в и отказывался ходить на полночную мессу, по поводу чего всякий раз устраивал хай. Мишель слушал, как старик, попивая ликер из горечавки, рассуждает об эмансипации рабочих, и время от времени выкрикивал ему в ответ какую-нибудь банальность. Потом приходили гости, в том числе кузина Брижит. Брижит ему нравилась, он желал ей счастья, но с таким кретином мужем оно вряд ли выпадет на ее долю. Муж работал медицинским представителем в компании “Байер” и изменял жене при каждом удобном случае, а поскольку он был красив и много разъезжал, то случай то и дело подворачивался. С каждым годом лицо Брижит увядало все больше.
В 1990-м Мишель решил положить конец ежегодным визитам; но оставался еще Брюно. Семейные отношения длятся несколько лет, иногда несколько десятилетий, фактически они длятся гораздо дольше, чем все остальные, а потом в конце концов угасают и они.
Брюно появился около девяти вечера, уже немного навеселе, он желал пофилософствовать.
– Меня всегда поражала, – начал он, не успев даже сесть, – необыкновенная точность предсказаний Олдоса Хаксли в “Дивном новом мире”. Подумать только, он написал его в 1932 году, уму непостижимо. С тех пор западное общество тщетно пытается соответствовать этому образцу. Все более точный контроль над рождаемостью рано или поздно приведет к полному ее отрыву от секса и к воспроизводству человеческого вида в лабораториях, в условиях максимальной безопасности и генетической надежности. Следом исчезнут семейные отношения, понятия отцовства и родственных связей. Благодаря прогрессу фармакологии сотрется разница в возрасте. В мире, описанном Хаксли, занятия, внешний вид и желания шестидесятилетних мужчин и двадцатилетних юношей ничем не отличаются. Позже, когда бороться со старением становится невозможно, человек прекращает свое существование путем добровольной эвтаназии – незаметно, быстро, без излишнего драматизма. Общество, описанное в “Дивном новом мире”, – счастливое общество, избавившееся от трагедий и чрезмерных эмоций. В нем царит тотальная сексуальная свобода, на пути к самореализации и удовольствию не осталось никаких препон. Случаются еще порой краткие мгновения депрессии, печали и сомнений, но с этим легко справиться при помощи медикаментозного лечения, поскольку химия добилась существенных успехов в области антидепрессантов и анксиолитиков. “Дозу влей – и нет соплей”. Вот к такому миру мы сегодня стремимся, в таком мире хотим сегодня жить.
Я прекрасно понимаю, – продолжал Брюно, отметая взмахом руки невысказанные пока возражения Мишеля, – что вселенную Хаксли принято описывать как тоталитарный кошмар, что эту книгу пытаются выдать за яростное обличение; это чистой воды лицемерие. “Дивный новый мир” во всех отношениях – будь то генетический контроль, сексуальная свобода, борьба со старением или цивилизация досуга – просто рай, как мы себе его представляем, именно тот мир, которого мы пытаемся достичь, пока безуспешно. Единственное, что сегодня несколько противоречит нашей эгалитарной – точнее, меритократической – системе ценностей, – это разделение общества на касты, каждая из которых выполняет определенные работы в соответствии со своей генетической природой. Но это именно что один-единственный пункт, в котором Хаксли оказался плохим пророком; один-единственный пункт, ставший практически бесполезным с развитием роботизации и машинного производства. Олдос Хаксли, несомненно, очень плохой писатель: у него тяжелые и неуклюжие фразы, пресные, лишенные жизни персонажи. Но он интуитивно предугадал – и это самое важное, – что эволюция человеческих обществ на протяжении нескольких столетий была и будет все в большей степени определяться исключительно научно-техническим прогрессом. Возможно, ему также не хватало тонкости, психологизма, собственного стиля, но это ерунда по сравнению с меткостью его изначального интуитивного прозрения. Он первым среди писателей, в том числе писателей-фантастов, понял, что после физики главной станет биология.
