льно отказавшись при этом от идеи подспудной реальности. Естественно, что именно последний вариант и пришелся по душе большинству ученых.
Первый отчет об опытах Аспе появился в 48-м номере Physical Review под названием Experimental realization of Einstein-Podolsky-Rosen Gedankexperiment: a new violation of Bell’s inequalities. Джерзински был соавтором статьи. Через несколько дней к нему зашел Деплешен. Сорокатрехлетний Деплешен возглавлял Институт молекулярной биологии НЦНИ в Жифсюр-Иветт. Он все больше утверждался во мнении, что в механизме генных мутаций от них ускользает что-то фундаментальное, и это что-то, вероятно, связано с более глубинными процессами, происходящими на атомарном уровне.
Их первая встреча состоялась в комнате Мишеля в университетском общежитии. Деплешена не удивили унылость и аскетизм обстановки: чего-то в этом роде он и ожидал. Разговор затянулся до поздней ночи. Конечность перечня фундаментальных химических элементов, напомнил Деплешен, и навел Нильса Бора на самые первые размышления на эту тему еще в десятых годах прошлого века. Планетарная теория атома, основанная на электромагнитных и гравитационных полях, должна была бы, по идее, привести к бесконечному числу решений, к бесконечному числу возможных химических элементов. Однако вселенная состоит всего из сотни элементов или около того; этот список фиксирован и неизменен.
Такая ситуация, глубоко аномальная с точки зрения классических теорий электромагнетизма и уравнений Максвелла, должна была, снова напомнил Деплешен, неминуемо привести к созданию квантовой механики. Биология, по его мнению, сегодня находится в аналогичной ситуации. Существование во всем животном и растительном мире идентичных макромолекул и неизменных клеточных ультраструктур нельзя, на его взгляд, объяснить строгими ограничениями классической химии. Тем или иным образом – каким именно, пока что установить не удалось – квантовый уровень должен быть непосредственно задействован в законах, управляющих биологическими явлениями. И тут перед ними открывалась совершенно неизведанная область исследований.
В тот первый вечер Деплешен был поражен широтой мысли и сдержанностью своего юного собеседника. Он пригласил его прийти к нему на ужин в следующую субботу, он жил на улице Политехнической школы. К ним присоединится один его коллега, биохимик, автор работ об обратных транскриптазах.
Мишель, придя к Деплешену, почувствовал себя в декорациях какого-то фильма. Мебель из светлого дерева, терракотовая плитка на полу, афганские килимы, репродукции Матисса… До сих пор он только догадывался о существовании этой обеспеченной, интеллигентской среды с ее утонченным, взыскательным вкусом; теперь он мог домыслить и все остальное: семейное поместье в Бретани, возможно, деревенский домик в Любероне. Ну и квинтеты Бартока до кучи. – мельком подумал он и приступил к закускам. К ужину подали шампанское; на десерт – ягодную шарлотку, к которой полагалось превосходное полусухое розовое вино. Тут Деплешен и изложил ему свой план: он добьется создания для него места в своем отделе; Мишелю придется немного подтянуть биохимию, но все может получиться достаточно быстро. Он же станет научным руководителем его докторской; после защиты Мишель получит право претендовать на постоянное место.
Мишель взглянул на камин – там, в самом центре, стояла небольшая кхмерская статуэтка, отличавшаяся поразительной чистотой линий; она изображала Будду, берущего Землю в свидетели. Он откашлялся и принял предложение.
В последующее десятилетие благодаря существенному техническому прогрессу и использованию радиоактивных маркеров удалось накопить значительное количество результатов. И все же, размышлял сегодня Джерзински, в отношении теоретических вопросов, поднятых Деплешеном на их первой встрече, они не продвинулись ни на йоту.
Среди ночи его снова заинтриговали марсианские бактерии; он отыскал в интернете десятка полтора сообщений, в большинстве своем из американских университетов. Аденин, гуанин, тимин и цитозин обнаружены там в нормальных пропорциях. От нечего делать он зашел на сайт Энн-Арбора; они выложили материал на тему старения. Алисия Марсия-Коэльо представила доказательства потери кодирующих последовательностей ДНК при многократном делении фибробластов, выделенных из гладких мышц. В этом тоже не было ничего удивительного. Знал он эту Алисию: именно она лишила его девственности десять лет назад, после пьянки на конференции генетиков в Балтиморе. Она так набралась, что не смогла даже помочь ему снять с нее лифчик. Пришлось попотеть, он еле справился; она только что рассталась с мужем, призналась Алисия, пока он сражался с застежкой. Потом все прошло нормально; он удивился, что ему удалось возбудиться и кончить во влагалище ученой дамы, не испытав при этом ни малейшего удовольствия.
