаться в доме в самые жаркие часы. Рано утром или ближе к вечеру она может гулять или плавать в заливе, но и тогда не более пятнадцати минут.
– Слишком много солнца, – предупредил он ее, – сродни яду, особенно для такого светлокожего человека.
– От этого бывают галлюцинации? – поинтересовалась Индия.
Люкер, подчеркнуто умолчав о том, почему она задает такой наводящий вопрос, просто ответил: «Иногда…» – и сказал, что пора готовиться к ужину.
А в последующие дни непреодолимая вальяжная рутина Бельдама перекрыла собой все, даже страх. В конце первой недели пребывания там Индия поняла, как Люкер, Дофин и Одесса могли помышлять о возвращении сюда, хотя они, очевидно, очень боялись третьего дома и всего, что его населяло. Дни в Бельдаме были настолько скучными и душными, такими высветленными и выжженными, что чувствам негде было разгуляться и они тихо сгорали заживо.
Раньше Индия не питала симпатии к южному образу жизни со всей этой повсеместной дружелюбностью, бесцеремонной жестокостью и непреодолимой апатией. Ей всегда хотелось придать этому форму, заставить стоять прямо и говорить все как есть, но она оказалась бессильна перед Бельдамом. Индия была околдована им, как Мерлин – Владычицей Озера. К полудню ее физическая вялость доходила до того, что она едва могла поднять руку, а десяти минут размышлений едва хватало на то, чтобы решить, перебраться ли с качелей веранды МакКрэев на диван-качалку на крыльце Сэвиджей. Вероятно, лучшим ее решением было распаковать вещи сразу после прибытия в Бельдам, потому что, если бы она отложила это, то, скорее всего, так и не сделала бы это до сих пор. Даже сам воздух усыплял, еда бултыхалась в животе как балласт от обеда к ужину, а мебель казалась специально разработанной для того, чтобы человек удобно располагался в ней исключительно для сна. В Бельдаме не было ничего острого, даже углы домов казались закругленными. Не было внезапных пронзительных звуков, потому что все скрывал непрекращающийся рев прибоя. Беспокойство, умная мысль, разговор – все было раздавлено под тяжестью атмосферы.
Дни и ночи были скучными, но никогда не утомляли. Прошлой осенью Индия и Люкер ездили вместе в Англию и сели на поезд из Лондона в Глазго. Центральные графства были до безобразия индустриальными, Озерный край – великолепным, но самой большой загадкой для Индии и ее отца оказались бесконечные монотонные бесплодные холмы юго-западной Шотландии. В пейзаже, который подавал себя подчеркнуто неинтересным, чувствовалось величие. Так и с Бельдамом: там ничего не происходило и ничего не могло произойти. Дни различались только по погоде: жарко или не очень; дождь; кажется, собирается дождь; вчера шел дождь, но сегодня, скорее всего, будет жарко. Индия быстро потеряла счет дням недели: время делилось только на короткие жаркие или дождливые периоды. Слова «вчера» и «завтра» могли быть исключены из их словарного запаса: «вчера» не случилось ничего, о чем сегодня стоило бы говорить, а «завтра» не сулило никаких изменений по сравнению с сегодняшним днем. Завороженная, Индия смотрела на жизнь в Бельдаме, будто из окна поезда.
Дом Сэвиджей просыпался рано, а дом МакКрэев – поздно, и время, когда все вставали, никогда не отклонявшееся на более чем четверть часа, вдоль и поперек состояло из утренней беседы. Одесса стояла на кухне и готовила череду завтраков. Поздним утром все, кроме Индии и Одессы, около часа лежали на пляже, и редко когда сразу после этого не засыпали. В полдень, когда солнце жарило настолько сильно, что даже Люкер не мог ег