– Полагаю, что так, – сухо заметила Индия.
– А я знаю, что это так. И думаю, что все сидят там сейчас на крыльце, ожидая узнать, как я тут, верно?
Индия кивнула.
– Ну, тогда иди и скажи им, что со мной все в порядке.
– А почему ты не спустишься?
– Вся в слезах? Люкер увидит, что я плакала, и не поверит, что я счастлива. Иди скажи им, что я тут играю на арфе, а потом возвращайся обратно и поговори со мной.
Индия сделала, как было сказано, и, что и предсказывала его мать, Люкер не мог поверить, что Лоутон принес Большой Барбаре хорошие новости.
– Она просто храбрится, – сообщил он остальным.
– Я так не думаю, – сказала Индия. – Она кажется по-настоящему счастливой и хочет, чтобы я вернулась и поговорила с ней.
– Лучше я пойду и поговорю с ней, – ответил Люкер. – Этот человек не сказал ни слова правды за все время, пока был здесь сегодня, он…
– Не ходи, – сказала Ли, когда ее брат встал с качелей.
– Оставьте ее в покое хоть ненадолго, – поддержал Дофин.
Одесса кивнула, соглашаясь с этим советом.
Люкер печально покачал головой.
– Вы же знаете, что бы он ей ни сказал, он лгал. А она приняла это за чистую монету, как всегда. Почему она…
– Если прямо сейчас она счастлива, – сказала Ли, – не надо это портить. Человеку есть над чем подумать, если он пытается изменить свою жизнь к лучшему. Когда отказываешься от спиртного, меньше всего хочешь услышать, что твой муж тебе лжет, – и, Люкер, ты не знаешь наверняка, что он лгал!
– Тогда возвращайся обратно, Индия. Иди и поговори с ней, если она этого хочет, – предложил Дофин.
Индия вернулась к Большой Барбаре и села у изножья кровати.
– Деточка, – воскликнула Большая Барбара, – ты нанесла столько песка, и теперь он весь у меня на простыне. Встань и стряхни его! – потребовала она беззлобно.
Индия слезла с кровати и осторожно смахнула песок с простыни. Затем она вытряхнула его из туфель, вывернула манжеты и взмахнула фалдами рубашки. Вокруг нее у края кровати образовался маленький круг песка.
– Индия, я никогда не видела, чтобы кто-то настолько сильно притягивал песок, как ты!
Индия не выходила из дома все утро. Как песок попал в манжеты и туфли? Об этом, однако, она ничего не сказала своей бабушке, а стала рассказывать Большой Барбаре кое-что о жизни в Верхнем Вест-Сайде.
Глава 14
После отъезда Лоутона МакКрэя и Сонни Джо Блэка жители Бельдама почувствовали себя несчастными. Их огорчала не только перспектива перемен для самих себя, их возвращение в Мобил исключительно для выгоды Лоутона, в то время как им было так хорошо в Бельдаме. То, что сам Бельдам – рассматриваемый как место и как предмет – мог быть обречен, было для них почти невыносимо. Люкер сказал сестре, что, возможно, будет жить полной жизнью, если вдруг уедет завтра и никогда больше сюда не вернется, но только до тех пор, пока будет уверен, что Бельдам остается прежним, а если же он узнает, что это место сильно изменилось или полностью разрушено, его жизнь изрядно оскудеет. Для них всех Бельдам представлял собой справедливую и доступную награду за страдания, неудачи и труды в этом мире – словно рай на земле, и он напоминал другой, библейский рай, – тем, что был светлым, далеким, вневременным и пустым. И то, что в таком несовершенном мире такое совершенство, как Бельдам, должно подвергнуться опасности со стороны Лоутона МакКрэя, этого грубого коварного сукина сына, было оскорблением для каждого человека, способного хоть чем-то дорожить.
И это самое совершенство Бельдама подавило их гнев и тревогу. Дождь продолжался днем и ночью, но на следующее утро стало светло и жарко, и пар поднимался из тысяч воронок лагуны Сэнт-Эльмо уже в семь часов. Дофин поклялся, что никто не навредит Бельдаму, пока он жив, и другие спокойно позволили себе в это поверить. К полудню, когда Большая Барбара жаловалась на жару похуже, чем в кипящем котле, никто уже не думал о Лоутоне МакКрэе, и ничто их не огорчало так, как мысль об отъезде в Мобил на следующей неделе. Они вполне могли вернуться в Бельдам после четвертого, но понимали, что такой перерыв испортит все очарование отпуска.
Визит Лоутона МакКрэя больше всех потряс Индию. Из-за своей юности она не понимала тонкого языка угроз, убеждений и намеков южных бизнесменов и была уверена, что Лоутон МакКрэй сможет проигнорировать возражения мягкотелого Дофина, и Бельдам – куда она уже распланировала ежегодные визиты с отцом до конца времен – будет стерт с лица земли. А потом сделанные ею фотографии дома можно будет найти на страницах нового издания «Затерянной архитектуры Америки». Ее немного утешала мысль, что Люкер в конечном итоге станет богатым благодаря сделке с нефтяными компаниями, но затем она начала опасаться, что дедушка найдет способ лишить своего сына законной доли доходов. Остальные весело послали Лоутона МакКрэя в преисподнюю, но для Индии он восстал оттуда с черной кожей и красными крыльями, и его зловонная тень накрыла весь Бельдам.