Брюно сделал паузу и заметил наконец, что его брат немного похудел; он выглядел усталым, озабоченным, каким-то безучастным. Вообще-то последние несколько дней он даже за покупками не выходил. В отличие от прошлых лет, у “Монопри” толклось много нищих и продавцов газет, хотя в разгар лета бедность угнетает не так сильно. А что, если война? – задавался вопросом Мишель, наблюдая в большое окно за медленными передвижениями бомжей. А когда разразится война? Каким будет начало нового учебного года? Брюно подлил себе вина; он уже проголодался и немного удивился, услышав утомленный голос брата:
– Родные Хаксли были известными английскими биологами. Его дед дружил с Дарвином и много писал в защиту эволюционной теории. Его отец и брат Джулиан тоже были знаменитыми биологами. Типичные английские интеллектуалы, прагматичные, либеральные скептики; эта традиция, основанная на наблюдении и экспериментальном методе, во многом отличается от французского Просвещения. Всю свою юность Хаксли имел возможность общаться с экономистами, юристами и прежде всего с учеными, бывавшими у них дома по приглашению отца. Среди писателей своего поколения он, безусловно, единственный, кто смог предвидеть грядущий прогресс биологии. Но все это произошло бы гораздо быстрее, если бы не нацизм. Нацистская идеология успешно дискредитировала идеи евгеники и улучшения расы; потребовалось несколько десятилетий, чтобы к ним вернуться. – Мишель встал и достал с полки книгу. – Это “Что я смею думать” Джулиана Хаксли, старшего брата Олдоса, этот труд вышел в 1931 году, за год до “Дивного нового мира”. Его брат использует в романе все высказанные им идеи о генетическом контроле и улучшении видов, в том числе человеческого. Он откровенно преподносит их как желанную цель, к которой мы должны стремиться. – Мишель сел и утер лоб. – После войны, в 1946 году, Джулиана Хаксли назначают генеральным директором только что созданной ЮНЕСКО. В “Возвращении в дивный новый мир” его брат пытается представить свою первую книгу как обличение, как сатиру. Олдос Хаксли становится одним из вдохновителей движения хиппи. Он всегда выступал за полную сексуальную свободу и сыграл роль первопроходца в употреблении психоделических препаратов. Все основатели Эсалена знали его и находились под влиянием его идей. Позднее идеологи нью-эйдж переняли основополагающие темы Эсалена. Олдос Хаксли, по сути, один из самых влиятельных мыслителей века.
Они пошли поесть в ресторан на углу, где предлагалось китайское фондю на двоих за 270 франков. Мишель уже три дня не выходил из дому.
– Я сегодня ничего не ел, – с легким удивлением заметил он, все еще держа в руках книгу. – Свой последний роман, “Остров”, Хаксли опубликовал в 1962-м, – продолжал он, помешивая клейкий рис. – Действие происходит на райском тропическом острове – растительность и ландшафты навеяны, вероятно, Шри-Ланкой. На этом острове, вдали от великих торговых путей двадцатого века, сформировалась самобытная цивилизация, высокоразвитая технологически и в то же время бережно относящаяся к природе: мирная, полностью освободившаяся от семейных неврозов и иудео-христианских запретов. Нагота там естественна, сладострастие и любовь в порядке вещей. Роман вполне себе заурядный, но читается легко. Он оказал огромное влияние на хиппи, а через них – на адептов нью-эйдж. Если присмотреться, то гармоничные сообщества, описанные в “Острове” и в “Дивном новом мире”, имеют много общего. Не исключено, что сам Хаксли, будучи уже, возможно, в маразме, не осознавал этого сходства, но общество, описанное в “Острове”, так же близко к “Дивному новому миру”, как либертарианское общество хиппи – к либеральному буржуазному обществу, точнее, к его шведской социал-демократической разновидности. – Он сделал паузу, обмакнул тигровую креветку в острый соус и отложил палочки. – Олдос Хаксли, как и его брат, был оптимистом… – сказал он наконец с некоторым даже отвращением. – Самыми важными последствиями метафизической мутации, породившей материализм и современную науку, стали рационализм и индивидуализм. Ошибка Хаксли заключается в том, что он неверно проанализировал соотношение сил между ними. В частности, его ошибка в том, что он недооценил рост индивидуализма, вызванный обостренным осознанием смерти. Индивидуализм порождает свободу, чувство собственного “я”, потребность выделиться на общем фоне и ощутить превосходство над другими. В рациональном обществе, подобном тому, что описано в “Дивном новом мире”, эту борьбу удается ослабить. Экономическая конкуренция, метафора господства над пространством, теряет актуальность в обществе изобилия, где экономика строго регламентирована. Сексуальная конкуренция, метафора господства над временем посредством деторождения, теряет актуальность в обществе, где секс и деторождение окончательно разделены; но Хаксли забывает принять во внимание индивидуализм. Он не сумел понять, что секс, будучи отделен от деторождения, существует не столько как принцип получения удовольствия, сколько как основа нарциссической дифференциации; то же самое можно сказать и о стремлении разбогатеть. Почему шведская социал-демократическая модель так и не смогла победить либеральную модель? Почему ее даже не опробовали в области сексуального удовлетворения? Потому что метафизическая мутация, произведенная современной наукой, влечет за собой индивидуацию, тщеславие, ненависть и желание. Желание – в отличие от удовольствия – уже само по себе источник страдания, ненависти и несчастья. Все философы – не только буддисты, не только христиане, но все уважающие себя философы – это знали и этому учили. Что касается утопистов от Платона до Хаксли и Фурье, то они предлагают свое решение – заглушить желание и связанные с ним муки, организовав немедленное его удовлетворение. Эротически-рекламное общество, в котором живем мы, стремится, напротив, организовать желание, раздуть желание до невиданных масштабов, удерживая при этом его удовлетворение в сфере частной жизни. Чтобы такое общество функционировало, чтобы конкуренция не ослабевала, желание должно расти, распространяться и пожирать жизнь человека. – Он в изнеможении вытер лоб; к еде он так и не притронулся.