симость позволяла Зиммелю заниматься наукой в те годы, когда ему отказывали в штатной профессуре, в то же время, по мере того, как состояние таяло, он был все больше заинтересован в постоянном доходе. Зиммель был наследником двух состояний: родного отца и приемного; первый был фабрикантом шоколада, второй – владельцем нотного издательства и нотной типографии, довольно известным в культурной Германии человеком. Зиммель по происхождению и воспитанию принадлежал к тому образованному немецкому бюргерству, в том числе с еврейскими корнями, которое чувствовало себя как дома во всей Европе. Европе большой культурной истории, но при том отличалось воинственным патриотизмом, ибо высшим цветом этой культуры для него была именно современная Германия. Это касалось и философии, и военной техники, и литературы, и социального вопроса, в решение которого, по идее, должна была внести вклад социология. Однако то, как и кем именно должны решаться социальные проблемы, было как раз камнем преткновения для немецких бюрократов.
Зиммель окончил гимназию в Берлине, учился в Берлинском университете, защитил там обе диссертации, причем и с первой, и со второй дело пошло с заминками. Первую – промоцию – отклонили из-за необычной темы (она была посвящена генезису музыки), но поскольку Зиммель как раз в это время получил награду за работу о философии Канта, ему намекнули, что ее-то как раз можно преобразовать в диссертацию. Он это сделал и преодолел первую ступень академической карьеры. Вторая диссертация тоже была о Канте, вопрос, как мы понимаем, стоял уже о перспективах преподавания, мнения членов факультета разошлись. Со второй попытки он взял и этот барьер. Теперь он получил право читать лекции в Берлинском университете, формально оставаясь приват-доцентом, но, поверим Веберу, с каждым годом как бы налагая определенные обязательства на факультет. Его книги, его лекции, его статьи пользовались успехом, и в университете это не могли оставить без внимания. К сорока годам он мог уже рассчитывать хотя бы на место экстраординарного профессора, и биографы Зиммеля часто цитируют факультетский документ этого времени, описывающий его заслуги. Оттайн Рамштедт, крупнейший знаток Зиммеля, публикует другое важное свидетельство: в 1897 году Зиммель пишет Георгу Йеллинеку, что место профессора ему нужно в первую очередь по экономическим соображениям, а не в силу тщеславия. В следующем году Зиммель сообщает тому же Йеллинеку, что университет готовит запрос в министерство. В 1900-м году он становится профессором Берлинского университета, но все еще экстраординарным, без постоянной зарплаты[112]. Он получает, правда, право вести регулярные курсы, руководить защитами и так далее. Только вот не защитами по социологии! Об этом чуть позже.
Что он уже сделал в это время для социологии? Написал первую значительную работу «О социальной дифференциации», написал ключевую в плане обоснования специфики социологического подхода статью «Проблема социологии». Но большая часть текстов была посвящена этике (двухтомное «Введение в науку о морали»), философии истории (первое издание «Проблем философии истории») и социальной психологии. У него опубликовано несколько социологических статей, но большинство из них – на иностранных языках. Есть планы по созданию фундаментального социологического труда, есть уже репутация социолога, но собственно ключевые тексты еще впереди. На переломе веков он выпускает монументальный труд «Философия денег», который ряд исследователей считает его главной социологической книгой, но это менее распространенный взгляд, впрочем, на резонах такой оценки мы еще остановимся. На это же время приходится написание цикла статей, которые являют собой как бы сердцевину его социологии, если понимать социологию в более конвенциальном смысле. Они, в расширенном и переработанном виде, составили основной массив его книги «Социология». Она вышла в 1908 году, о ней сразу несколько слов.
Это огромная книга, размером поражающая воображение. В послесловии к изданию «Социологии» в полном собрании сочинений Зиммеля ответственный редактор и всего издания, и этого тома упомянутый уже Оттхайн Рамштедт цитирует стихи одного немецкого поэта 30-х годов XX века, в которых шутливо и немного грустно перечисляется все то, что автор не успел сделать в своей жизни – не успел то, не успел это… В том числе, пишет он, не прочитал «Социологию» Зиммеля. Но я бы отнес это к простительным грехам. Непонятно, как эту книгу можно прочитать, и еще более непонятно, как ее можно было написать. Есть свидетельства того, что писал Зиммель быстро, не правил, не переделывал – словно бы у него текст уже был в голове готовым, надо было его лишь записать. И все равно такие объемы ужасают.
