– О, я много чего видела, – медленно проговорила она.
– Что именно? – нетерпеливо спросила Индия.
– Свет, – сказала она, – свет в доме. В смысле, даже не свет, а разные оттенки темноты. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю, что просто лежу в своей постели, а потом открываю глаза, и оказывается, что уже не лежу. Я стою у окна, смотрю на третий дом и как будто вижу какое-то движение из комнаты в комнату. Конечно, на самом деле ничего не видно, потому что там очень темно, но я вижу движение в комнатах, разные оттенки тьмы, предметы, которые меняются местами. Внутри дома закрываются двери. Иногда что-нибудь ломается.
Индия резко затаила дыхание, но Одесса предпочла этого не заметить.
– Но там не призраки, – сказала она, – нет там их. Просто духи в доме, которые пытаются заставить нас верить в призраков. Дух хочет, чтобы мы подумали, что это мертвые возвращаются, и мы сможем с ними поговорить, а они скажут, где зарыты деньги и все такое…
– Но зачем? – удивилась Индия. – Зачем духу таким заниматься?
– Духи хотят нас одурачить. Потому что они плохие – просто плохие, вот и все.
– А этот дух, он внутри дома, или это и есть сам дом? В смысле, есть ли у духа тело – даже не тело, есть ли у него форма? Ее можно увидеть? А если увидишь, как поймешь, что это она? Или это просто весь дом целиком?
– Деточка, – сказала Одесса, – ты что-то видела, – она подняла руку и отлепила ткань от потной черной кожи. – Ты видела что-то, да?
– Я видела больше чем просто тьму, – ответила Индия. – Там было кое-что еще. Я взобралась на вершину дюны и посмотрела в окно. Поднималась дважды, и каждый раз что-то видела.
– Не рассказывай мне! – воскликнула Одесса. – Я не хочу знать, что ты видела, деточка!
Она схватила Индию за руку, но Индия лихорадочно продолжила:
– Послушай, Одесса, когда я впервые увидела эту комнату, она была идеальной, как будто ее не трогали пятьдесят лет, а потом заглянула внутрь и там закрылась дверь. Кто-то был в коридоре, и они захлопнули дверь, пока я стояла снаружи и смотрела в окно…
– Деточка, не говори мне!
– … а когда вернулась на следующий день, потому что мне показалось, что все привиделось, и посмотрела в окно, песок начал сыпаться в комнату, потому что я выбила в окне стекло…
– Нет! – сказала Одесса и зажала рот ребенка черной ладонью.
Индия схватила Одессу за запястье и оттолкнула его.
– И там было что-то в песке, – прошептала она. – Что-то, сделанное из песка. Оно лежало под окном в дюне и знало, что я пришла. Одесса, это была…
Другая рука Одессы поднялась и заткнула Индии рот.
Глава 16
Через пару дней после визита Лоутона МакКрэя в Бельдам Дофин Сэвидж вернулся в Мобил на оглашение завещания матери. Ли вызвалась сопровождать его, но он заверил ее, что в этом нет необходимости. Поскольку он знал содержание документа, чтение было лишь формальностью. Завещание было составлено в соответствии с его собственной консультацией с семейным адвокатом, и понадобилось три месяца, чтобы убедить умирающую мать подписать документ. Дофин сказал Ли, что она может поехать с ним, сделать покупки, проверить дом, заняться в Мобиле чем угодно после месячного отсутствия в городе. Но Ли и все остальные, на кого также распространялось приглашение, отказались: все дела в Мобиле могут подождать до следующей недели, когда, согласно распоряжению Лоутона, им придется вернуться.
Когда тем утром Индия прогуливалась мимо «Джипа», припаркованного на краю двора, она с удивлением обнаружила внутри Одессу в темных очках и соломенной шляпе от солнца.
– Почему ты уезжаешь? – спросила ее Индия. – Нужно что-то купить?
Одесса покачала головой.
– А зачем тогда? – продолжила допрос Индия, когда стало ясно, что Одесса не собирается отвечать.
– Спроси мистера Дофина, – прошипела Одесса и кивнула в сторону дома Сэвиджей. Дофин выходил через черный ход.
– Ты готова? – спросил он Одессу, и та подняла руку в знак подтверждения.
Подойдя ближе, он сказал Индии:
– Уверена, что не хочешь поехать? Тебе здесь не надоело? В Бельдаме не так интересно, как в Нью-Йорке, это я знаю точно!
– Почему Одесса едет с тобой? – спросила Индия.
Дофин, казавшийся угрюмым и незнакомым из-за костюма, остановился, прежде чем сесть в «Джип».
– Она приберется в склепе. Сегодня месяц, как похоронили маму.
Смущенная тем, что заставила Дофина сознаться в акте сыновьей почтительности, Индия спросила:
– Ты же вернешься сегодня вечером?
– Я разделаюсь с адвокатом к четырем, – сказал Дофин, – но не ждите нас к ужину. Мы, наверное, остановимся перекусить по пути.
Большая Барбара и Люкер появились на веранде и помахали на прощание, когда Дофин заводил «Джип».
– Подождите! – воскликнула Индия. – Сможете кое-что сделать для меня в Мобиле?
Дофин улыбнулся.
– Чего ты хочешь, Индия? Хочешь, чтобы я привез открытку с видом на пробку?
– Нет, – сказала она, – подожди, пожалуйста, секундочку, я сейчас вернусь.
