Брюно уже сложил палатку, отнес вещи в машину; последнюю ночь он провел в ее трейлере. Утром он попытался войти в нее, но на этот раз потерпел неудачу. Он разволновался, занервничал.
– Кончи на меня, – попросила она. Она размазала сперму по лицу и груди. – Заезжай ко мне, – сказала она, когда он выходил.
Он обещал, что заедет. Была суббота, первое августа.
9
Вопреки обыкновению, Брюно поехал по проселочным дорогам. Не доезжая до Партене, он ненадолго остановился. Ему надо было подумать; да, но о чем, собственно? Он припарковался посреди унылого, тихого пейзажа, возле канала с почти стоячей водой. Там то ли росли, то ли гнили водные растения, поди разбери. Тишину нарушали невнятные потрескивания – должно быть насекомые. Он растянулся на травянистом склоне и понял, что течение все же есть, совсем слабое: канал медленно катил свои воды к югу. Лягушек не наблюдалось.
В октябре 1975 года, перед самым началом занятий в университете, Брюно переехал в однокомнатную квартиру, купленную для него отцом; он тогда подумал, что у него образуется новая жизнь. Но быстро разуверился в этом. Правда, на филфаке в Сансье учились девушки, много девушек, но все они, похоже, были заняты или, по крайней мере, явно не жаждали, чтобы ими занимался он. Он ходил на все семинары и лекции в надежде с кем-нибудь познакомиться и вскоре стал хорошо учиться. В кафетерии он видел девушек, слышал их болтовню: они тусовались, встречались с друзьями, приглашали друг друга на вечеринки. Брюно начал много есть. Со временем у него даже выработался особый гастрономический маршрут по бульвару Сен-Мишель. Для затравки он покупал хот-дог на углу улицы Гей-Люссака, затем, чуть дальше, заказывал пиццу, иногда греческий сэндвич. В “Макдоналдсе” на перекрестке с Сен-Жерменом съедал несколько чизбургеров, запивая их кока-колой и банановым милкшейком; затем, пошатываясь, шел по улице де ла Арп и завершал свой путь в тунисских кондитерских. По дороге домой заходил в “Латен”, там можно было в один присест посмотреть два порнофильма. Иногда он торчал перед кинотеатром аж полчаса, делая вид, что изучает маршруты автобусов, в тщетной надежде увидеть входящую женщину или парочку. Чаще всего он все-таки покупал билет: в зале ему сразу становилось легче – билетерша проявляла чудеса такта. Мужчины садились поодаль друг от друга, между ними всегда оставалось несколько свободных мест. Он тихо дрочил, смотря “Похотливых медичек”, “Автостопщицу без трусов”, “Училку с раздвинутыми ногами”, “Сосок” и многие другие фильмы. Единственный неловкий момент возникал на выходе: он попадал прямо на бульвар Сен-Мишель и вполне мог столкнуться нос к носу с какой-нибудь однокурсницей. Обычно он дожидался, пока кто-нибудь встанет, и шел почти вплотную следом, делая вид, что случайно зашел на порнуху с приятелем – все не так унизительно. Домой он возвращался около полуночи и читал Шатобриана и Руссо.
Пару раз в неделю Брюно решал начать новую жизнь, придать ей кардинально иное направление. Вот как он за это брался: для начала раздевался догола и смотрел на себя в зеркало – главное, считал он, дойти до крайней степени самоуничижения, в полной мере осознать всю мерзость своего выпирающего живота, брылей, отвисшей задницы. Затем гасил везде свет. Он стоял прямо, ноги вместе, руки скрещены на груди, и чуть наклонял голову вперед, для пущего самопогружения. После чего делал медленный глубокий вдох, надувая до предела свой отвратительный живот, и так же медленно выдыхал, мысленно произнося какое-нибудь число. Все числа одинаково важны, концентрация не должна ослабевать, но самые важные из них – это четыре, восемь и, конечно, шестнадцать, самое последнее. Когда, досчитав до шестнадцати, он снова встанет и со всей силы выдохнет, то превратится в принципиально нового человека, готового наконец жить, вливаться в поток бытия. Отныне ему будут чужды чувства страха и стыда, он будет нормально питаться и нормально вести себя с девушками. “Сегодня первый день твоей оставшейся жизни”.
Этот ритуал никак не отразился на его самооценке, но зато мог пригодиться в борьбе с булимией: ему удавалось порой продержаться целых два дня, прежде чем у него случался рецидив. Он объяснял эти неудачи недостатком концентрации, но немного погодя надежда возвращалась к нему. Он ведь еще так молод.
Однажды вечером, выходя из южнотунисской кондитерской, он столкнулся с Анник. Он не видел ее с момента их краткой встречи летом 1974-го. Она еще больше подурнела и теперь явно страдала от ожирения. За квадратными очками в черной оправе, подчеркивавшей нездоровую белизну кожи, ее карие глазки казались совсем маленькими. Они выпили кофе, оба чувствовали себя неловко. Она тоже училась на филфаке в Сорбонне и снимала неподалеку комнату, выходившую окнами на Сен-Мишель. Прощаясь, она оставила ему свой номер телефона.
