Лекция 7Поздняя социология Дюркгейма
Поздний Дюркгейм у нас плохо известен и еще хуже понят. Все-таки мы работаем, когда возможно, с переводами, и это касается не только учебного процесса, но и вообще положения дел в науке. Три замечательные монографии Дюркгейма, о которых речь шла на предыдущих лекциях, в общем, перевешивают все остальное, что тоже доступно на русском. У нас есть в переводе несколько философско-методологических работ Дюркгейма, вошедших на французском в очень важные сборники его статей: «Философия и социология» и «Воспитание и социология», а на русском – вместе с некоторыми другими – в книгу «Социология: ее предмет, метод, предназначение», которую я называл на первой лекции[100]; у нас есть его знаменитая статья, написанная вместе с Моссом в 1903 года, о первобытных принципах классификации[101], – сочинение очень высокого интеллектуального качества и накала. И есть фрагмент из «Элементарных форм религиозной жизни»[102] – последней большой работы Дюркгейма, которая, как часто говорят, радикально изменяет представление о его социологии, складывающееся на основании более ранних сочинений, так что с трактовкой этой великой книги возникают большие сложности. Даже если посмотреть по времени, мы видим, как сначала Дюркгейм резко стартует, магистральные сочинения выходят одно за одним. И вдруг наступает не то чтобы перерыв – он и пишет, и публикуется, – но какое-то изменение общего плана. До «Элементарных форм религиозной жизни» (выходит в 1912 году) проходит очень много времени. И развить идеи этой работы он толком не успевает, это остается другим ученым. Она с самого начала привлекает к себе большое внимание. Очень интересно, что на английский язык ее переводят уже в 1915 году, и в течение долгих лет этот знаменитый перевод оказывается главным источником знаний о Дюркгейме для широкой публики. Сейчас существует новый перевод, и даже не один, идут споры о качестве и преимуществах переводов. Тем более примечательно, что вот этим старым пользовались несколько поколений. Настоящая судьба классика!
Книжка очень большая, толстая, с огромным количеством примечаний, и в каком-то смысле, на современный взгляд, немножко странная. Дюркгейм всегда говорил, что мы должны опираться на факты, а не заниматься выведением одной идеи из другой – только работа с конкретным материалом является подлинным источником нового научного знания. Но как должны быть получены эти факты? Понятно, что в «Разделении труда» он опирается на исторические труды, работы по истории права, а в «Самоубийстве» он опирается на статистику. А здесь? У книги есть хорошо известный подзаголовок, немного вводящий в заблуждение, – «Система тотемизма в Австралии». Что должен делать человек, пишущий о тотемизме в Австралии? Он должен отправиться в Австралию! Но Дюркгейм не проводил никаких полевых исследований вообще. Он опирался на чужие исследования, на работы антропологов, которые по тем временам могли казаться очень доброкачественными, но впоследствии подвергались критике. И не раз, и не два ставился вопрос, насколько вообще доброкачественна работа самого Дюркгейма в эмпирической части. Понятно, что если мы делаем обобщения, опираясь на источники, а потом оказывается, что сами источники не очень высокого качества, то как мы должны относиться к обобщениям? Окончательного ответа на этот вопрос нет, но можно все-таки принять во внимание, что несколько поколений антропологов были вдохновлены работами Дюркгейма. Так или иначе, без сочинения Дюркгейма мы не можем себе представить ни Радклиф-Брауна и Малиновского, ни Леви-Стросса, ни Мэри Дуглас. То обстоятельство, что собственно антропологическая и источниковедческая база дюркгеймовской книги устарела, очень многих почтенных авторов совсем не смущает.
Идем дальше. Я недаром сказал, что книжка большая, она большая не просто за счет материалов. Она большая за счет очень сложного, разветвляющегося, кружащего вокруг ряда близких тем аргумента. С одной стороны, этот аргумент тот же самый, с которым мы привыкли встречаться у Дюркгейма, – аргумент об объяснении социального социальным. И если дело доходит до религиозных представлений, то все равно в конечном счете приходится опознать их социальное происхождение. Объяснить их по-другому нельзя.