5
Как и Брюно, многим летним посетителям “Пространства возможностей” было в районе сорока; многие, как и он, работали в социальной сфере или в сфере образования, так что статус госслужащего защищал их от бедности. Практически все они были скорее левыми; практически все они жили в одиночестве, как правило после развода. Короче говоря, он оказался здесь довольно типичным постояльцем и через несколько дней понял, что чувствует себя чуть менее погано, чем обычно. Мистические сучки, совершенно невыносимые за завтраком, снова превращались в женщин в час аперитива, вступая в безнадежное соревнование с другими женщинами, помоложе. Смерть – великий уравнитель. Так, в среду после обеда, он познакомился с Катрин, бывшей феминисткой под пятьдесят, с темными волосами в мелких кудряшках и смуглой кожей; наверное, в двадцать лет она была чудо как хороша. Грудь еще держится на плаву, отметил он, сидя у бассейна, но уж очень у нее толстая жопа. Катрин перепрофилировалась, увлекшись египетской символикой, солнечными таро и проч. Брюно спустил трусы в тот момент, когда она заговорила о боге Анубисе; он как чувствовал, что эрекция ее не шокирует и, возможно, между ними завяжется дружба. К сожалению, эрекции не произошло. Она не разжимала ног, скрывая жировые складки в промежности; расстались они довольно холодно.
В тот же вечер перед ужином с ним заговорил некий Пьер-Луи. Он представился преподавателем математики; и правда, вид у него был соответствующий. Брюно заприметил его два дня назад на вечере творческих фантазий; он разыграл скетч на тему арифметического доказательства, которое движется по замкнутому кругу, – типа комедия абсурда, только совсем не смешная. Он с бешеной скоростью писал что-то на белой маркерной доске “Велледа”, иногда внезапно замирая; его большой лысый череп сморщивался от напряженных раздумий, брови взлетали вверх в как бы забавной гримасе; он застывал на несколько секунд с маркером в руке, затем снова принимался писать и все пуще заикался. В конце сценки пять-шесть человек ему зааплодировали, скорее из жалости. Он густо покраснел; вот, собственно, и все.
В последующие дни Брюно несколько раз удавалось от него сбежать. Обычно он носил шляпу-боб. Он был худой и очень высокий, не менее метра девяносто, но с брюшком, прелюбопытное зрелище являло собой его брюшко, когда он шел по доске для прыжков в воду. На вид ему было лет сорок пять.
В тот вечер Брюно снова быстро слинял, воспользовавшись тем, что долговязый придурок пустился вместе с остальными в какие-то импровизированные африканские танцы, и поднялся по склону в сторону общей столовой. Рядом с бывшей феминисткой оказалось свободное место, напротив нее сидела ее товарка-символистка. Он едва успел приступить к тушеному тофу, как в конце ряда столиков появился ПьерЛуи; он аж просиял от радости, заметив свободное место напротив Брюно. Последний не сразу заметил, что тот к нему обращается; ну а что, он сильно заикался, а обе дурынды пронзительно повизгивали. И тебе реинкарнация Осириса, и египетские марионетки… они не обращали на них абсолютно никакого внимания. Через некоторое время Брюно понял, что этот обормот интересуется его профессиональными занятиями.
– Да так, не бог весть что. – ушел он от ответа; ему хотелось говорить о чем угодно, кроме французской системы образования.
Этот ужин начал действовать ему на нервы, и он встал, чтобы выйти покурить. На его беду, в тот же момент обе символистки, не удостоив их взглядом, поднялись из-за стола, виляя задницами, из-за чего, вероятно, и произошел досадный инцидент.
Брюно находился уже метрах в десяти от стола, когда до него донеслось какое-то жуткое шипение или скорее даже хрип, что-то высокочастотное, поистине нечеловеческое. Он обернулся: Пьер-Луи, красный как рак, стоял сжав кулаки. Одним махом, без разбега, он вскочил обеими ногами на стол. Он глубоко вздохнул, и шипящий звук, вырывавшийся у него из его груди, прервался. Затем он принялся ходить туда-сюда по столу, со всей силы колотя себя кулаками по голове, вокруг него кувыркались тарелки и стаканы; он лягался во все стороны, громко повторяя: “Вы не имеете права! Вы не имеете права так со мной обращаться!” В кои-то веки он не заикался. Потребовалось пять человек, чтобы с ним совладать. Позже вечером его положили в психиатрическую клинику в Ангулеме.
Брюно внезапно проснулся около трех часов и вылез из палатки; с него градом лил пот. В кемпинге было тихо; под полной луной слышалось монотонное пение древесных лягушек. Он сел на берегу пруда в ожидании завтрака. Перед самым рассветом стало прохладно. Утренние мастерские начинались в десять. В четверть десятого он направился к пирамиде. Потоптался перед дверью в писательскую мастерскую, затем спустился на этаж ниже. Секунд двадцать он разбирался в программе студии акварели, затем поднялся на несколько ступенек. Лестница состояла из прямых пролетов, разделенных короткими закругленными площадками. Ширина ступеней в каждом марше то увеличивалась, то шла на убыль. Последняя ступень была шире всех остальных. На нее он и сел. И прислонился к стене. Ему стало хорошо.
Редкие минуты счастья, выпадавшие ему в школьные годы, Брюно проводил вот так, сидя на ступеньке между двумя этажами, сразу после начала уроков. Спокойно прислонившись к стене, на равном расстоянии от лестничных площадок, он ждал, полузакрыв или широко открыв глаза. Конечно, если кто-нибудь проходил мимо, он нехотя вставал, подхватывал портфель и бодро шагал в сторону класса, где шел урок. Но часто никто так и не появлялся, все было тихо; и вот тогда, на этих выложенных серой плиткой ступенях, медленно, словно урывками, почти украдкой (он уже опоздал на урок истории, а физика еще не началась), он воспарял душой.