В кальвиновской Женеве, а Кальвин был одно время по существу главой Женевы, никаких наслаждений особенных не допускалось. Там была особая полиция, которая заглядывала в окна горожан, проверяла – не надевают ли они роскошных одежд, не едят ли слишком вкусную еду, не танцуют ли. Это отслеживание потребления и образа жизни горожан – очень характерная черта протестантской жизни времен Кальвина. Кальвин для себя считал совершенно несомненным, что он спасется. И он также считал абсолютно невозможным ни для кого узнать подлинное решение Бога – никаких лазеек, никаких шансов, никаких возможностей воздействовать на то, что решено до тебя. Но потом начинается вот что.
Вебер очень подробно рассматривает догматику отдельных протестантских сект. Его внимание и подход к этой догматике далеки от очевидности. Как человек, который когда-то должен был писать комментарий к «Протестантской этике», я должен сказать, что сейчас очень многое забыл из того, что написал собственной рукой. Но я помню, что это был кошмар, когда приходилось разбираться в отдельных тонкостях различных догматических протестантских систем, про которые писал Вебер. Зачем он это делал? С одной стороны, он забрасывает читателя массой сведений. Это вообще был его стиль, начиная с первых исторических сочинений. С другой стороны, результат в целом получается довольно скромный. Он положен на чудовищный объем литературы, на тончайшие герменевтические изыскания. Но сам по себе он достаточно скромный. Это результат, который сводится к следующему. В какой-то момент протестанты кальвинистских сект начинают не выдерживать. Жить постоянно под дамокловым мечом неизвестности, не зная, что тебя ждет, спасение вечное или вечная гибель? Жить в этом смысле в полном одиночестве и жить в ситуации, когда ты принужден и догматической системой, и всем образом жизни окружающих к постоянному самоконтролю, – очень тяжело. Ведь что получается? У каждого протестантского христианина кальвинистского вероисповедания возникает чудовищное внутреннее напряжение. Он вынужден вести жизнь, в известном смысле, абсолютно одинокую. Это не значит, что у него нет семьи. Семья у него есть, и он может добродетельно производить потомство. Но что значит семья для обычного человека? Это те, в ком продолжается твоя жизнь и в ком ты находишь утешение. И ты желаешь о них заботиться, чтобы ощутить чувство взаимности и поддержки. Но даже если снять этот слишком модернизированный, может быть, в моем изложении, момент, всегда остается семья как ячейка поддержки, ячейка продолжения своего существования. Так вот для протестанта в значительной степени это не так, потому что перед лицом вечной гибели или вечного спасения – что ему семья, что ему друзья, что ему его община? Вебер с удовольствием цитирует среди множества другой литературы «Путешествие пилигрима» Джона Бэньяна, в котором, пытаясь спастись из обреченного на гибель города (метафора всего мира), герой с криком устремляется прочь, бросая семью и друзей, и кричит: «Жизнь, вечная жизнь!» Это одиночество сопровождается невозможностью избыть свое напряжение исповедью. Оно сопровождается также (что важно для веберовской аргументации) методическим ведением жизни. Потому что обычный человек, не протестант, может не отслеживать каждую отдельную свою страсть, каждую отдельную свою привязанность или даже грех. Он живет традиционным образом – живет, как все, радуется, чему все радуются, наслаждается, как все наслаждаются. Не отделяя себя самого от своего образа жизни. Совсем иначе обстоит дело с протестантом. Он контролирует самого себя. Вспоминаем Франклина: то время, которое ты тратишь на наслаждение, ты мог бы потратить на заработки или на молитву. Что значит – «время, которое ты мог бы потратить»? Это значит, что ты не просто пошел в кабак или на какие-то увеселения. Но в то время, которое ты потратил, скажем, на размышления не о том, о чем нужно, ты должен был самого себя контролировать, иначе говоря, твоя жизнь лишается непосредственности, хоть и насыщается энергетикой. Она становится объектом воздействия человека на себя самого – ты начинаешь не жить, но «вести жизнь». И вот – жесткая система начинает расшатываться. Появляются новации в догматике. Они состоят в том, что можно все-таки получить некоторый знак от Бога. Какой? Успех. Успех в мирских делах.
С одной стороны, поскольку мирские дела угодны Богу, успех в этих делах – знак того, что он благоволит к тому, чем ты занимаешься. Потому что твои занятия – это все равно как служение клирика в монастыре, если ты честно занимаешься тем, на что оказался поставлен обстоятельствами жизни, судьбой. С другой стороны, это означает также, что, может быть, тогда ты и в посмертной жизни спасешься. Это очень важно: ты не заслуживаешь спасения своими трудами, но успех в трудах – это знак того, что ты был избран к спасению еще до рождения. Теперь посмотрите. Представьте себе такую ситуацию. Прежде всего, человек ест мало, пьет мало, отдыхает мало, на посторонние дела отвлекается мало: только работает, работает, работает. Есть ли у него успех в делах по сравнению с тем, кто ест много и при возможности нажирается от пуза, и то и дело грешит, в расчете на то, что рано или поздно покается за все сразу? У того, кто не прочь наслаждаться, явно с успехом в делах будет больше проблем, чем у того, кто непоколебимо идет, не зная никаких сомнений. Обращаю ваше внимание: с одной стороны, он контролирует себя. Он не пойдет съесть лишний пирожок, потому что он вкусный. Он подумает, что эти деньги могут быть вложены в дело, он не будет спать лишнего, потому что в это время можно было бы работать. Он не пойдет на развлечения. А когда ему случится взять в руки книгу, мы можем не сомневаться – это будет Священное Писание.
