Он и сам не понимал толком, что побудило его уехать в 1970 году из Калифорнии и купить поместье в Верхнем Провансе. Позже, почти в самом конце жизни, он пришел к мысли, что по непонятным соображениям хочет умереть в Европе; но в тот момент он осознавал лишь самые свои поверхностные мотивации. Майские события 1968-го не оставили его равнодушным, и когда волна хиппи в Калифорнии стала иссякать, он подумал, что с европейской молодежью еще можно что-то сделать. Джейн считала, что он на правильном пути. Французской молодежи, кроме всего прочего, не хватает воздуха, она зажата в патерналистские тиски голлизма; но, уверяла она, одной искры хватит, чтобы все запылало. Вот уже несколько лет Франческо только и делал, что курил косяки в компании совсем юных девиц, слетевшихся на свет духовной ауры нового начинания, а затем трахался с ними среди мандал, в аромате благовоний. В Биг-Сур приезжали, как правило, всякие протестантские дурочки; по крайней мере половина из них при ближайшем рассмотрении оказывались девственницами. К концу шестидесятых и этот поток стал иссякать. Он решил тогда, что пришла пора вернуться в Европу; этот глагол звучал странно, ведь он покинул Италию в возрасте пяти лет. Его отец был не просто революционным активистом, но и культурным человеком, любителем изящной словесности, эстетом. Что, видимо, не могло на нем не отразиться. В глубине души он всегда считал американцев недоумками.
Он по-прежнему был очень красив – точеное смуглое лицо, вьющиеся седые волосы, длинные и густые, – вот только в недрах его тела клетки начали делиться как попало, разрушать генетический код соседних клеток и секретировать токсины. Специалисты, к которым он обращался, противоречили друг другу по многим пунктам, но сходились в главном: ему недолго осталось. Рак неоперабельный, со множественными метастазами. В большинстве своем врачи предрекали ему тихую агонию и даже, при наличии определенных лекарств, отсутствие физических страданий до самого конца; до сих пор он и правда чувствовал лишь сильную общую усталость. Однако он не смирился; он и представить себе не смог, что смирится. Для современного западного человека, пусть и в добром здравии, мысль о смерти – это своего рода белый шум, заполняющий мозг по мере угасания всех планов и желаний. С возрастом шум становится настойчивее, его можно уподобить тяжелому храпу, иногда с вкраплениями какого-то скрежета. В прежние времена этот белый шум означал ожидание Царства Божьего, сегодня – ожидание смерти. Как-то так.
Хаксли, он запомнил это навсегда, показался ему равнодушным к перспективе собственной смерти, либо он тогда просто тупил или обдолбался. Ди Меола читал Платона, “Бхагавадгиту” и “Дао дэ цзин”, но ни одна из этих книг не принесла ему ни малейшего успокоения. Ему всего-то шестьдесят, а он уже умирает, все симптомы налицо, их нельзя не заметить. Он даже почти утратил интерес к сексу и лишь мимоходом отметил красоту Аннабель. Что касается мальчиков, то он вообще не удостоил их внимания. Он давно жил в окружении молодежи и, скорее всего, чисто машинально проявил смутное любопытство при мысли о знакомстве с сыновьями Джейн, но если честно, плевать он на них хотел. Он высадил их посреди своего имения, сказав, что они могут поставить палатку где угодно; ему бы сейчас лечь и желательно никого не видеть. Физически он все еще оставался образцом проницательного, страстного мужчины, глаза его искрились иронией и даже мудростью; некоторые самые выдающиеся идиотки находили его лицо просветленным и доброжелательным. Сам он никакой доброжелательности в себе не чувствовал, более того, казался себе весьма посредственным актером: и как только они все на это ведутся? Вот уж, говорил он себе иногда с некоторой грустью, редкие они мудаки, все эти молодые люди, алчущие новых духовных ценностей.
Уже через несколько секунд после того, как они вышли из джипа, Брюно понял, что совершил ошибку. Холмистое поместье, поросшее кустарником и цветами, плавно спускалось к югу. В тихую зеленую промоину низвергался водопад; рядом, лежа голышом на плоском камне, сохла на солнце женщина, другая намыливалась, собираясь нырнуть. Ближе к ним, на циновке стоял на коленях высокий бородатый мужик, медитировал или просто дремал. Он тоже был голый и очень загорелый, длинные светло-русые волосы резко выделялись на фоне смуглой кожи, он чем-то напомнил ему Криса Кристофферсона. Брюно приуныл: а чего он, собственно, ожидал? Возможно, еще не поздно слинять, но при условии, что они сделают это прямо сейчас. Он взглянул на своих спутников: Аннабель с поразительным спокойствием раскладывала палатку; Мишель сидел на пне и теребил шнурок рюкзака с совершенно отсутствующим видом.
