– В принципе, – продолжала Кристиана, – это просто совпадение, и ничего невероятного в нем нет. Мои мудаки родаки принадлежали к либертарианской, отчасти битнической тусовке пятидесятых, как, собственно, и твоя мать. Возможно, они были знакомы, но у меня нет никакого желания это выяснять. Я презираю этих людей, даже, наверное, ненавижу их. Они олицетворяют зло, они породили зло, и я-то знаю, о чем говорю. Я очень хорошо помню то лето 76-го. Ди Меола умер через две недели после моего приезда; у него была терминальная стадия рака, и, судя по всему, его уже ничто не интересовало. Это, правда, не помешало ему ко мне приставать, я была тогда очень ничего себе, но он особо не упорствовал, думаю, он уже страдал физически. Двадцать лет он строил из себя мудрого старца, играл в духовную инициацию и т. д., лишь бы уложить к себе в койку побольше телок. Надо признать, что он выдержал этот образ до самого конца. Через две недели после моего приезда он принял какой-то яд, не слишком сильный, он подействовал через несколько часов; за оставшееся ему время он по очереди принял всех, кто находился в тот момент в его поместье, проведя с каждым по несколько минут, типа “смерть Сократа”, ну сам понимаешь. Он вещал, кстати, в том числе о Платоне, а также об Упанишадах и Лао-цзы, цирк да и только. Еще он много говорил об Олдосе Хаксли, не преминув напомнить, что был с ним знаком, пересказывал вкратце их беседы; он, наверное, немного приукрасил, не знаю, но, в конце концов, человек умирал. Когда подошла моя очередь, я очень разволновалась, но он просто попросил меня расстегнуть блузку. Он посмотрел на мою грудь, потом попытался что-то сказать, я не совсем поняла что, он уже еле языком ворочал. Вдруг он приподнялся и протянул ко мне руки. Я не протестовала. Он на мгновение уткнулся лицом мне в грудь и снова рухнул в кресло. У него сильно дрожали руки. Он кивком попросил меня уйти. В его взгляде я не увидела никакой духовной инициации, никакой мудрости; в его взгляде читался только страх.
Он умер до наступления ночи. По его желанию на вершине холма разложили погребальный костер. Мы собрали хворост, и церемония началась. Дэвид сам запалил погребальный костер отца, глаза его сверкали странным блеском. Я ничего о нем не знала, кроме того, что он рок-музыкант; с ним были довольно стремные ребята, татуированные американские байкеры, все сплошь в коже. Я пришла с подругой, и когда стемнело, нам стало как-то не по себе.
Перед костром поставили несколько тамтамов, и музыканты начали отбивать медленный рокочущий ритм. Все пошли танцевать, костер разгорался все жарче, и, как обычно, они стали раздеваться.
По идее, для кремации требуются благовония и сандаловое дерево. За неимением лучшего мы набрали опавшие ветки, вероятно, вперемешку с местными травами – тимьяном, розмарином и чабром, – так что примерно через полчаса сильно запахло барбекю. Что не преминул отметить один из друзей Дэвида – толстяк в кожаной жилетке, с длинными сальными волосами, спереди у него не хватало зубов. Другой, какой-то невнятный хипарь, объяснил, что у многих примитивных племен пожирание умершего вождя считалось важнейшим обрядом единения. Щербатый кивнул и захихикал; Дэвид подошел к ним, и они стали что-то обсуждать, он был полностью обнажен, и в отблесках пламени его тело выглядело просто великолепно – кажется, он занимался бодибилдингом. Я почувствовала, что так и до беды недалеко, и поспешила уйти спать.
Вскоре разразилась гроза. Не знаю, зачем я встала и вернулась к костру. Там под дождем танцевали еще человек тридцать, совершенно голые. Какой-то парень грубо схватил меня за плечи и потащил к костру, чтобы заставить посмотреть на то, что осталось от тела. Я увидела череп с глазницами. Плоть сгорела не до конца и, перемешавшись с землей, превратилась в кучку грязи. Я закричала, он отпустил меня, и мне удалось убежать. На следующий день мы с подругой уехали. Больше я об этих людях ничего не слышала.
– Ты не читала статью в “Пари-Матч”?
– Нет… – Кристиана явно удивилась; Брюно замолчал и заказал два кофе, прежде чем продолжить. С годами у него сформировался циничный, жестокий, типично мужской взгляд на мир. Вселенная представлялась ему замкнутым пространством, кишащим всяким-разным зверьем; его окружало непроницаемое, жесткое кольцо горизонта, ясно различимого, но недоступного – горизонта морального закона. А ведь сказано, что любовь несет в себе этот закон и исполняет его. Кристиана смотрела на него внимательно и нежно, немного усталым взглядом.