Конечно же, мы не сможем сейчас эту книгу даже обозреть, в ней слишком всего много. Что, тем не менее, самым сжатым образом мы должны сформулировать? Кроме того, что чтение этой книги – дело на всю жизнь, это не такая книга, которую можно прочесть в ходе обучения, а потом забыть навсегда. Мы сразу видим несколько интересных моментов. Первое, что мы фиксируем: для всех классиков социологии есть две привилегированные области анализа и интереса – право и религия. Право – потому что оно основной регулятор социальной жизни, поскольку мы рассматриваем ее строение, начиная с простых условностей и конвенций и кончая тем легитимным принуждением, которое осуществляется со стороны государства и всех его органов власти. Религия – потому что она, с одной стороны, лежит в основании мировосприятия, отношения к миру людей на протяжении многих и многих веков. А, с другой стороны, потому что по самому смыслу этого слова (этимология, восходящая к Лактанцию, не является единственно верной, но она и во времена Дюркгейма, и сейчас широко принята), религия есть нечто такое, что плотно связывает людей вместе. Итак, еще раз: она лежит в основании мировосприятия людей, и она связывает их воедино. Обойти право и обойти религию социолог не может. И Гоббс, и Руссо, и Конт показывают, и Дюркгейм с этим согласен, что без религии обойтись нельзя, а между тем, она как универсальная система знания о мире и отношений между людьми отступает в обществе модерна[103]; что же делать? Надеяться на гражданское право? Надеяться на профессиональные ассоциации? Не изобретать же, по образцу Конта, новую религию, чтобы общество не рассыпалось? Дюркгейм был не первым и не единственным в своем поколении, кого волновали эти вопросы, и здесь, конечно, напрашивается большой обзор тогдашней мысли, без которого нам придется обойтись. Замечу только, что мы должны отдавать себе в этом отчет: Дюркгейм не явился с новой темой. Он явился с новыми формулами, с новым подходом, но он встраивался в текущие дискуссии. Его книга отвечала насущным потребностям.
Дюркгейм был агностиком в религиозном плане. Он не был уверен, что фундаментальные вопросы человеческого существования могут быть разрешены на пути того позитивного знания, которому он посвятил свою жизнь. Он не утверждал и не отрицал существования бога религий, он говорил, что не знает ответа на этот вопрос. Но у него была полная уверенность в боге как обществе, и он не решался лишь ответить на следующий вопрос: есть ли еще некая трансценденция, бог, помимо того, в которого мы верим, находясь в обществе и под его давлением.
Тем не менее, уйти от этих вопросов он не мог, потому что ему нужно было выяснить, как устроен фундамент совместной человеческой жизни. Есть ли что-то более глубокое, чем право? Есть ли нечто более фундаментальное, чем нравы, которые передаются системой воспитания? Почему надо идти все глубже и глубже? Потому что этого требует его философская культура. Он знает, как образованный философ своего времени, что человек не произволен в выборе тех категорий, через которые он воспринимает мир. Есть некоторые линзы или окна, через которые мир становится нам доступным, мы видим его таким, каким он открывается нам в чем-то. Не только в категориях и понятиях повседневного языка, но и в трансцендентальных формах восприятия, как говорит Кант. Кант, так сказать, прочитывается во многих рассуждениях Дюркгейма, но в «Элементарных формах» он обращается к нему прямо, внятно обозначая кантовский смысл поставленных вопросов. Дюркгейм связывает в одно кантовскую теорию познания и этику. Но делает он это социологическим, социологистическим способом. Дюркгейм в одном месте говорит, что согласиться с тем, что нечто дано нам априори, означает смерть анализа. Это очень характерное для той эпохи обращение с Кантом. Кант говорит о том, что формы восприятия не подвластны воле человека, он не может воспринимать вещи иначе, кроме как пространственно-временные, а вот каковы вещи сами по себе, он знать не может, это за пределами чувственности и организующих ее схем. Но то, что, казалось бы, полностью ему подвластно, то, что определяет его поведение, в некотором смысле тоже находится за пределами возможного познания, потому что практический разум автономен, он пренебрегает всеми резонами, относящимися к пространственно-временному миру, его причинности, а значит, и следствиям поступков. Как моральное существо человек руководствуется соображениями долга. Таким образом, он может бояться и желать чего-то одного, но долг ему велит действовать иначе, помимо склонностей обычных резонов. Дюркгейм отсюда делает вывод, что категории познания и моральные категории долженствования одинаково принудительны, человек не может ими пренебречь; подчиниться чему-то другому или пойти своим путем он не может ни в познании, ни в морали. Мы уже знаем, что универсальным объяснительным принципом для него является общество. Общество определяет не только то, как правильно себя вести, но и как правильно мыслить, мало того, фундамент восприятия, на котором строится размышление, также социально обусловлен. Проблема ставится как современная, но она рассматривается на элементарном уровне. Есть то, что наиболее просто, лежит глубже всего, не исчезает и везде встречается. В этом смысле элементарна религиозная жизнь, к которой он обращается.
Те, кто принимается изучать «Элементарные формы религиозной жизни», нередко много времени посвящают, на мой взгляд, достаточно простым вопросам. Что это за вопросы? Например, в каком смысле Дюркгейм говорит об элементарном? Или: как Дюркгейм определяет религию или сакральное? Не то чтобы эти вопросы были малозначительны. Сам классик уделяет им м