Этого мало, конечно! Просто интерес не может никого ни в чем убедить. Откуда он берется – особый вопрос. Но против Вебера здесь еще и собственные его занятия национальной экономией, против него и Маркс, и Зомбарт, и Зиммель! Вебер прекрасно понимает, какие здесь ставки. Капитализм, пишет он, превратился в чудовищный космос (а космос для Вебера, как для греков, это не пространство, не вселенная, но устроенный порядок), и в этот космос человек «ввергнут с рождения». Раз космос – значит, собственно уникальное здесь не так уж важно. Оно из исторически уникального превращается в природно уникальное. Ну, представьте себе, скажем, две шестеренки: они одинаковые, потому что иначе не станут на предназначенные для них места, и хотя различия между ними есть, но они пренебрежимо малы. Они уникальны, но в природном смысле. И вот так же человек на предприятии, в учреждении. В огромном экономическом космосе, как и в космосе государственной машины работают независимые от человеческого выбора и уникальной мотивации системы целеполагания. Вебер и сам это знает, но он пишет чуть ли не вслед за Зомбартом, которого я в прошлый раз цитировал: объективное устройство капиталистического хозяйства создает под себя особый тип мотивации, и кто ее не усваивает, того оно исторгает. Все! Это уже свершилось, но как же дело дошло до этого? Не всегда же было так? И вот Вебер уходит в прошлое, к истокам, когда космос этот только зарождался. И тем самым, сразу хочу сказать, ставит под сомнение свой зачин, потому что сейчас не так уж важно, что там осталось от прошлых различий, нет здесь никакой проблемы, но проблема была, и лежит она в истории. И снова не все чисто. История важна, но для кого? Для историка? Для экономиста исторической школы? А еще? А еще она лично важна. Веберу – и не только ему – лично важно знать, что этот чудовищный космос породило не стремление к наживе, не авантюризм, но высшие, аскетические формы благочестия. У Маркса история первоначального накопления – это история обнищания одних и нечеловеческой жестокости других. У Вебера – история аскетов, которые искали пути спасения. К вопросу о спасении мы сейчас и перейдем.
Дух капитализма – это такая совокупность осмыслений и предрасположенностей к действию (хочется избежать слова «установок»), которая характерна именно для данного хозяйственного отношения к миру. Хозяйственное отношение к миру – это отношение человека, который ведет себя целесообразно, человека, для которого мир есть область осмысленных инструментальных воздействий с намерением получить определенный результат и с уверенностью, что этот результат может быть получен. Что мир так устроен, что если на него воздействовать определенным образом, то ты получишь результат, который хотел бы получить. И чем более разумно, рационально ты действуешь, тем лучше, тем более надежен тот результат, которого ты домогаешься.
Это, конечно, еще не полностью характеризует дух капитализма. Вот какой важный момент: если мы признаем, говорит Вебер, что там, где мирным путем, то есть не путем грабежа и захвата, не путем военной авантюры, пытаются, вложив какие-то средства, получить их назад с прибылью, избытком, если мы примем, что именно это характеризует капитализм, мы тем самым специфику западного современного капитализма не обнаружим. Как раз такие вещи, как ростовщичество и торговля, существовали давно и в самых разных странах. Конечно, Вебер говорит только часть того, что мы знаем об истории хозяйства в наши дни. До радикальных новых исследований, которые показали специфику торговли в западном мире, оставалось много десятилетий. Но на самой логике рассуждений Вебера это не сказывается. Он ведь не пытается показать, что современный западный капитализм был всегда, он только тому понятию капитализма, которое он конструирует, дает такое расширительное толкование. Когда мы говорим, что нас интересует современный рациональный капитализм, конечно же, нужно понимать, что что-то должно было произойти не только в целом, не только в констелляции, но и в этой более узкой области, в духовной области, в области смыслополаганий, в области отношения человека к миру, к своему труду, к жизни, к конечности этой жизни, к тому, что человек смертен. Почему вдруг так внезапно возникает эта тема? Я бегло перескажу, точнее, интерпретирую одно рассуждение Вебера в статье «Рошер и Книс», он ее начал писать тоже в это время. Итак. Вот ты делаешь что-то для чего-то. То-для-чего – это цель, то-посредством-чего – это средство. А откуда берется сама цель? Почему ты поставил себе эту цель, а не другую? Потому, наверное, что она тоже может быть оправдана как средство для какой-то другой цели. Например, я хочу побольше заработать денег для того, чтобы лучше питаться, купить лучшие продукты, а для чего мне лучшие продукты? Чтобы поддерживать здоровье: не замерзать зимой, не перегреваться летом, ходить к дорогим врачам. А что в результате? В результате – иметь работоспособность, чтобы зарабатывать деньги, покупать дорогие продукты и ходить к врачам. Круг замыкается. Значит, он где-то должен быть разомкнут. Разомкнут он может быть только там, где мы ставим вопрос не о том, что мне приятно и что я считаю хорошим для себя, но где-то в области высшей, последней цели, коей является счастье, удовольствие, избавление от боли, бед и страданий, и тогда высшей целью является избавление от высшего страдания – то есть спасение от смерти. Спасение – то или иное решение вопроса о смерти. Ибо если он не решен, то для чего приобретение богатств, постановка цели и методичное, строгое выстраивание жизни, которое мы находим в протестантизме? Следовательно, говорит Вебер, отношение человека к миру, рабочее и трудовое отношение (которое реализуется в воздействии на мир) связаны с решением вопроса о спасении. Вопрос о спасении решает религия, поэтому для нас представляет важность та или иная религия спасения. Есть разные религии, но Вебера интересует только религия спасения. Вебер потом будет говорить, что разные религии по-разному решают вопрос о спасении, поэтому и возникают разные хозяйственные этики. Но сначала говорит он о христианстве, а внутри христианства – о различии между католичеством и протестантизмом.
