На заре она решилась разбудить Одессу.
– Одесса, – сказала она, – я хочу знать, что случилось.
– Ничего не случилось, – ответила та. – Я вытащила тебя.
– Что-то пыталось меня утащить. Что это было?
– Я думала, что заперла их в тех комнатах. – Одесса пожала плечами. – Видимо, не всех.
– Что-то было во второй спальне, дергало дверную ручку, и еще что-то в четвертой, оно закрыло дверь. И еще было что-то, что хотело утащить меня в песок. Получается, в доме три духа.
– Не-а, – сказала Одесса, качая головой. – Они хотят, чтобы ты так думала.
– Что ты имеешь в виду? Почему нет? Раз, два, три. Их в доме три штуки, мы же пересчитали!
– Вот именно, – сказала Одесса, – так они и дурачат нас. Когда мы были наверху, они позволили запереть себя в комнатах, делали вид, что не могут выбраться. «Ох, ключи и замки удерживают нас», – говорили они. Потом мы спускаемся вниз – а они уже там, хотят утащить тебя в песок.
– Но их все еще трое! Двое наверху и один внизу, даже если двое лишь притворялись запертыми!
– Нет, – сказала Одесса. – Ты не знаешь, сколько их там, ты не знаешь! Их может быть пятьдесят, а может, только один, просто он быстро бегает. Ты видишь то, что они тебе показывают – и не замечаешь того, что есть на самом деле.
– Если они умеют все это проделывать, – угрюмо проговорила Индия, – то как нам удалось уйти?
Большая Барбара вернулась в дом мужа, где тот ждал ее с распечатанным списком всех мест, где она должна побывать в ближайшие несколько дней. Они немедленно отправляются на обед в Молодежной торговой палате.
– Лоутон, – сказала она, нервно улыбнувшись, – я должна рассказать тебе, чем занималась в Бельдаме.
– Барбара, все, что ты должна сделать, это приодеться, иначе мы опоздаем. Я буду произносить речь, а оратору не к лицу опаздывать.
– Но ты должен меня выслушать. Ты должен узнать, что я для тебя сделала, Лоутон. Я завязала со спиртным, вот что. Я больше не буду пить. Тебе не придется обо мне беспокоиться. Знаю, у меня все еще есть недостатки – у нас у всех есть недостатки, как бы над ними ни работали, но они уже не имеют ничего общего с алкоголем. У меня столько сил, я сидела целыми днями на пляже и думала, как помочь тебе с кампанией. Послушай, – сказала она разгоряченно, обеспокоенная холодным взглядом мужа, – думаю, мне бы понравилось пожить в Вашингтоне пару лет – знаю, это может затянуться, ведь как только ты сможешь пробиться, они больше не выпустят тебя из Конгресса – и Лоутон, я так помогу тебе! Буду устраивать знатные вечеринки – ты знаешь, что я умею, даже Люкер подтвердит это, хоть он и ненавидит вечеринки. Я спрошу у Дофина и Ли, нельзя ли будет на время забрать у них Одессу, Одесса прилетит и поможет мне закатывать лучшие вечеринки, на которых ты когда-либо бывал. Люди будут толпиться в нашем холле, как в вестибюле отеля – приходить и уходить! Вот о чем я думала в Бельдаме, Лоутон. Без сомнения, ты победишь, а я буду следовать за тобой во всем, что ты делаешь, я…
– Теперь мы точно опоздаем! – сердито перебил Лоутон МакКрэй.
Люкер и Индия снова заняли гостевое крыло Малого дома, но Лоутон МакКрэй не передал сыну и внучке никаких указаний насчет того, как продвигать его политическую карьеру. Они могли сами распоряжаться свободным временем.
Люкер спросил Индию, все ли в порядке.
– Где Одесса? – ответила она.
– Ушла домой ненадолго. Вернется ближе к вечеру. Знаешь, – сказал он дочери, которая все еще не сняла солнцезащитные очки, – даже странно, как сильно ты привязалась к Одессе…
– Что плохого? – резко спросила Индия.
– Ничего, – ответил отец. – Просто странно, ведь когда мы ехали в Бельдам, ты ей и минуты не уделяла.
– У нее есть внутренние качества.
– Ты сейчас не шутишь?
Индия не ответила.
Во время обеда они слушали дневные новости и узнали, что на прошлой неделе Мобил наслаждался аномально умеренной погодой: прохладными утрами, дождливыми полуднями и приятными свежими вечерами.
– Разве не странно, – сказал Люкер. – А в Бельдаме всю эту чертову неделю было жарче, чем в аду. Всего лишь восемьдесят километров – и словно совершенно иной климат.
Ли и Дофин тоже были на обеде в Молодежной палате и постарались не выказать особого интереса к тому, что ответит Большая Барбара официанту на вопрос, не желает ли кто-нибудь коктейля перед подачей блюд. Большая Барбара покраснела – не от решения, которое было легким, а от осознания того, что за ней наблюдают. «Будто я погода», – сказала она себе. Выйдя посреди обеда в дамскую комнату, она задержалась у столика Ли и Дофина, наклонилась между ними и прошептала: «Вам не нужно обо мне беспокоиться. Пока все хвалят мой загар, у меня нет времени подносить бокал ко рту!»