В течение последующих недель он несколько раз забегал к ней. Она так стеснялась своей внешности, что отказывалась раздеваться, но в первый же вечер предложила сделать ему минет под тем предлогом, что не принимает противозачаточные, – о своем теле она не сказала ни слова. “Честно, мне так больше нравится…” Она не вела светскую жизнь и по вечерам сидела дома. Заваривала себе травяной чай, пробовала соблюдать диету, но ничего не помогало. Несколько раз Брюно пытался снять с нее брюки, она съеживалась, молча и грубо отпихивала его. В конце концов он сдавался и вынимал член. Она сосала его быстро, чересчур энергично, и он кончал ей в рот. Иногда они разговаривали об учебе, но недолго, обычно он спешил уйти. Она и правда была ужасно некрасивая, и он вряд ли мог представить себя с ней на улице, в ресторане или в очереди в кинотеатр. Он нажирался до рвоты тунисскими сластями; поднимался к ней, она делала ему минет, он уходил. Ну, так оно и лучше.
В тот вечер, когда умерла Анник, погода стояла очень теплая. Был еще только конец марта, а в воздухе уже чувствовалась весна. В своей любимой кондитерской Брюно купил длинную “сигару” с миндальной начинкой и спустился к Сене. Голос из громкоговорителей на прогулочном кораблике раздавался далеко вокруг, отдаваясь эхом от стен Нотр-Дама. Он дожевал липкий, покрытый медом рулетик и снова ощутил острое отвращение к себе. А что, это идея, подумал он, попробовать прямо здесь, в центре Парижа, среди людей и вещей. Глаза закрыты, пятки вместе, руки скрещены на груди. Медленно, но решительно, в состоянии крайней сосредоточенности он начал считать. На магической цифре шестнадцать открыл глаза и распрямился. Кораблик исчез, набережная опустела. Было все так же тепло.
Перед домом Анник собралась толпа, которую сдерживали двое полицейских. Он подошел. Тело Анник, разбившись о землю, как-то странно искривилось. Сломанные руки, словно два придатка, обхватили голову, вокруг разбитого лица растеклась лужа крови; перед самым ударом она, видимо инстинктивно защищаясь напоследок, закрыла голову руками.
– Прыгнула с восьмого этажа. Смерть была мгновенной… – со странным удовлетворением произнесла женщина рядом с ним. В эту минуту подъехала машина скорой помощи, из нее вышли двое мужчин с носилками. Когда они подняли тело, он увидел раздробленный череп и отвернулся. Машина уехала, завывая сиренами. Так закончилась первая любовь Брюно.
Лето семьдесят шестого можно считать, пожалуй, самым мучительным периодом его жизни: ему недавно исполнилось двадцать лет. Стояла дикая жара, и даже ночь не приносила желанной прохлады; в этом отношении лето семьдесят шестого вошло в историю. Девушки ходили в коротких прозрачных платьях, которые, пропитавшись потом, липли к телу. Он слонялся по улицам целые дни напролет с выпученными от похоти глазами. Вставал по ночам, шел пешком через весь Париж, останавливался на террасах кафе, караулил у входа в дискотеки. Танцевать он не умел. У него был постоянный стояк. Ему казалось, что у него между ног болтается кусок мяса, сочащийся, гниющий, кишащий червями. Он пытался заговаривать с девушками на улице, но ничего кроме оскорблений в ответ не получал. По ночам он смотрел на себя в зеркало. Мокрые от пота волосы спереди уже поредели, под легкой рубашкой угадывались складки живота. Он стал завсегдатаем секс-шопов и пип-шоу, но все зря, они только усугубляли его страдания. Впервые он прибег к услугам проституток.
В 1974–1975 годах в западном обществе произошел едва уловимый, но окончательный поворот, подумал Брюно. Он так и лежал на травянистом склоне у канала, подложив под голову свернутую полотняную куртку. Он сорвал пучок травы, почувствовал ее влажную шероховатость. В те годы, когда он безуспешно пытался приноровиться к жизни, западное общество скатывалось к чему-то совсем мрачному. Летом 1976-го стало очевидно, что все это закончится очень плохо. Физическое насилие, наиболее совершенное проявление индивидуации личности, вновь появится на Западе вслед за вожделением.
10. Джулиан и Олдос
Когда возникает необходимость изменить или обновить фундаментальную доктрину, поколения, которым выпадает жить в эту пору, остаются, как правило, чуждыми, а зачастую и прямо враждебными ей.
Около полудня Брюно сел в машину и отправился в Партене. В итоге он решил все же ехать по трассе. Из телефонной будки он позвонил брату, тот сразу же взял трубку. Он возвращается в Париж и хотел бы встретиться с ним прямо сегодня вечером. Завтра не получится, он забирает сына. Но сегодня – да, и ему это очень важно. Мишель отреагировал весьма сдержанно. “Ну, давай…” – сказал он после долгой паузы. Он, как и многие, считал отвратительной тенденцию к атомизации общества, прекрасно описанную социологами и экспертами. Он, как и многие, считал, что надо сохранять хоть какие-то семейные узы, даже если ради этого придется немного поскучать. Поэтому уже долгие годы он заставлял себя встречать Рождество у тети Мари-Терезы, которая вместе со своим милым, почти оглохшим мужем поселилась на старости лет в загородном домике в Ренси. Его дядя всегда голосовал за коммунисто