Вебер говорит, что изменение в отношении человека к миру стало результатом Реформации, то есть изменения ключевых положений, касающихся веры, спасения души, поведения христианина в мире. И изменения в самом жизненном укладе тех, кто принадлежал или продолжал принадлежать к католической церкви, или тех, кто стал принадлежать к тому или иному направлению протестантизма. Но это самое общее положение. Вот у них изменилось отношение к миру, к хозяйству, вот они стали другими. Зафиксировали это? Казалось бы, это вся истина. Однако это не так. Посмотрим, как Вебер подходит к самому главному своему аргументу. Мы немного на этом уже останавливались, я сейчас только напомню еще, как Вебер актуализирует в «Протестантской этике» результаты своей работы по исследованию батраков и рассказывает о том, что польские сельскохозяйственные рабочие предпочитают сохранять привычный уклад жизни, даже если им повысить зарплату и стимулировать к более активному поведению. Они не начинают больше работать, они начинают меньше работать, потому что для них самое главное – традиционный уклад, а денег им достаточно, чтобы этот уклад поддерживать. Мы это проскакиваем, самое главное мы так не зацепим. А зацепим, когда увидим ключевую проблему, в которую упирается Вебер.
Что значит накопление богатства? Что, у католиков не было накопления богатства? У католиков бывали и аскетические подвиги, и чудовищные богатства, правда, совершенно иначе накопленные. А что, ко времени, когда активизировались протестантские предприниматели, не было людей, накопивших огромные состояния на ростовщичестве? Было как раз наоборот – еще как было, Зомбарт на этом и залип. Наконец, разве в протестантизме содержалось требование накапливать богатство, приобретать как можно больше, разве ставка была сделана на это? Ничего подобного. Зомбарт указывал на огромное значение богатства в жизни средневековья. Церковь накапливала огромные богатства, знать. Это были знаки могущества, что показывало сравнительную степень достоинства человека в этом мире. И было так, и есть, и будет. Когда вы видите на улице человека, проезжающего в непомерно, бессмысленно, с нашей точки зрения, дорогой машине, не удивляйтесь – он ведет себя так, как люди вели себя всегда. Он знает, что век его короток, но пока он здесь, он должен показать всю полноту своего существования. Это гоббсовский человек, как сказал бы Тённис, и он – на войне всех против всех.
Отвлекаясь от Вебера. Когда-то давно, когда отдельные смельчаки рисковали ездить по Рублево-Успенскому шоссе, у меня, на мое счастье, не было машины, а один мой коллега вез меня на дачу, расположенную в Барвихе. Это был хороший достойный человек, дача была не его. Меня тогда потряс всего один рекламный плакат. На нем было написано: «Лифты на дачу срочно!». Мы с вами смеемся, но за этим скрывается бездна глубоко трагического мироощущения. Потому что если ты сегодня не установишь лифт, то завтра уже не сможешь насладиться. Люди такого склада – ренессансные, полнокровные бандиты, если верить Веберу, не могут построить современный капитализм. Однако вернемся сразу к Веберу. Вебер-то помнит, что мать его подумывала часть богатства вообще раздать, но помнит и о том, что это богатство однажды возникло, а не было в семье всегда. Он описывает тяжелую перестройку на новый лад предпринимателя, торговца текстилем, и хотя оговаривается, что это не биографическая справка, а идеально-типическое представление, память о «гордых Веберах» явно пробивается в этом рассказе. Там самое интересное вот что: сначала было капиталистическое по всем параметрам предприятие, но по духу оно было традиционалистское. Потом происходит перекройка, модернизация, агрессивная экспансия, хотя никакого притока новых денег нет, и не авантюристы совершают этот поворот (привет Зомбарту!), а есть новый дух и есть его носители: упорные и умеренные люди. Что они делают? Рационализируют предприятие. Значит ли это, что надо сосредоточиться на рационализме и калькуляции (Вебер вспоминает Зомбарта!) и уже отсюда переходить