Индии МакКрэй нравилось иметь врагов. В школе она всегда выбирала в классе ребенка, которого наполовину презирала, наполовину боялась, с кем обращалась одновременно и пренебрежительно, и уважительно, поочередно то плевалась на него, то перед ним стелилась. Эта модель поведения стала настолько очевидна для учителей, что они позвали Люкера, объяснили ситуацию и посоветовали отвести Индию на терапию. В тот вечер Люкер сказал Индии, что она просто маленькая дурочка, и если она и хочет кого-то ненавидеть, то нет лучше выбора, чем ненавидеть мать (которую они видели на улице неделю назад). Индия приняла этот совет, а когда эта женщина перестала представлять угрозу, ее место занял управляющий соседнего здания, жестоко обращавшийся с животными, но он был забыт в Алабаме, где не было визга и писка, напоминающих Индии о его предосудительном времяпрепровождении.
В Бельдаме врагом стала Одесса, но не потому, что она сделала что-то плохое, и даже не потому, что Индия инстинктивно ее недолюбливала, а только потому, что ей было неудобно ненавидеть кого-то другого: Люкера, Большую Барбару, Ли или Дофина.
Индия всегда считала себя политически либеральной – как и Люкер, – и этот либерализм создавал ей проблемы со слугами. Другие атрибуты богатых не беспокоили ее, и Индия часто пользовалась щедростью некоторых друзей Люкера: выходные в больших домах, поездки на лимузинах и частных самолетах, белужья икра и шампанское «Дом Периньон», закрытые показы и пустые пляжи – всем этим она наслаждалась без зазрения совести. А вот слуги ходили, разговаривали и чувствовали, но при этом не были равны, и Индия считала, что иметь с ними дело практически невозможно. Она ничего не просила у Одессы и предпочла бы готовить сама себе всю еду, чем приняла бы обслуживание чернокожей женщины, но Одесса настаивала на том, что эта кухня принадлежит только ей. Кухней же в доме МакКрэев Индия пользоваться не могла, потому что там даже не были подключены газ и холодильник.
Но Лоутону МакКрэю удалось триумфально занять то место, на котором Одесса находилась в воображении Индии лишь условно. Этот мужчина идеально подходил на роль врага – так же идеально, как и ее мать: презренный, жестокий, могущественный и представляющий непосредственную угрозу. Поэтому уже вечером того самого дня, когда приезжал Лоутон, все заметили перемену в отношении Индии к Одессе: улыбка, которой никогда раньше не было, готовность работать вместе над пазлом, персональное и искреннее пожелание спокойной ночи.
Однажды дождливой ночью Индия лежала в постели, ожидая своего отца; у них сохранился обычай разговаривать несколько минут в конце дня, несмотря на то что в Бельдаме ничего не происходило. Свет в доме МакКрэев погас, темно было и в доме Сэвиджей на другой стороне дороги. Залив во время отлива казался грубым и далеким. Впервые с момента приезда Индии понадобилась не только простыня, но и одеяло, и даже тогда она пару раз вздрогнула от холода. Дождь хлестал через открытые окна и заливал пол комнаты.
Индия передвинула кровать еще в первую ночь, и теперь там, где она сидела, было видно окно спальни третьего дома. Но только в хорошую погоду и по ночам, когда светила луна; сейчас же за подоконником была тьма.
Люкер вошел и остановился у окна, выходившего на воду.
– Черт побери! – сказал он. – Я даже не вижу гребаного залива!
Индия, глаза которой привыкли к темноте, могла видеть только, как отец отошел от окна и прислонился к стене, скрестив руки на груди.
– Заметил, что, когда ты сюда приезжаешь, твой акцент возвращается? – спросила она.
– Нет, – он засмеялся, – правда?
– Не можешь отличить?
– Нет, не можу.
– Что ж, – сказала Индия, – во-первых, ты сказал «не можу» вместо «не могу». И начинаешь говорить, как Большая Барбара. В Нью-Йорке у тебя вообще нет акцента, никто не догадывается, что ты из Алабамы. В Нью-Йорке ты говоришь с акцентом только по телефону с кем-то из Алабамы. Тогда он возвращается.
– Когда я приехал в Колумбию, – сказал Люкер, – из-за южного акцента все думали, что я тупица, и потребовалось столько времени, чтобы доказать людям, что я не мудак, что я решил избавиться от акцента раз и навсегда.
– Как ты это сделал? Я имею в виду, избавился от акцента.
– Я просто сказал себе: «Я больше не буду так разговаривать». И перестал.
– По-моему, это круто, – сказала Индия.
– Угу, – ответил Люкер из темноты.
– Расскажи мне про Одессу, – попросила Индия.
– В каком смысле? Что ты хочешь узнать?
– Не знаю. Просто расскажи про нее. Расскажи про ее дочку, которая утонула.
– Меня тогда здесь не было, была только Ли. Это случилось лет десять-одиннадцать назад – я уже был женат. У Одессы и ее сожителя Джонни Реда родилась маленькая девочка по имени Марта-Энн. Большая Барбара права, Джонни Ред никуда не годится. Сэвиджи вроде как заботились о нем ради Одессы. Они жили вместе время от времени, но в основном раздельно. Как бы то ни было, Марта-Энн приезжала в Бельдам с Одессой и помогала по дому, но в основном приходила сюда играть. Что ж, ты должна помнить, что десять – пятнадцать лет назад на Юге было не так свободно, как сейчас…