Во время выступления Лоутона место Большой Барбары находилось на помосте рядом с трибуной, и она смотрела на мужа с головокружительной улыбкой супружеского обожания. Мало кто из аудитории – будь то женщина или мужчина – не отметил позже, как повезло кандидату иметь такую жену: даже те, кому нравился Лоутон, или те, кто лишь имитировал к нему симпатию, признались, что им было бы легче отдать голос за него, зная, что и Большая Барбара тоже попадет в Вашингтон.
Направляясь домой после обеда в Молодежной торговой палате, Дофин проезжал мимо аптеки, где неделю назад оставил для проявки пленку Индии – так что притормозил и забрал фотографии. И он, и Ли удивились, когда Индия, получив их, коротко поблагодарила и даже не попыталась рассмотреть изображения.
– Ты что, даже не взглянешь? – спросила Ли.
– Я посмотрю позже, – ответила девочка и унесла конверт в свою комнату.
Это было очень странно и вызвало пересуды, а чуть позже об этом доложили Люкеру. Ближе к вечеру он пришел в комнату Индии; в руке у него был высокий стакан.
– Боже мой, как хорошо снова выпить. Думаю, я страдал почти так же, как Большая Барбара.
– У тебя были таблетки, – сказала Индия.
– Ш-ш-ш! – зашипел отец. – Никому об этом не говори! Штука в том, что я за все время принял только парочку успокоительных.
– А антидепрессанты?
– На кой черт? Чем можно заниматься в Бельдаме под наркотиками?
Индия пожала плечами, подперла подбородок кулаком и выглянула в окно на Большой дом. Листва в Алабаме была фантастически пышной; деревья как будто прогибались под листьями. Растения в садах – гортензии, лилии и пестрые однолетники – склонялись под цветками. Несмотря на отсутствие хозяев, садовники с честью выполняли свою работу.
– Что с тобой? – спросил Люкер. – Ты злишься из-за того, что нам пришлось уехать из Бельдама?
Она покачала головой, не глядя на него.
– А что тогда?
– Я… – она попыталась подобрать слово, – дезориентирована, – наконец ей это удалось.
– Правда? – мягко спросил отец. Затем, через мгновение, добавил: – Дофин привез твои фотографии третьего дома. Ну как они получились?
Индия резко взглянула на него и отвернулась. Он подождал ответа и, не получив, продолжил:
– Ты их посмотрела?
Она кивнула и заскребла подоконник ненакрашенным ногтем.
– Покажи мне, – сказал Люкер.
Индия медленно покачала головой.
– Не получились?
Индия фыркнула.
– Я не дурочка, – сказала она. – Я могу работать с экспонометром. Умею настраивать диафрагму. Конечно же, получились.
– Индия, – сказал Люкер, – ты скрытничаешь, а я этого терпеть не могу. Ты ведешь себя прямо как твоя мать. Ты покажешь мне эти гребаные фотографии или нет?
– Знаешь, – сказала она, впервые глядя прямо на него, – когда я делала эти снимки, именно Одесса указывала мне, где стоять и как строить кадр. Она была со мной все время, почти до последнего. Я не говорила тебе, но для последней полудюжины кадров я снова поднялась на вершину дюны и сделала несколько снимков той спальни, где разбила окно.
Люкер медленно кивнул и брякнул льдом в стакане.
– И они все получились?
– Пара штук в самом конце – нет, – ответила Индия. – На стеклах было какое-то отражение. Здесь не все фото. – Она встала, подошла к комоду и вынула конверт с фотографиями из ящичка. – Ох, Люкер, – сказала она, протягивая ему конверт, – я боюсь, все еще так боюсь.
Он взял фотографии одной рукой, а другой потянул ее за запястье к себе. Он не открывал конверт, пока Индия не перестала плакать.
На первых девятнадцати черно-белых фотографиях была Индия в своей спальне, еще на сорока одной – третий дом, снятый сзади и с двух сторон. На последних десяти красовалась спальня на втором этаже, которая соответствовала комнате Индии в доме МакКрэев. Люкер кивал, медленно просматривая фотографии, и если бы Индия не плакала, то указал бы, где можно было улучшить композицию или отрегулировать освещение и выдержку для лучшего эффекта. В целом, однако, он счел их отличной работой и похвалил дочь – хотя и с некоторым недоумением.
– Индия, – сказал он, – это хорошие фотографии. Они даже более чем хорошие – на самом деле это лучшая твоя работа. Я не понимаю, почему ты так боялась мне показывать. Ну то есть разве ты сама не видишь, что они удачные?
Она медленно кивнула, все еще крепко сжимая его руку.
– Я смотрю на них и хочу вернуться, чтобы наделать других размером десять на пятнадцать или даже двадцать на двадцать пять, – продолжил он. – Тогда может получиться что-то действительно впечатляющее. Возможно, до возвращения в среду в Бельдам мы найдем, где арендовать такой фотоаппарат – если в этом городе есть приличный фотомагазин, мы…
– Это не все фотографии, которые я сделала, – мягко перебила его Индия.
– А где остальные?
– Я их убрала.
– Зачем?
Она помолчала несколько секунд и ответила:
– Думаю, Одесса должна на них взглянуть.
– Почему Одесса? Погоди, Индия, выслушай. Что-то расстроило тебя в этих фотографиях, и я хочу понять, что именно. Я больше не хочу никаких тайн. Я считаю, что тайны – это очень скучно. А теперь сделай большой глоток – это приличный скотч, я знаю, что ты любишь приличный скотч, – а затем я хочу, чтобы ты рассказала мне, что тебя беспокоит. Я не собираюсь сидеть здесь весь долбаный день и играть в «Двадцать гребаных вопросов».