Дофин кивнул, и Индия забежала в дом. Спустя несколько минут она вернулась и вручила ему два маленьких серых пластиковых цилиндрика.
– Это пленка, – сказала она, – я ее подписала и все такое. Не мог бы ты взять ее и где-нибудь проявить?
– Конечно, – ответил Дофин, – но она, скорее всего, не будет готова к тому времени, когда мы отправимся обратно.
– Ничего страшного, на следующей неделе заберу.
Он кивнул, сунул цилиндрики в карман и уехал, посигналив на прощание.
– Не стоит отправлять хорошую пленку во всякие ларьки, – сказал Люкер дочери за обедом. – Они всегда ее царапают. Можно было подождать, пока мы вернемся в Нью-Йорк, и я бы сам сделал все правильно.
– Там были фотографии третьего дома, – сказала Индия. – Ты как раз тот, кому я бы не доверила эту пленку.
Люкер рассмеялся.
Мобил находился почти в двух часах езды от Бельдама; Дофин и Одесса появились на подъездной дорожке у Малого дома незадолго до полудня. Одесса, которой не нравились две другие горничные Ли, очень хотела нарушить идиллию их хорошо оплачиваемой праздности, но Дофин настоял на том, что нужно позвонить им до прибытия в город и подготовить к своему приезду. Он даже не позволил им сделать ему обед, а остановился в сетевом ресторане с жареными цыплятами и заказал там еду себе и Одессе.
Обе горничные заявили, что счастливы снова его увидеть, хотя голоса их были безжизненными, а плечи – опущенными, так что только такой легковерный человек, как Дофин, счел бы их приветствие искренним. Они передали ему три обувных коробки, заполненных почтой, и ящик из-под персиков, набитый каталогами для Ли. Дофин и Одесса сели на противоположных концах длинного стола и поели курицу. Последовавшая за этим инспекция Большого дома показала, что там все в порядке.
В багажник черного «Мерседеса» горничные положили грабли, метлу, мешок с тряпками и коробку с моющими средствами. Они не вызвались помогать Одессе с уборкой семейного склепа Сэвиджей. Но когда Дофин выруливал с подъездной дорожки, он сказал Одессе:
– Сначала мы заедем в аптеку и отдадим пленки Индии, а потом вместе поедем к адвокату.
Одесса сказала:
– Высадите меня на кладбище. Как раз к тому времени, когда вы закончите, я тоже буду готова, это не займет…
Дофин прервал ее:
– Одесса, я не говорил тебе этого, потому что знал, что тебе не понравится, но мама упомянула тебя в своем завещании. На самом деле только мы с тобой – единственные, кто вообще упоминается, – лично, я имею в виду, так что мы вместе должны прийти к адвокату. Когда мы там закончим – а это недолго, – поедем на кладбище и приберемся. Я хочу помочь…
– Мистер Дофин, вам нужно было сказать! – упрекнула его Одесса. – Я с вашей матерью никаких дел не имела, а она вписывает меня в завещание. Лучше бы она этого не делала.
– Ну, если тебе станет легче, могу сказать только, что она не хотела этого делать, но я ее заставил. Это моих рук дело. Я продиктовал адвокату, что нужно написать, а потом просидел в ее комнате три месяца, пока она наконец не подписала завещание.
– Хорошо, – сказала Одесса, – если это не ее желание, думаю, все в порядке.
В кабинете Дофина поприветствовал не только адвокат, но и президент и все сотрудники фирмы, не привыкшие появляться здесь в субботу – Дофин, как-никак, был третьим богатейшим человеком в Мобиле и единственным в этом списке, родившимся в Алабаме. Чтение завещания Мэриэн Сэвидж было чистой формальностью. Она оставила четверть миллиона долларов монастырю, где проживала Мэри-Скот, учредила стипендию для медсестер в колледже Спринг-Хилл, пожертвовала на новое крыло школы при церкви Святого Иуды Фаддея и предоставила Одессе ежегодную пожизненную ренту в размере пятнадцати тысяч долларов, выплата которой должна будет прекратиться после смерти чернокожей женщины. Все остальное досталось Дофину. Мэриэн Сэвидж не любила своего единственного оставшегося сына, но она была Сэвидж до мозга костей и не могла даже подумать о том, чтобы оставить семейные богатства кому-нибудь, кроме Дофина, Ли и детей, которых те могут завести. Подписывая завещание, она дала Дофину понять, что, если бы Дарнли был жив, а Мэри-Скот не ушла в монастырь, все обернулось бы совсем иначе. Дофину достались бы гроши. Но в сложившихся обстоятельствах пришлось оставить ему все.
– Благодарю вас за то, что вы сделали, – сказала Одесса, когда они уезжали сорок пять минут спустя.
– Одесса, не…
– Позвольте договорить, – решительно сказала она, и Дофин замолчал. – Эти деньги означают, что мне больше никогда не придется волноваться. Я начала беспокоиться о социальном обеспечении. Я знаю одну женщину, получающую пособие, так вот после того, как она заплатит за квартиру раз в месяц, она и гороховой шелухи купить не может. Когда я перестану работать, мне не нужно будет беспокоиться…
– Одесса, разве ты не собираешься всегда работать на нас с Ли?
– Конечно! Я продолжу работать на вас с миз Ли, пока буду в состоянии переставлять ноги.