Так вот, ее выход был запланирован в 1908 году, Зиммелю исполнялось пятьдесят лет. Если немного огрубить историю, то получится так: выходит книга, освобождается место профессора в Гейдельбергском университете – прекрасном заведении с прекрасной репутацией. Кто, как не Зиммель, автор монументальной работы «Социология», должен был бы его занять? Мне долгое время было непонятно: Зиммель готов переехать в Гейдельберг из Берлина, а вот переезд позже в Страсбург воспринимал болезненно. Почему? Постепенно я начал понимать. Гейдельберг – это старый немецкий университет, это место, где живут друзья, в частности, Макс Вебер. И еще Гейдельберг – мировой центр, немецкий городок, но очень космополитичный по составу студентов, очень либеральный, поощряющий разноголосицу мнений. Недаром именно они пригласили Зиммеля. Там было две кандидатуры, Генрих Риккерт и Зиммель, причем с самого начала все строилось на том, что с Риккертом не получится, он не согласится, и тогда естественным образом проходит кандидатура Зиммеля, которого рекомендовал, в частности, все тот же Вебер, пользовавшийся большим влиянием и авторитетом. В документе (мы бы назвали его характеристикой претендента), направленном в министерство, университет в самых лестных выражениях аттестует Зиммеля, указывая среди его заслуг, в частности, большой вклад в социологию. И ничего не помогло. Одной из важнейших причин отказа был отзыв, написанный официальным рецензентом, вроде бы историком, притом капитаном первого ранга в отставке; как впоследствии выяснилось – решительным антисемитом. Он написал примерно так: «Зачем нам все эти еврейские штучки, дух истинного немецкого университета Гейдельберга несовместим с этим, и я против». Впоследствии он не раскаялся, то есть упорствовал в своих заблуждениях и в двадцатые, когда посмертная слава Зиммеля достигла пика. Все это было позорно, на это место потом взяли какого-то Шварца, как пишут в энциклопедии. Так что книга «Социология» выстрелила, но цель не поразила. В следующем году Зиммель принимается за организацию Немецкого социологического общества, привлекая к этому и Вебера, и Тённиса. Я вам немного говорил об этом обществе и еще скажу, но пока стоит лишь упомянуть, что и Зиммель, и Вебер через пару лет его покинули.
Если смотреть на публикации, мы обнаружим у него после этого нарастание собственно философских занятий: Зиммель все больше и больше идентифицирует себя не как социолога, создателя новой науки, а как философа[113]. При этом Зиммель выпускает книги хотя и с философскими названиями, но с явно социологическим содержанием. И в 1913 году он, уставший и разочарованный, принимает предложение о профессуре, и в 1914 году уезжает в Страсбург. Это специфический город – город, отошедший Германии после франко-прусской войны, снова ставший французским после Первой мировой войны. Зиммель тогда работал на министерство обороны, на отдел пропаганды, писал яростные антифранцузские тексты, так же, как Дюркгейм, – яростные антинемецкие. Это все очень грустно. Зиммель ведь публиковался у Дюркгейма в его знаменитом журнале «Социологический ежегодник», водил близкое знакомство, даже дружбу, с социологом дюркгеймовского круга Селестеном Бугле. Очень ценил, между прочим, Бергсона, испытал его влияние, хотя это уже просто к слову. Зиммель поссорился с Дюркгеймом, никогда с ним не встречавшись, из-за дела Дрейфуса. Дюркгейм, напомню, был дрейфусаром, сторонником интеллектуализма и прогресса. Для него было важно, что дело Дрейфуса со стороны консервативных сил сопровождалось антисемитской и антиинтеллектуалистской кампанией. А Зиммель рассматривал это все в культурных терминах, он писал Дюркгейму что-то вроде того: «…вы слишком сильно беспокоитесь по поводу французского антисемитизма, он имеет лишь культурный характер». Я читал одно исследование, автор которого пишет, что оба они не отдавали себе отчета в том, что его корреспондент – еврей. И Зиммель, испытавший на собственной шкуре все, что положено, уговаривает Дюркгейма, мол, не стоит так волноваться. Это было, впрочем, еще до истории с Гейдельбергом, но выглядит, я бы сказал, трагикомично. Однако в ретроспективе трагедия здесь побеждает. Это для французского патриота и уроженца Эпиналя Дюркгейма Страсбург был оккупированной территорией, а для Зиммеля – авангардом империи. Университет, в который пригласили Зиммеля, был федеральный университет, то есть на прямом финансировании из центра, не земельный, как большинство других. Это был форпост немецкой культуры, немецкого права и немецкой экспансии. Интересно, что там учился, а потом, претендуя на место, читал пробную лекцию Карл Шмитт, причем было это в 1916 году, как раз когда Зиммель там преподавал. Но никаких свидетельств о каком-то знакомстве или встречах Зиммеля и Шмитта я не находил. В Страсбурге Зиммель занимал кафедру социальной педагогики (в чем я тоже вижу перекличку с карьерой Дюркгейма), он успел написать об этом лишь одну книгу. В конце жизни он вернулся к социологии в небольшом труде, который (я еще скажу об этом) принято называть «малой социологией».
Когда Германия потерпела поражение, Зиммель оказался в оккупационной зоне, отрезанным от всех, смертельно больным. Он вел себя стоически, посвятив остаток сил завершению большого философского труда, который на русский язык плохо переведен как «Созерцание жизни». Ему не повезло: его сын, служивший в армии военврачом, не успел доехать и попрощаться с ним. Но повезло ему в другом отношении: он не дожил до разгрома университета. Французы его не просто закрыли, но разогнали, и потом из солидарности земельные университеты Германии предоставляли места преподавателям, изгнанным со своих мест. Но это было уже позже. Умирал Зиммель долго и тяжело, к тому же в одиночестве – все его друзья остались в Германии. То, на что он, с его точки зрения, положил жизнь, разлеталось – великая европейская культура погибла. И открывался новый этап в истории Европы, который, как он понимал, будет совершенно другим. Он умирал, как писал он сам, без учеников, без последователей, поэтому был убежден, что не создал никакой школы. Зиммель писал, что «разлетится мое наследство по кусочкам, не оставляя ни одного прямого наследника». Конечно, он не мог предугадать, что будет дальше, – а дальше было еще хуже. Сначала его жена, как потом и жена Вебера, занялась изданием его сочинений. Она была, кстати, как и Марианна Вебер, не просто интеллигентная женщина, но сама плодовитый автор. Она могла с умом распорядиться тем, что осталось. Дела ш