– Это очень мерзкая история, – сникшим голосом продолжал Брюно, – даже странно, что журналисты так мало о ней писали. В общем, лет пять назад в Лос-Анджелесе состоялся суд, в Европе сатанинские секты были тогда еще в диковинку. Среди двенадцати подследственных оказался и Дэвид ди Меола – я сразу вспомнил это имя, – но ему с еще одним подельником удалось скрыться от полиции. Из статьи следовало, что он, вероятно, осел в Бразилии. Обвинения против него выдвинули просто ужасающие. У него дома обнаружили около сотни тщательно систематизированных и надписанных видеокассет с записями убийств и пыток; на некоторых из них он сам появлялся в кадре с открытым лицом. На слушаниях показали эпизод с пытками Мэри Макналлахан и ее грудной внучки. На глазах у бабушки ди Меола кусачками расчленил ребенка, затем собственноручно выдрал пожилой женщине глаз и принялся мастурбировать в ее кровоточащую глазницу; одновременно он при помощи пульта дистанционного управления крупным планом снимал ее лицо. Она сидела на корточках, в помещении, похожем на гараж, пристегнутая к стене металлическими ошейниками. В финале фильма она уже лежала на полу в собственных испражнениях; запись длилась более трех четвертей часа, но до конца ее досмотрели только полицейские; присяжные попросили выключить после десяти минут просмотра.
Статья в “Пари-Матч” сводилась в основном к переводу интервью Дэниела Макмиллана, прокурора штата Калифорния, вышедшего в Newsweek. По его мнению, на скамье подсудимых оказалась не просто группа мужчин, а общество в целом; он усматривал в данном деле симптомы социального и морального разложения, поразившего американское общество еще в конце пятидесятых. Судья неоднократно призывал его не выходить за рамки установленных фактов; параллель с делом Мэнсона, прослеженная прокурором, показалась ему надуманной, тем более что ди Меола единственный из обвиняемых имел хоть какое-то отношение к движению битников или хиппи.
Через год Макмиллан опубликовал книгу под названием From Lust to Murder: a Generation[34]. Во французском переводе заглавие звучит довольно нелепо: “Поколение Убийство”. Книга потрясла меня: я ожидал обычных бредней религиозных фундаменталистов о пришествии Антихриста и восстановлении молитвы в школах. Но это оказался очень точный, хорошо документированный труд, в котором подробно разобраны конкретные случаи; Макмиллан проявил особый интерес к делу Дэвида, он провел тщательное расследование и подробно изложил его биографию.
Сразу после смерти отца в сентябре 1976-го Дэвид продал его поместье и тридцать гектаров земли, чтобы купить несколько квартир в старых зданиях в Париже; большую студию на улице Висконти он оставил себе, остальные переоборудовал и сдавал в аренду. Старые квартиры он разгораживал, чердачные комнатки прислуги соединял между собой, оборудовав в них мини кухни и душевые. Когда все было готово, в его распоряжении оказалось десятка два крошечных однокомнатных квартирок, что само по себе гарантировало ему неплохой доход. Он не отказался от идеи стать рок-звездой и думал, что, возможно, в Париже счастье ему улыбнется; но все-таки ему уже было двадцать шесть. Перед тем как отправиться на обход студий звукозаписи, он решил, что сбросит себе два года. Подумаешь, дело! На вопрос, сколько ему лет, он просто отвечал: двадцать четыре. Естественно, никто и не думал его проверять. Задолго до него такая же идея пришла в голову Брайану Джонсу. Однажды вечером, на каком-то пати в Каннах, если верить свидетельским показаниям, записанным Макмилланом, Дэвид столкнулся с Миком Джаггером и отскочил на два метра назад, словно наступил на гадюку. Мик Джаггер уже тогда был самой главной рок-звездой в мире; богатый, обожаемый, циничный – именно таким и мечтал стать Дэвид. Причина его привлекательности заключалась в том, что он воплощал собой зло, был идеальным его символом, а более всего народные массы обожают образ безнаказанного зла. В свое время у Мика Джаггера возникли проблемы с властью и утверждением своего “эго” в группе, что-то они там не поделили с Брайаном Джонсом; но там был бассейн, и вопрос быстро решился. Это, конечно, не официальная версия, но Дэвид знал, что Мик Джаггер столкнул в бассейн Брайана Джонса; он прекрасно представлял себе, как именно он это сделал; то есть он стал лидером величайшей рок-группы ценой изначального убийства. Величайшие достижения в мире строятся на убийстве, не сомневался Дэвид; тогда, в конце 1976-го, он почувствовал, что готов столкнуть столько людей, сколько потребуется, во все мыслимые бассейны; но в течение следующих нескольких лет ему удалось лишь поучаствовать в качестве дополнительного басиста в нескольких альбомах, ни один из которых не имел ни малейшего успеха. Зато он по-прежнему очень нравился женщинам. Его эротические запросы возросли, он взял в привычку спать с двумя девушками одновременно – предпочтительно с блондинкой и брюнеткой. Многие соглашались, потому что он действительно был невероятно красив – мощной, мужественной, почти звериной красотой. Он гордился своим длинным, толстым фаллосом и большими волосатыми яйцами. Проникновение постепенно потеряло для него всякий интерес, но он по-прежнему получал удовольствие, когда девицы вставали перед ним на колени и сосали ему член.
В начале 1981-го один калифорниец, проездом в Париже, сказал ему, что они ищут группы для записи альбома хеви-метал, посвященного Ч