Вода течет по пути наименьшего сопротивления. Человеческое поведение, детерминированное вообще и почти в каждом конкретном поступке в частности, допускает считаное число развилок, да и редко кто сворачивает в сторону. В 1950 году у Франческо ди Меолы родился сын от одной итальянской актрисы – актрисы второго плана, так и не поднявшейся выше ролей египетских рабынь, но сумевшей на пике своей карьеры получить две реплики в “Камо грядеши”. Они назвали сына Дэвидом. В пятнадцать лет Дэвид мечтал стать рок-звездой. И не он один. Рок-звезды, куда богаче гендиректоров предприятий и банкиров, умудрялись сохранять имидж бунтарей. Все женщины их хотели, все мужчины им завидовали – молодые, красивые, знаменитые рок-звезды олицетворяли собой абсолютную вершину социальной иерархии. Ничто в истории человечества со времен обожествления фараонов в Древнем Египте не могло сравниться с тем культом, в который молодые европейцы и американцы возвели рок-звезд. Благодаря своей внешности Дэвид обладал всеми нужными качествами: сногсшибательная красота, одновременно животная и дьявольская; мужественное, но поразительно утонченное лицо; длинные, густые, слегка вьющиеся черные волосы; большие темно-синие глаза.
Воспользовавшись связями отца, Дэвид записал свой первый сингл в возрасте семнадцати лет и с треском провалился. Правда, сингл вышел в том же году, что и Sgt Pepper’s, Days of Future Passed и много еще чего. Джими Хендрикс, Rolling Stones и Doors находились на вершине популярности; Нил Янг только начинал записываться, а на Брайана Уилсона все еще возлагали большие надежды. В те годы не нашлось места для достойного, но не слишком креативного басиста. Дэвид упорствовал, сменил четыре группы, пробовал разные варианты; через три года после отъезда отца он тоже решил попытать счастья в Европе. Он быстро устроился в клуб на Лазурном Берегу, с этим проблем не возникло; девчонки каждый вечер ждали его в гримерке, с ними тоже не было проблем. Но никто ни в одном из лейблов даже не обратил внимания на его демо.
К тому времени, когда Дэвид познакомился с Аннабель, он успел уже переспать с пятью сотнями женщин, но он не помнил, чтобы хоть одна из них отличалась такой изысканной грацией. Аннабель, в свою очередь, увлеклась им, как и все ее предшественницы. Несколько дней она поупиралась, но через неделю после приезда все же сдалась. Человек тридцать танцевали на площадке за домом; ночь стояла теплая и звездная. На Аннабель была белая юбка и короткая футболка с нарисованным солнцем. Дэвид танцевал вплотную к ней, иногда лихо вращал ее по всем правилам рок-н-ролла. Они танцевали без устали уже больше часа под ритмы бубна, то быстрые, то медленные. Брюно стоял неподвижно, прислонившись к дереву, и с тяжелым сердцем внимательно следил за ними, все время начеку. Мишель то возникал на границе светового пятна, то исчезал во тьме. Вдруг он оказался совсем рядом, метрах в пяти от него. Брюно увидел, как Аннабель, отойдя от танцующих, застыла прямо перед ним, и отчетливо услышал ее вопрос: “Потанцуем?”; лицо у нее при этом было ужасно печальное. Мишель отклонил приглашение каким-то невероятно медленным жестом, так бы двигалось, наверное, доисторическое животное, недавно возвращенное к жизни. Аннабель постояла перед ним как вкопанная секунд пять – десять, затем развернулась и пошла танцевать. Дэвид обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Она положила руку ему на плечо. Брюно снова посмотрел на Мишеля, ему показалось, что по его лицу бродит улыбка; он опустил глаза. Когда он поднял голову, Мишель уже исчез. Аннабель танцевала в объятиях Дэвида; их губы сблизились.
Лежа в палатке, Мишель ждал рассвета. Под утро разразилась страшная гроза, и он с удивлением обнаружил, что ему страшновато. Потом небо успокоилось, и заладил неторопливый, нудный дождь. Капли с глухим звуком ударялись о ткань палатки в нескольких сантиметрах от его лица, но он был надежно защищен от них. У него вдруг возникло предчувствие, что вся его жизнь будет похожа на это вот мгновение. Он испытает свойственные человеку эмоции или очень близкие к ним; другие изведают счастье и отчаяние, но его эти чувства никогда не коснутся впрямую, не растревожат его. Несколько раз за вечер Аннабель, не прекращая танцевать, смотрела в его сторону. Он попытался сдвинуться с места, но не смог; им овладело отчетливое ощущение, что он погружается в ледяную воду. А повсюду царило необычайное спокойствие. Ему чудилось, что от мира его отделяют несколько сантиметров пустоты, образующей вокруг него что-то вроде брони или панциря.
15
На следующее утро Мишеля в палатке не оказалось. Все его вещи исчезли, но он оставил записку: “Не волнуйтесь”, – и все.
Брюно уехал через неделю. Садясь в поезд, он понял, что за время пребывания тут он даже не попытался кого-нибудь закадрить, а в конце уже ни с кем и не заговаривал.
В конце августа Аннабель обнаружила, что у нее задержка. И сразу приняла решение. Проблем не возникло: отец Дэвида знал одного врача в Марселе, ярого поборника семейного планирования. Лоран, мужик лет тридцати с рыжими усиками, оказался энтузиастом своего дела. Он настоял на том, чтобы она обращалась к нему по имени, просто Лоран. Он показал ей всякие инструменты и объяснил, как выполняется аспирация и выскабливание. Он всегда старался наладить с клиентками демократичный диалог и относился к ним скорее как к подружкам. Он с самого начала поддерживал борьбу женщин за свои права, но, по его мнению, еще многое предстояло сделать. Операцию назначили на следующий день, расходы взяла на себя ассоциация “Планирование семьи”.