Кто видел классический фильм Ларса фон Триера «Рассекая волны»? Это специальная иллюстрация веберовской «Протестантской этики», и снималось это, скорее всего, в Шотландии. В несколько утрированном исполнении, но именно такие они – веберовские протестанты. У них даже колокола нет на церкви, потому что это излишество. Но мы помним, какая у этого оборотная сторона – буйство страстей в самой сердцевине законтролированного со всех сторон поведения. Получается вот какая штука. Протестанты – это поначалу совсем небольшое количество людей, принадлежащих к нескольким сектам. Они могут быть либо предпринимателями, либо наемными работниками. Какого рода предпринимателями? Торговля не особенно угодна Богу, а торговля деньгами, ростовщичество – особенно. Они могут взять у кого-то процент, экономика невозможна без банка. Но сами они сосредотачивают основные усилия на производственной деятельности – они не торгуют и не занимаются ростовщичеством, не отправляются в разного рода морские авантюры – они производят. Мы пропустим расцвет банковского дела в Италии, мы пропустим евреев-ростовщиков, чтобы оставаться в основном русле веберовского аргумента. Если протестант не предприниматель – он работник. Трезвенник, честный. Производство расцветает. Оно приносит прибыль. Но что делать с прибылью? Раньше все было ясно. Получил прибыль – закатил пир, прокутил все состояние, заложил, что осталось, и убежал в какую-нибудь авантюру за океан. «Украл, выпил – в тюрьму!». Зомбарт потом Веберу пенял, мол, накопить богатство и рачительно пользоваться им для приятной жизни умели итальянцы. Но Вебер – про другое, про смену этоса! Нельзя наслаждаться, если производство в это время стоит! Ничего не развивается. Что же делать бедному протестанту? Куда ему деть полученную честным и нелегким трудом прибыль? В ростовщичество – нельзя. Наличное потребление – нельзя. Что остается? – вложить в производство! Ведь это и есть его Beruf. Это угодно Богу. Вкладываем, трудимся, все рассчитываем, на роскошь не тратим, итерация за итерацией – получается огромное состояние. Если бы не было Beruf – ничего бы не было. Если бы не было Реформации Лютера и не было Кальвина с его ригористической системой (которая, конечно, никакого предпринимательства не одобряла), то не было бы последующих кальвинистских сект и их догматики, которая позволяет усматривать в успехе знак божественного выбора, знак того, что человек будет спасен от смерти, не было бы этого бешеного развития протестантского предпринимательства. Причем предпринимательства именно в производственной сфере.
Но поскольку все это состоялось, то ни авантюристы, ни торговцы, ни ростовщики, ни крупные магнаты, а сухие, незаинтересованные в мирских благах протестанты явились носителями того специфического отношения к миру, к спасению и к производству, которое и можно назвать духом капитализма. Так возникает особый этос, носитель которого сравнительно небольшая прослойка людей, и который постепенно размывается, но остается как воспоминание о лучшей поре капитализма. Капитализм, утверждает Вебер прямо против Маркса, возник не из жажды наживы и сверхпотребления, но вообще не ради производства и не ради материальных благ, а как этическое усилие, связанное с высшими вопросами и высшими потребностями человека – ответить на вопрос о смысле жизни. И поэтому в начале капитализма находится страшная в своем ригоризме и возвышенная в нем же, в своей незаинтересованности в мирских благах, особая протестантская этика.
Что получается потом? Два момента в этой связи очень важны. Первый – это поздняя веберовская статья о протестантских сектах. По итогам своего посещения Америки и по итогам своих наблюдений Вебер представляет достаточно сильно отличающуюся от основной части работы картину функционирующей в наши дни протестантской этики, то, как на самом деле это функционирует в жизни. Вебер показывает, что, с его точки зрения, догматические различия между отдельными сектами в Америке не очень важны. Важно принадлежать к одной из них. Важно пройти ступень социализации, важно, чтобы тебя знали и тебе доверяли. Чтобы ты был представителем своей секты, за которого готовы ручаться другие члены, это накладывает на тебя определенные обязанности, ограничения и возможность пользоваться доверием. Но чего мы не находим в последней работе – это тонкого герменевтического анализа догматических различий. То есть социальный механизм сект с определенным механизмом признания и тому подобное оказывается важнее, чем содержание учения. Тем более важн